– Да брось ты! Скорее нас просто с кем-то перепутали. Было темно. Наверное, роковая случайность.
Чем увереннее он говорил о роковой случайности, тем больше я в ней сомневался. Петух вообще в последнее время очень изменился. Он стал нас избегать. Был раздражительным и хмурым. И все время где-то пропадал. Как-то я ему сказал, полагаясь на интуицию и не вдаваясь в подробности:
– Я знаю, Петька, ты что-то задумал. И если тебе нужна моя помощь… Ты знаешь…
В ответ он положил руку на мое плечо, сжав его до боли.
– Я знаю, Кира. Знаю, ты настоящий товарищ. Но не бери меня на понт. Я ничего, слышишь, абсолютно ничего не задумал. Все идет, как идет.
Шурочка же и вовсе замкнулся и в квартире, и в себе. По ночам что-то упорно чертил и никогда при нас не вспоминал Катю.
О Кате говорила лишь Тошка, которая стала у нас частым гостем. Она очень тяжело переживала смерть своей воспитательницы. Все время плакала, часами рассказывая о ней. Мы успокаивали девочку напитками и печеньем. Тошка, в отличие от взрослых, еще не научилась хитрить, замыкаться, прятать боль глубоко в душе и все запутывать до абсурда. Тошка была еще ребенком. Ей пока еще было лучше нашего.
– Весь детдом плакал, – шмыгала носом Тошка. – Все так любили Катю. Даже решили организовать в интернате конкурс юных талантов имени Кати Рощиной. Ее никогда не забудут… Никогда…
Это я знал. И в который раз слушал Тошку. И в который раз думал, что Катя была не права. У нее была семья. Настоящая семья. Хотя она так и не считала. И я вспоминал Анну Гавриловну. И в который раз думал, что несмотря на то, что у нее была дочь – семьи у нее так и не было. Такое случается не так уж и редко. И не так уж редко кровные узы оказываются фикцией.
Однажды вечером к нам заглянул Шурочка. И прямо с порога, отряхиваясь от мокрого снега, с порога произнес:
– Завтра сорок дней со дня смерти Кати, нужно сходить на кладбище.
Впервые за долгое время он сказал о Кате обыденно, просто и спокойно. Словно тяжелый груз, тяготивший его израненную душу, наконец-то спал. Мой товарищ возвращался к жизни.
– Мы помним, Шура, – ответила Майя. – А сейчас давай поужинаем.
Но Шурочка наотрез отказался.
– Спасибо, ребята. Но я хочу спать. Очень, очень хочу спать. Может быть, сегодня мне наконец-то удастся…
Мы проводили Шурочку, пообещав что обязательно передадим Петуху его просьбу завтра с утра пойти на могилу Кати.
Уже миновала полночь, а Петух так и не появился.
– Где его черти носят! – я уже начинал нервничать.
– Ну, Петух уже довольно взрослый. К тому же красивый парень. А взрослые и красивые парни время от времени не ночуют дома, – успокоила меня Майя.
– Да, но если доморощенный Дон Жуан не явится и к утру, я ему настучу по шее. Не хватало, чтобы он не пришел на сорок дней. Да и Шурочка так хотел видеть всех нас.
– Давай оставим записку и ляжем спать, больше мы ничего сделать не можем, – разумно предложила Майя.
Едва я успел вернуться в квартиру, подсунув выразительную записку под дверь Петькиной квартиры, как неожиданно появился и он сам. Видок у Петуха был еще тот. Поначалу мне даже показалось, что он пьян. Правда, от него больше разило мазутом, нежели спиртным. А на лбу зияла кровавая ссадина.
– Если бы я не знал, что ты поэт-романтик, то непременно бы решил, что передо мною пьяный водила.
Петух в упор взглянул на меня и серьезно ответил.
– Остановимся на поэте-романтике, а про шофера забудем.
Едва он скрылся в нашей ванной, чтобы привести себя в порядок, Майя прошептала.
– Он определенно влип в какую-то плохую историю.
– Да, наверное. И мне это не нравится.
Через некоторое время Петух предстал пред нами бодрый, посвежевший, пахнущий мятным зубным порошком и душистым мылом.
– Ну что, ребятки! После душа не грех и выпить! Вы как, еще не превратились еще в скучающую семейную парочку добропорядочных буржуа?
– А тебе не достаточно? – я вплотную приблизился к Петуху и принюхался. Нет, только зубной порошок и мыло.
– Еще и не начинал, дружинник! – он хлопнул меня по плечу.
Я мгновенно уловил резкую перемену в настроении товарища. Словно он внезапно освободился от тяжеленного груза. И вновь стал прежним. Петька залпом выпил полную до краев рюмку водки, тут же наполнил вторую и пригласил нас присоединяться.
– Ну же! Не свинейте, выпейте, тем более… – он запнулся.
– Что – тем более? – Майя с подозрением наблюдала за ним.
– Ну, тем более, что мы с вами пьем, – он взглянул на часы, – ну, примерно, с восьми вечера. И как-то странно, не напиваемся. Не правда ли?
Я еще больше помрачнел. Наши опасения оправдывались. Похоже, Петух обеспечивал себе надежное алиби на вечер.
– Или ты нам все расскажешь, или…
– Или что? Или вы со мной не пьянствовали с восьми? Как ты скучен, Кира! Ты всему ищешь логическое объяснение! А наша жизнь не поддается никакой логике. В ней настолько все абсурдно, что абсурд уже давно и стал логикой. И наоборот.
– Не умничай, петушиная твоя морда! – не выдержал я. И уже более сурово добавил. – Ну, быстро рассказывай, что натворил!
– Сдаюсь, – Петух поднял руки вверх. – Но после того, как мы выпьем еще пару раз.
Мы вновь поддались на эту провокацию и чокнулись полными рюмками.
– Ты ищешь сложностей, Кира, где их быть не может. Неужели за все долгие годы нашей дружбы ты так и не разгадал мою тонкую, артистичную и весьма впечатлительную натуру?
– К сожалению, разгадал, – буркнул я.
– Ну, в таком случае, ты меня поймешь. Дело в том, что я тут связался с одной курочкой, как оказалось впоследствии – весьма ревнивой и подозрительной особой. Что называется – вновь не в струю. А теперь влюбился во вторую. И, чтобы не ревновала первая, должен обеспечить себе пьяное алиби, усек?
Ну, это было уже слишком! Он что держит нас за полных идиотов?
– Ах, невинный петушок спутался с курочкой! – передразнил я его. – А что, вторая съездила тебе кувалдой по лбу, предварительно измазав всего мазутом? И с каких пор ты стал являться на свидание в рабочем комбинезоне?
– Боже, Майечка, с кем ты связалась?! С каким отвратительным, подозрительным типом, не доверяющим своему лучшему другу!
– Нет, Петька, на сей раз ты ошибся. Именно мне не доверяет мой друг, что очень обижает.
– Оставь его, Кирка, – резко прервала меня Майя. – Он хочет уберечь нас, хотя мы этого и не хотим. И все равно ничего не скажет.
Она приблизилась к окну и, глядя вдаль, сказала.
– Выпей еще, Петя, и ложись у нас. Мы же пьем с восьми вечера. Ты, наверняка, уже не в состоянии добраться до дому.
Петух встал из-за стола, приблизилась к Майе и нежно взял ее за руки.
– Я люблю умных женщин, но они, к сожалению, никогда не любили меня. Почему? – грустно заметил он.
– Пожалуй, я тебе отвечу, хоть и не так умен, как ты, – усмехнулся я. – Только, пожалуйста, отпусти руки девушки. Тебя слишком много, Петух. А умные девушки – однолюбы. Они хотят видеть рядом с собой одного-единственного, надежного и мужественного мужчину, понял? Я же не имею привычки раздваиваться. Поэтому надежен не только как муж, но и как друг.
– Может, и надежен, но беспросветно туп, – Петька наконец выпустил руки Майи и весело обвел нас взглядом.
– Увы, – Майя пожала плечами.
И принялась стелить гостю на полу. Хотя, он, конечно, спокойно мог перебазироваться и к себе. Тем более, что наши квартиры разделяло всего несколько лестничных пролетов. Но поскольку меня признали тупым, оставалось лишь подчиниться и следовать инструкции «опытных конспираторов». Несмотря на безрадостную перспективу провести изумительную ночь рядом с храпящим Петухом.
А рано утром я, Майя, Петух и Шурочка поехали на кладбище, купив по пути букеты белых калов и красных гвоздик. Мы пробирались по мокрому снегу вдоль кладбищенской ограды, за которой навеки застыли печали и радости человечества. Им уже никогда не вырваться за эти узорные металлические решетки. А печалиться и радоваться оставалось лишь нам, живым. Но были ли мы счастливее? На такой вопрос ответа у нас не было. Может, он был у покинувших нас?..
Шурочка уверенно вел нас к месту, где похоронена Катя. И когда он резко остановился и сказал: «Все, пришли…», я вздрогнул от удивления. Сорок дней назад, когда мы провожали ее, я запомнил лишь небольшой бугорок земли, полностью укрытый цветами и траурными венками. Но прошло всего… Или уже… Сорок дней.
Металлическая ограда, еще пахнущая свежей зеленой краской, ровным четырехугольником обрамляла аккуратную могилу. На верхушке одной из угловых башенок сияло яркое бронзовое солнце.
– Это все, что я мог сделать для Кати, – сказал Шурочка, открывая калитку и пропуская нас вперед. – Через год, когда нужно будет ставить памятник, я обязательно хочу, чтобы его венчало именно солнышко.
Тучи плавно расступились, и на небе показалось настоящее солнце. Бледное, робкое солнце уходящей и очень трудной зимы. И все же я чувствовал, что тепло шло именно от него.
