Ознакомительная версия.
– Та-а! Отшэнь! Ми па-аём толика на сываём ратыном ясыкье!
Стоявшая рядом Эля засмеялась. А Ирина, водевильно закатив глаза, протянула:
– Кошма-ар!
Так ни до чего и не договорились. И когда подошло время, все ушли переодеваться.
И на этот раз снимали. И опять несчётное количество раз с каким-то издевательским садизмом было произнесено приглянувшееся китайцам всего лишь одно-единственное, но очень распространённое в России нецензурное слово на букву «х». И всё это безобразие три китайских оператора снимали, Ли время от времени фотографировал, я вместе с залом томился в ожидании, как вдруг сначала по-китайски, а потом Эллиным голосом сказали, что сейчас назовут имена победителей конкурса. Называли по каждой номинации отдельно. И сразу пошли китайцы, китайцы, китайцы… Все, кого называли, выходили на сцену и выстраивались в ряд. Когда дошла очередь до эстрадного вокала, произошла небольшая заминка, как будто уронили микрофон, и вдруг громогласно на весь зал прозвучал Эллин голос:
– А ситяс на сыцену приклашаеца аплататильница салатова приса в наминации эстратный вакал Евгения.
Я не поверил своим ушам, оглянулся на стоявшую за моей спиной дочь. Она растерянно пожала плечами. И тогда над всем залом командирским голосом пронеслось:
– Евгения, бегом на сцену! Бего-ом!
Проходя мимо, дочь с потрясённым недоумением успела ещё обронить на ходу: «Мне что, золото дали?»
Когда объявление результатов было закончено, на сцену поднялся председатель жюри и, пожимая всем по очереди руки и скаля зубы, стал вручать награды.
Затем начался заключительный концерт, точку в котором опять же, как и на открытии, поставила Женя. Само собой, поднялся вой, буря аплодисментов, которые ещё усилились, когда дочь победоносно произнесла в микрофон: «Ра-си-я! Ра-си-я!»
Ли несколько раз фотографировал дочь во время выступления, а после концерта сфотографировал нас вместе. Мы были счастливы, мы улыбались. Подошла Эля и, отведя меня в сторону, сказала, что с нами хочет поговорить тот самый продюсер.
– Где же он?
– Он путит вас штать низу. Ресепшна.
– А как мы его узнаем?
– Он сам к вам патайтёт.
Мы спустились в номер, ополоснули холодной водой горячие лица. Во время переодевания и сборов взволнованно переговаривались:
– Я чуть живая. Так я не поняла, кто с нами хочет поговорить?
И тогда я сказал, что имел удовольствие после прослушивания получить визитную карточку от известного китайского продюсера.
– А почему не сказал?
– Чтобы не расслаблялась.
– Так ты думаешь…
– Пока только надеюсь.
– А давай сегодня напьёмся?
– Не возражаю. Только, чур, с пивом не мешать, а то, пожалуй, и на Китайскую стену не попадём.
– Или с неё навернёмся. Говорят, она очень высокая.
– И длинная. Шесть, кажется, тысяч километров длиной. А что ты удивляешься? Около двух тысяч лет строили. Знаешь, почему у нас нет Китайской стены? Нет? У них каждая новая династия продолжала строить новый участок стены. Сто лет одна, сто лет другая. У нас же одни строят, другие разрушают. Поэтому у нас нет Китайской стены. Ну что, идём? Тебе очень идёт это платье! Боюсь, что вместо гастролей тебе сейчас предложат руку и сердце.
Но предложили именно гастроли, и притом с хорошими условиями. Правда, высказано было в виде обязательного условия наличие балета и приведение программы к полному единству.
– Только народный песня и танца, – сказал невысокий живой китаец, лицо которого, как и у стюардесс, отличалось отсутствием загара и морщин. Манера поведения тоже заметно отличалась. Было в ней что-то такое самоуверенное.
Договорились, что будем держать связь по электронной почте или, как он выразился, по «эйсикю», а по-нашему «аське». И тут же стали прощаться. Я проводил его до роскошного, представительского класса автомобиля, который ожидал его напротив входа. Мы пожали друг другу руки. Он проворно уселся на заднее сиденье, мягко хлопнул дверью. Блеснув чёрным лаком, машина неслышно отъехала.
На ужин мы пошли только затем, чтобы взять немного закуски. И, пообещав Ирине, что у фонтана будем непременно, направились в номер. Но у лифта столкнулись с выходящим из широко раздвинувшихся дверей квартетом.
– Вы уже поужинали?
И меня словно дернули за язык.
– Мы решили взять сухим пайком, а точнее говоря, напиться. Не желаете составить компанию?
– Я, во всяком случае, нет, – отказалась Ксения.
– И я, – поддержала Валя.
– А вы?
– А что, пошли? – глянув на Свету, сказала Таня, и та как бы нехотя согласилась:
– Разве что за вашу победу.
– Если не возражаете, я позову Ли – полчаса назад он сидел в вестибюле, – а потом все вместе пойдём к фонтану.
– Тогда и мы что-нибудь на закуску сейчас принесём – не пропадать же добру. А что у вас – сухое, водка?
– Коньяк и…
– Газированная вода, – ловко зажилила ирландский ликёр дочь.
Это было уже второе застолье в номере и по своей бесшабашности удивительно напоминало первое. Если бы мы не встретились, я бы и не подумал их пригласить, и разве что позвал бы только одного Ли, потому что я сразу решил это сделать, но словно кто специально подстроил и эту нечаянную встречу, и в решительный момент дёрнул за язык, хотя я и уверял себя, что это исключительно из желания не пить вдвоём, и потом, должен же был кто-то ещё разделить радость нашей победы, и именно так всеми это и было принято.
Пока дочь собирала нехитрый стол, я сходил за Ли. Он сидел в вестибюле на кресле, держа на коленях свою походную сумку. Разумеется, он с охотой согласился, и когда мы подходили к номеру, с другого конца коридора, оттуда, где был лифт, нам навстречу уже шли Таня со Светой, что-то неся в руках.
Мы подождали их, и вместе вошли в номер.
– Согласитесь, в номере, гораздо комфортнее, чем на улице.
– А вы знаете, что идёт дождь? – спросила Таня.
– На улице идёт дождь?
– Ливень! Отвесный! Тропический! Я специально протянула руку, чтобы потрогать, и вода оказалась теплее руки. И по всему тротуару сплошь пузыри.
– Затяжной?
– В это время не бывает затяжных ливней, – сказал Ли.
– Давайте выпьем и сходим посмотреть?
– Я думаю, к тому времени он уже пройдёт, – выразил сомнение Ли.
– Стало быть, не помешает нашим у фонтана. Всё-таки сегодня последний вечер. Завтра в девять вечера у нас поезд, – сказала Таня. – А вы когда улетаете?
– В три часа по полуночи, в воскресенье.
– И, может быть, никогда больше не увидимся.
– Ну, почему. Думаю, мы как-нибудь посетим вас с концертом.
– Правда?
– Мы на это очень надеемся.
Таня со Светой, кроме закуски, догадались прихватить третью чайную чашку для Ли. Я налил всем коньяка. Мы подняли чашки и, слегка чокнувшись ими, стоя, сказав по очереди «за победу», выпили. Я закусил шоколадной конфетой, так же и все остальные. Женя с Таней устроились в низких креслах вокруг журнального столика, Света между мной и Ли на широкой кровати. Возбуждение во мне росло.
– А вы заметили, насколько дружнее становятся соотечественники на чужбине?
– Ещё бы!
– Да ещё когда ни слова не понимаешь по-китайски.
– От их постоянного крика можно с ума сойти.
– А давайте по второй? Вы что же ничего не едите? Бережёте фигуры?
– Конфетой, видно, отбило последний аппетит. Мы от жары эти дни почти ничего не едим. Одни только арбузы.
– А нас не развезёт с коньяка?
– У нас ещё и ликёр имеется. Имеется, имеется, не жмотничай. Потрясающий, должен вам сказать, ликёр.
– Уж не «Старый ли Таллин»?
– Нет. Ирландский.
– А-a, бело-коричневый такой! Я лично ни разу не пробовала: уж больно дорогой.
– И я не пробовала, – наконец, подала голос Света.
От неё, как от печи, несло жаром. Или это от меня несло.
– Тогда давайте попробуем. Надо бы сразу наоборот.
– Почему?
– Градусы не понижают, а повышают. Ну, да, они, кажется, почти одного состава. Так сказать, тот же чёрный кофе, только со сгущённым молоком.
Я извлёк из чемодана бутылку ликёра.
– Ли, ты что будешь?
– Коньяк.
– И я коньяк.
– А мне ликёра, – сказала дочь. – Я уже пробовала. От такого спиться можно.
– Прямо заинтриговали.
Ликёр пришёлся по вкусу.
– И закусывать не надо.
– Напиток для вельможных дам.
– Что ж, хотя бы на полчаса побудем вельможными дамами.
– Ли, подтверди, участницы струнного квартета самые изящные из всех наших дам.
– О, да!
– Спасибо.
– За ваше здоровье! И за твоё, Ли! Или, как там по-старинному – «многая лета»?
– А давай споём им «многая лета»? – предложила дочь.
И мы на два голоса пропели: «Многая лета!»
– Как у вас здорово получается! Вы, случайно, не в церкви служите?
– Служили.
– Серьёзно?
– Уж куда серьёзнее. Но… это уже в прошлом.
– А я так с пятнадцати лет в архиерейском хоре с мамой пела. И муж у меня был священником.
– И что случилось?
Ознакомительная версия.
