Ознакомительная версия.
А ее в это время не было. Ее все чаще не бывало по вечерам.
Наступил тот день.
Он никогда не изменял ей. Им было хорошо вдвоем, и он точно знал: что, если он ей изменит, так хорошо им уже не будет. Он был ее, и только ее во всем мире, и она была его.
Все другое было неправильно, дикость. Она просыпалась рядом с ним утром, она говорила с ним. Это был ее голос. Голос его женщины. Его жены. Все другие голоса на этом месте были невероятны.
Кронов знал, когда это случилось.
В тот день она пришла домой какая-то странная. Она молча села в углу в кресло.
Он спросил у нее что-то, она не ответила. Она будто окаменела.
– Что с тобой?
– Ничего, – ответила она очень спокойно, – ни-че-го.
Он хотел спросить еще о чем-то, но зазвонил телефон.
Звонили из другого города. Там Григулис работал на установке и просил, чтобы Кронова немедленно вызвали.
Тут она вышла из своего ужасного молчания и истерически стала просить его не уезжать. Она, наверное, это читала – Островский, «Гроза», школьная программа по литературе: «Муж Тиша уезжать собрался, а жена Катерина собралась ему изменять и просит не уезжать мужа Тишу…»
Это очень удобно просить человека остаться, когда ты знаешь, что он не может остаться. Это сразу решает проблему. Ведь уехав, он становится нечутким, а это означает «вне закона». Итак, прощальное объятие, скупая женская слеза. Впрочем, женские слезы не бывают скупыми. Значит, обильная женская слеза, дверь захлопнулась, и наверняка последовала ее фраза, полная женской печали: «Как всегда, он ничего не понял». И теперь уже – никаких обязательств!
При встрече можно потом сказать изумленному болвану: «Я так просила тебя тогда не уезжать! Но ты уехал!»
…Он вернулся через неделю.
Квартира была какая-то пустая, нежилая, летняя. Мальчика Алешу без него увезли на дачу к ее маме. И она вся была какая-то странная и совсем чужая, как квартира…
– Ты хочешь есть?
– Нет, – ответил он почему-то, хотя хотел есть.
– А то я не ждала тебя… Я сейчас не готовлю…
Они помолчали.
– Да. Я хочу дать тебе адрес мамы… Если решишь повидать Алешу.
– Зачем мне адрес? Ведь мы поедем туда вместе? – спросил он. И вдруг понял, что она сейчас ответит.
– Нет, – сказала она, – мы не поедем вместе…
«Сейчас она скажет» – подумал он.
– Я люблю другого человека… – Она сказала эту жуткую глупую фразу.
Кронову стало странно. Ему даже не было горько тогда. Просто ему казалось, что он все это уже слышал, что все это уже было и она уже когда-то говорила ему все это.
Он встал и, засунув руки в карманы, каким-то странным шагом, прыгая с каблука на носок, начал ходить по комнате. Потом она заговорила. Она, видно, приготовила свою речь.
Она сказала, что все время у нее с ним было «чувство одиночества».
– Я всегда чувствовала…, что ты меня обижаешь, и, самое страшное, ты никогда не понимал, когда ты меня обижал. У нас разная кожа. Ты все время думал о себе… чтобы тебе быть свободным, чтобы тебе было хорошо, ты раздражался, когда было плохо тебе. Ты никогда не думал о нас двоих… и о нас троих. С тобой всегда было тяжело разговаривать. Я говорила и все время видела у тебя пустые глаза. Ты выключался… тотчас, как только тебя не интересовало то, что я говорю. Я стала сварливой. После каждой нашей ругани я вспоминала свои слова, и мне было жутко, что я их произносила…
И я думала, до чего же надо довести женщину, чтобы она стала грубой кухаркой… До чего надо довести женщину, чтобы она стала такой неинтересной… Я уже начала думать, что я такая и есть…
– С кем же ты узнала, что ты другая?
– Это неважно…
И вдруг сказала очень мягко:
– Зачем нам жить вместе?.. Любовь? Ее уже нет… Алеша? Но ведь все равно это случится. Не сейчас, так потом… А жить в такой безрадостной семье… И для Алеши это тоже не надо.
Кронов смотрел на нее. Она сидела очень красивая, ноги у нее были стройные, высокие и плотно и тяжело лежали в короткой юбке. Он ужасно хотел дотронуться до этих ног, но это все было теперь не его. Но он… он ее любил! Так любил, что сейчас готов унижаться.
Она заплакала.
– Что ты плачешь? – спросил он.
– Это неважно… это уже тебя не касается…
Она шмыгала носом, совсем как мальчик Алеша…
– Что ж ты плачешь, если ты меня не любишь?
– Мы жили вместе три года… Если даже просто жить с человеком три года… и то привыкаешь…
Она плакала и не вытирала слезы. Потом она еще говорила и опять плакала…
Она сказала, что перестала с ним чувствовать себя женщиной и что Кронов давно не говорил ей «слова». Сначала он попросту не понял, что такое эти самые «слова». Но потом выяснилось, что разговор шел о нежных словах, которые он перестал ей говорить.
Он тотчас представил, как он называет ее «моей рыбочкой» или «заинькой»…
– Что ты смеешься? – крикнула она.
– Я не знал, что это так важно, – ответил Кронов. – Я выучил бы все эти слова. Я бы называл тебя «дорогая, милочка, пташка…». Я бы называл тебя «лапочка, золотце»…
Он говорил все это с милой несерьезностью, как прежде.
– Не надо превращать это в балаган. Мне двадцать три года… Двадцать три года для женщины…
– Да, это старость… – сказал он, улыбаясь.
И наклонился, чтобы дотронуться щекой до ее заплаканного лица. Как раньше…
Но она вздрогнула и поспешно отодвинулась, почти отпрянула.
Он почувствовал ужас и отвращение всего ее тела. Наверное, потому что ее руки, ее щеки и все эти проклятые нервные окончания – все то, что осязает и любит, уже осязало и любило не его.
В передней раздался звонок – пришла ее мать. Мать очень торопилась. Она вошла и все никак не могла отдышаться. Она спешила – она пришла на подмогу. Они, видно, договорились и даже приблизительно прикинули, сколько времени займет это объяснение. И вот мать пришла на случай, если Кронов станет буянить. В конце концов, от человека, который не умел как следует мыть руки, можно ожидать всего. Она была права.
Мать села. Она сидела на стуле и с торжеством смотрела на Кронова. Она выглядела так победно, что можно было подумать, что это она бросила Кронова.
Так они сидели и молчали.
Мать тяжело дышала и искала по карманам платок.
Наконец дочь заметила это и дала ей платок. Мать стала аккуратно и тщательно вытирать лоб, чтобы он не блестел. Потом вытерла щеки. Кронов не досмотрел до конца этого поучительного вытирания. Он встал и ушел из квартиры.
На следующий день она переехала к матери.
Но так все не кончилось.
Ей было тяжело, она плохо спала: ей казалось, что она его обидела и что он умирает.
Ему действительно было плохо – хуже некуда.
Он не знал, что так бывает. Он не мог никого дослушать до конца, он не мог ни с кем разговаривать, все люди его раздражали. Он не мог просто сидеть на стуле потому, что ему все время хотелось бежать к телефону и звонить ей. Он звонил ей и молчал в трубку. Она не хотела его узнавать и поэтому все спрашивала: «Алло, алло…» и делала вид, что не понимает, кто это молчит в трубку.
Потом он решил уехать в другой город насовсем и там работать. Но не смог «подальше от нее».
В это время у него вошло в привычку звонить ей каждую ночь и слушать ее голос и молчать… Он без этого спать не ложился. И он боялся, что однажды позвонит и ее не будет дома ночью…
Однажды он встретил ее. Она очень ему обрадовалась. Она, видно, тоже скучала.
Он узнал у нее об Алеше, который очень вырос. Они договорились, что Кронов придет его навестить… Потом они пошли в ресторан – просто пообедать…
Она сказала потом, что пожалела его тогда… Увидела исхудавшее лицо, повисший, как на вешалке, костюм и тонкую, цыплячью шею… и как он прятался за колонной в метро, когда она шла с работы… и пожалела его.
Наверное, так и было. И еще, наверное, она тогда не знала, будет ли ей хорошо с тем, с другим.
Они попытались снова жить вместе. Вернее, существовать вместе. Считалось, что это нужно ради мальчика Алеши.
Она металась по квартире, и все ее раздражало. …И она «уходила к сестре», а он делал вид, что не понимает, куда она уходит. А она делала вид, будто верит, что он не понимает.
Он презирал себя, обзывал себя, клялся себе, что прекратит этот ужас завтра же. Но когда понимал, что будет жить без нее, у него начинало болеть в животе, как будто ему всадили туда пулю.
Однажды она вернулась домой очень поздно, ночью. На улице лил дождь, она была в черном мокром плаще. Она неслышно хотела пройти по коридору… Но он открыл дверь из своей комнаты. И он увидел ее в черном, сверкающем плаще, поднявшуюся на цыпочки, чтобы прошмыгнуть по коридору в свою комнату… этакая сука… кошка после гуляний.
Ознакомительная версия.
