– Это все, что я мог сделать для Кати, – сказал Шурочка, открывая калитку и пропуская нас вперед. – Через год, когда нужно будет ставить памятник, я обязательно хочу, чтобы его венчало именно солнышко.
Тучи плавно расступились, и на небе показалось настоящее солнце. Бледное, робкое солнце уходящей и очень трудной зимы. И все же я чувствовал, что тепло шло именно от него.
– Я когда-то мечтал о солнечном самолетике, помните? – тихо сказал Шурочка. – Может, до мечты оставался лишь шаг… Но мое солнце отняли у меня. Мое солнце убили. Один раз, второй, третий… Сколько же можно убивать? Сколько?
Шурочка низко опустил голову и проглотил слезы.
– Твоя мечта еще сбудется, Шура, – сильная рука Петьки сжала его плечо. – В солнце, Шура, можно стрелять один раз, второй, третий… Но убить, уничтожить его невозможно. Как и мечту. Потому что эти вещи недоступны даже самой страшной реальности. И любой самой страшной войне.
– Я долго думал, что же сделать такое для Кати, чтобы ей понравилось. А потом понял, что ничего не нужно придумывать. Она была именно такой. Думаю, она меня простила.
– Ей бы понравилось, – сказал Петька. – И она тебя простила. Может быть, сегодня простила.
Шурочка поднял похудевшее, постаревшее лицо и посмотрел на Петуха.
– Да, наверное, сегодня простила. Но не знаю – поняла бы?
Петух отвел взгляд. А мы с Майей недоуменно переглянулись. Мы не понимали, о чем они говорят. Шурочка вытащил какую-то сложенную вчетверо газету и протянул Петьке. Я тут же ее перехватил. Мне сразу же бросилась в глаза заметка из криминальной хроники о чрезвычайном происшествии, случившемся вчера вечером. Там сообщалось, что в автокатастрофе погибла бывшая известная тележурналистка вместе со своим бойфрендом. Они возвращались из загородного особняка и весьма неосторожно ехали вдоль склона горы. Ее друг, видимо, не справился с управлением. В общем, пару коротких фраз. И все. Все, что осталось от мимолетной славы, беспечной наглости и проплаченной лжи. Еще одна горстка удобрений для истории, о чем, впрочем, история даже и не вспомнит.
– Только скажи, Петя, – Шурочка сверлил Петуха близоруким взглядом. – Ты не ошибся?
Тот взъерошил свои и без того лохматые волосы.
– Странные вы, ребята. При чем тут я? Глупость какая! Разве вы не допускаете, что на все воля Божья. Который, действительно, за грехи все-таки карает.
Я понял, что правды мы так и не узнаем. Оставалось лишь догадываться, насколько мой товарищ мучился и казнил себя, страдав все эти сорок дней.
– Хорошо, – сказал я. – Тогда ответь, господь Бог не ошибся?
Петух криво усмехнулся и закурил сигарету.
– Господь Бог, Кира, никогда не ошибается. Запомни.
Я вздохнул и посмотрел в небо, где окончательно расселись хмурые тучи. Всей правды мы, наверное, не узнаем никогда. Да, Петька больше нас знал о том, что произошло в тот страшный вечер, когда погибла Катя. И я ему верил. И лишь просил, вглядываясь в посветлевшее, сверкающее солнечными бликами, небо, чтобы господь Бог простил моего товарища Петуха. Настоящего товарища.
И Петух, и Шурочка, сделали для Кати все, что могли. Кроме меня. Единственное, что я мог, положить белые цветы на ее могилу. Над которой навеки застыло Шурочкино солнце, пусть и ненастоящее. И сказать:
– Прости и меня, Катя…
Мы с Майей, как и все, ждали весны. С нами ее ждала и пушистая рыжая кошечка Шарик, которая быстро подрастала и по-прежнему не мяукала. Она молча забиралась на подоконник и вглядывалась туда, откуда должна была появиться весна.
Но несмотря на уже наступивший март, весна не спешила с приходом. Я давно заметил, что природные аномалии соответствуют аномалиям физической и духовной жизни. И, в самом деле, с чего весне было торопиться? И к кому приходить? Это когда-то давно все было по правилом. Когда зима воцарялась на положенных три месяца. Теперь же она растягивалась на полгода. Наказание божье или природное – не важно. Просто наказание – без тепла и света. Для всех нас. В такие дни Майя всегда очень мерзла. Хотя морозов как таковых уже и не было. Но природа мстила гораздо жестче – внезапной бурей, неожиданными снегопадами, резкими потеплениями и не менее резким «минусами» с гололедом.
Майя мерзла. Я каждую ночь укутывал ее пятью пледами, поверх которых набрасывал «пуховик» и шубу. Но и это не спасало. К тому же ее мучили кошмары. Она не рассказывала о них. Но я понимал, что ее преследовала навязчивая идея, будто на месте Кати должна была оказаться именно она. Ко всему прочему, она очень скучала по Котику. Именно сейчас как-то обострилась, стала более болезненной тоска по сыну. Особенно после трагедии.
Каждый день Майя бежала открывать почтовый ящик. И когда Котик присылал письмо, запиралась на кухне, выгоняя меня, и подолгу оставаясь одна. Письма Котик писал на мой адрес. Я не знал, догадался ли он сам или по подсказке отца? Да и вообще я понятия не имел, простил ли вообще меня Котик? Но с каждым письмом Майя становилась более задумчивой и более одинокой. Несмотря на то, что я всегда был рядом. И я вдруг понял, что одного меня ей уже не хватает.
Я пытался уговорить ее пройти очередное обследование. Но каждый раз все уговоры были напрасны. Она заявляла, что здорова, и винила меня в том, что я в этом сомневаюсь. И я решил поговорить со Щербениным. И он неожиданно поддержал Майю.
– Брось ты, Кира, – махнул он медвежьей лапой. – Ты сам врач. И знаешь, что медицина мало чего стоит. Особенно в тяжелых случаях. Я прекрасно понимаю твою подругу. В последний раз результаты обследования были фантастически обнадеживающими. Так чего же ты?
Да, я был врач и поэтому соглашался с ним. К тому же на моих глазах действительно произошло чудо. Которое нельзя было разрушить. И я хотел верить в него. На медицину, как правило, возлагают огромные надежды люди, несведущие в ней. Профессионалы гораздо больше верят в другое.
Однажды, в тихий мартовский вечер, когда небо по-прежнему застилали мертвенно холодные тучи, а земля по-прежнему коченела, Майя просто сказала:
– Я уезжаю, Кирилл. Совсем ненадолго – только заберу Котика. Я тебе не говорила, но он очень хочет домой. Он хочет быть вместе со мной… Может быть, уже с нами… Мне нужно ехать, Кирилл.
И я так же просто ответил. Возможно, потому что я давно уже был готов к такому.
– Да, Майя, поезжай. Я буду вас ждать. Очень буду ждать.
Это был очень простой разговор. И только потом, возможно, мы осознали, насколько он нам тяжело дался.
Когда-то я уже провожал Майю. Но тогда все было по-другому. Тогда мне казалось, что она уже не вернется никогда. И что наша встреча была случайной, а расставание закономерным. Теперь же, когда мы любили друг друга по-настоящему, я был уверен, что мы будем вместе совсем скоро. Надо лишь чуть-чуть подождать.
Наше расставание и выглядело совсем на чуть-чуть. Майя не взяла с собой практически никаких вещей. Ведь уезжала-то она на несколько дней… Майя поцеловала в пушистую мордочку Шарика и улыбнулась.
– Ты очень хороший, Шарик. Скоро, совсем скоро с тобой будет играть один мальчик, тоже очень хороший. Его зовут Котик. Кстати, не правда ли – весьма символично?
Шарик потерся шерсткой о Майну щеку. Он хотел ей что-то сказать, но так и не сумел. Уже в аэропорту первым Майю поцеловал Шурочка.
– Я тоже люблю солнце, Шурка. Жаль, что я ничем не могу помочь тебе. Солнце и самолеты – за гранью моих знаний. Хотя и то, и другое – удел небес. Хотя самолет – как-то слишком уж холодно и официально. Я не люблю самолеты. Но хочу, чтобы твоя мечта все-таки сбылась…
Петька заключил Майю в свои объятия.
– Держись, девочка. Ты же – умница. Когда вернешься, все уже будет иначе.
– Обязательно будет, Петька, – Майя тоже поцеловала его в щеку. – Обязательно. И ты мне обязательно прочтешь свои новые стихи. Это будет ни Маяковский, ни Есенин, это будешь ты.
Мои товарищи тактично отошли в сторону, оставив нас наедине.
– Ну что, солнышко, до скорого возвращения. Да, еще… Я ведь совсем забыл… Я в общем… Ну, хочу сделать тебе одно предложение…
Майя нежно провела ладонью по моей щеке. Мне стало жарко. Хотя руки у нее были очень холодными.
– Надеюсь, оно будет джентльменским, Кира? Ну, я не знаю… Впрочем, ничего не нужно говорить. Ты мне потом, по телефону, наиграешь свою музыку…Как тогда, в новогоднюю ночь? Когда показалось, что год принесет нам только хорошее…
– Он и принесет, поверь. Разве я тебе когда-нибудь лгал, девочка?
– Нет, – Майя отрицательно покачала головой. И проглотила слезы. – Не лгал. Но это не означало, что ты всегда был прав. Если бы все зависело только от тебя…
– Моя музыка уж точно зависит только от меня. Скоро я закончу свою пьесу. И она станет только твоей…
Мы даже не поцеловались. А как-то торопливо, неуклюже обнялись. И я легонько подтолкнул Майю вперед. Я уже знал, чтобы удержать надолго, нужно на время отпустить. Я ее отпускал.
