Павел Константинович строил по всей стране гидроэлектростанции. Затем расширил свой кругозор и переключился на гидроочистные сооружения. Не обошлось и без мелиорации. Диссертация тешила самолюбие, КБ давало возможность практической реализации. Готов был Павел Константинович превращать кинетическую энергию падающей на поля родины воды обратно в свет лампочек над тетрадями в сельских школах. Дед блистал нарасхват, впору было почувствовать себя звездой планетарного масштаба. Бывал он и в Чаде, и в Аргентине, и в Эфиопии, добрался и до Армении. Он часто рассказывал дома, что такого рассвета, как над снежной вершиной Арагаца, он не видел никогда. Что такого простора, как в горах и долинах Шамшадина вообще нет в природе. И, может быть, его восхищение природой Армении прошло бы бесследно, но, как я уже говорил, у деда Павла имелось увлечение – он рисовал. Сначала он стеснялся своего хобби и делал это тайно, а потом распоясался, ободренный первыми похвалами соседей, жены и дочери. Одну из своих небольших работ, составивших «Армянский цикл», он и преподнес в подарок своему будущему зятю. Хачик осторожно взял в руки подарок, бережно развернул упаковочную бумагу, а потом поднял изумленные глаза – сначала на маму, а потом на будущих тестя и его меткоглазую половину.
– Что? – встревоженно прошептала Люся.
– Это мой дом… – И он указал на серебристую точку под горой, заботливо укутанную зеленью. – Это крыша… Я ее клал… Отцу помогал…
Люся с нежностью провела ладонью по жесткому ежику волос Хачика, а потом подняла благодарный взгляд на отца. И не было сомнений, что, мол, это просто похожее место, мало ли затерянных в горах деревушек, мало ли блестящих жестяных крыш, тутовых дерев с корой, как морщинистые лица старух, мало ли петухов на перилах террас, мало ли женщин, вынимающих хлеб из печи, мало ли мужчин, починяющих на заднем дворе старые штиблеты с тихим вздохом: «Хороша кожа. Подобью, еще сто лет прослужат». Сомнений не было.
Именно за жизнью семьи Хачика невзначай подглядел Павел Константинович в перерывах между многотрудным и ответственным делом постройки систем возобновляемых источников энергии и орошения. Именно в этом доме он, еще много лет назад, как в платиновом отеле, забронировал местечко для своей красавицы-дочери, польстившись на покой, уют и небесную чистоту, царящую здесь. Так и повелось думать, что брак мамы и папы состоялся, если не на небесах, то явно где-то в художественном пространстве бытия.
– Люся, ну почему он такой серьезный? – не унималась Лидия Сергеевна.
– Разве? А почему же он должен каламбурить?
Лидия Сергеевна грустнела. Она и сама не могла сказать, почему? Но шутка, она ведь располагает людей к собеседнику. Мог бы и постараться будущий зять.
– Нет, не то. Но будь по-твоему, – притворно соглашалась моя будущая бабушка.
А затем, пожав плечами, снова отправляла дротик своего сомнения в цель. То есть она всего-то ткнула изящным пальцем в объявление на дверях, оповещающее, что в связи с майскими праздниками загс меняет привычное расписание работы.
– Видишь, ты хотела зарегистрироваться на майские. А они не работают. Это знак. Ты не находишь?
– Нет, не нахожу, мама, – смеялась Люська и для убедительности повторяла фразу по-немецки.
Но неутомимой бабушке Лиде казалось, что своими сомнениями она вот-вот попадет в мамино сердце. А в него нетрудно было попасть, ведь Люсино сердце разбухло от любви, сделалось одной огромной мишенью, бей – не хочу! Но вот что странно, все дурное, сомнительное, все кисло-горькое на вкус, все тлетворное на запах не долетало до Люсиного сердца, увядало где-то на полпути и, поверженное, падало.
– Милая, скажи, ты хорошо подумала? – вопрошал уже дед Павел, но шепотом, отдельно от жены.
– Папа, папа, милый папа! Кто как не я умеет крепко подумать? Кого ты учил математике и вкладывал в голову все о физике?
– Но это все вроде чувства, а никакая не математика? – неуверенно сопротивлялся дед Павел.
Но моя мама, молодая Люсенька, нетерпеливо вскакивает и, резко крутанувшись перед зеркалом, шуршит юбками.
– Всё математика! Всё математика! Всё математика!
Дед тогда подумал, что Люся тронулась умом в предсвадебной горячке, поэтому не стал уточнять, что именно она имела в виду. Так и у Павла Константиновича, и у Лидии Сергеевны остались две неразгаданные тайны. Бабушка не узнала, почему дочь сказала про будущего мужа, что тот прячется, а дед Павел не понял, что связывает брак дочери и древнюю науку цифр. Но, в конечном счете, и мать, и отец привыкли доверять дочери. Поэтому рано или поздно нужно было заставить себя преградить русло селевому потоку сомнений. Счастливые глаза Люси гарантировали, что она сумеет распорядиться и юной своей пылкостью, и добротными генами родителей.
И вот наступил судьбоносный день Люсиной свадьбы.
Хачик волновался до новой горячки. Где-то рядом плыла фетровая шляпа его отца деда Серёжа. Она то выныривала, то вновь окуналась в пеструю толпу гостей. Солдаты, строгие девицы из техникума – мамины товарки, подчиненные новатора Павла Константиновича, стрелки из лука нескольких поколений – подопечные русской бабули, соседи, бывшие соседи, родственники, чьи-то дети, чьи-то внуки – и все гомонят, щебечут, матерятся, хнычут, хохочут и ноют. Серёж был счастлив. Он не выезжал из нашей деревни, кажется, со времен службы в армии, которую добросовестно пронес поблизости от родины – на Военно-Грузинской дороге. Даже это обстоятельство не расширило его географических горизонтов. Интересных людей Серёж встречал столько, сколько встречалось на его жизненном пути. Но много ли их можно повидать между домиком над ущельем и колхозным полем? Между сапожной мастерской и деревенским кладбищем? Много ли их, интересных и новых собеседников, находит дорогу в маленькую деревеньку в горах? Поэтому сейчас, на свадьбе сына, будто наверстывая упущенное, дед Серёж погружался в людей, как в море, и, кажется, эта стихия была для него родной.
Говорят, приезжала и армянская бабушка, но ни на одной из фотографий со свадьбы родителей ее нет. Она вообще по каким-то таинственным причинам плохо или вовсе не получалась на фотографиях. Обнаружилось это много позже. После ее смерти, когда для кладбищенского памятника понадобилось фото… Но все это будет позже… А сейчас – свадьба…
Вот Люсю обступили подружки по техникуму. Товарки шепчут, чирикают и хлопочут вокруг невесты. Должно быть, она чувствовала себя посреди птичьей фермы.
– Нет, Люсь, тебе повезло.
– Я знаю.
– А какой он хорошенький…
– Люся, только невысокий…
– Не говорите так, ей, наверное, неприятно…
– Люся, не переживай, все с Кавказа маленькие, твой еще ничего…
Прямо скажу, барышни гнусно льстили. Отец не был красив – ни раньше, ни теперь. Нынче, когда Хачатур Бовян считается человеком солидным, их явные преувеличения достоинств тогдашнего мелкого Хачика могли бы показаться подобострастным кокетством. Но ведь в ту пору они еще не знали, по какой головокружительной орбите пронесется планида солдатика из армянской деревни и подхватит за собой целую прорву людей. Бойкое чириканье девушек было всего лишь авансом, маленьким подарком ко дню свадьбы – подружке Люсе. Да и как они могли говорить иначе? Они любили мою маму. Между собой они были не так деликатны. Они говорили так:
– Она что, с ума сошла?
– Просто боится, что замуж не выйдет.
– Люська-то? На нее ж все парни заглядываются.
– Вот с жиру и бесится.
– Нет, девки, если бы это не наша Люська была, которую мы вот так знаем, – подружка раскрывает ладонь и глядит прямо в центр. – Я бы сказала, что здесь кроется страшная тайна.
– Ну, например?
– Ну, например, Людмила влюбилась в Муслима Магомаева, когда он приезжал на гастроли. Ну и…
Подружки с горящими глазами ждут продолжения этого самого «ну и», но зачинщица рассказа неожиданно тушуется.
– Что, Таня? «Ну и…»-то что?
– Да ладно.
– Нет, ты скажи.
– Соблазнил он ее девочки, ясно?
– Да ну?
– Точно говорю. Она забеременела и, скрывая позор, выходит замуж.
– А почему нельзя за кого-нибудь из наших выйти, поближе да познакомее?
– Я же говорю, «скрывая позор». Как же поближе скроешь?
– Ну да. Тоже верно. Хотя ребеночком от Муслимчика я бы только гордилась.
Но это они моют косточки, подружки мамины, без нее, конечно. А когда рядом Люся, они – решительно на ее стороне. Вот, разместившись полукругом вокруг маминых юбок, они токуют. Пытаясь быть не слишком откровенными, они снова и снова кидают взгляды на жениха, нервно ерзающего на краешке стула в «мужском углу». А также на его армейских товарищей, выстроившихся за ним, как на фото. Девушки торопливо рассказывают маме о том, чего она, быть может, не знала:
– Как устроены мужчины?
– Как нужно проверять, не заныкал ли он малую толику зарплаты?
