– Шампанское, розы? – я почесал затылок.
– Какой же ты, Кирка, тупой, неужели непонятно? – Майя обняла меня сзади за плечи, лукаво поглядывая на счастливые лица наших друзей.
– Умница! – Шурочка поцеловал Майю в щеку и принялся с шумом распаковывать пакеты.
– Значит, как я понял, конец холостяцкой житухе?
– Именно! – торжественно заключила Катя. – Сегодня подали заявление. Свадьба через месяц!
– Через месяц, – притворно вздохнул я. – За месяц можно и передумать.
– Ну, уж нет! – рассмеялась Катя и заключила Шурочку в объятия. – Птичка попалась в клетку. И если ей вдруг захочется на волю…
– Мы тут ей крылышки и обрежем, – я угрожающе помахал перед носом Шурочки кухонным ножом. – Теперь тебе, очкарик, не отвертеться. Мы за Катьку – горой. Да и на свадьбе погулять охота.
– А я и не собираюсь, – шутливо вздохнул Шурочка. – Мне эта воля – во где.
Он показал на горло. Видимо, именно там и находилась у него эта воля.
Мы уселись на диван, а они стали накрывать стол. Делали они все шумно, с удовольствием. Мыли бокалы, резали сыр, открывали консервы. Я наблюдал за парочкой и был безмерно рад за них. Сегодня они по-настоящему были счастливы. Словно навсегда освободились от сомнений, угнетающих их, и от прошлого, наступающего на пятки. Катя вновь стала прежней. Такой, какой я увидел ее впервые. Румяным и кудрявым ребенком. Она с легкостью кружила по комнате, без умолку щебетала и посылала всем воздушные поцелуи. Вскоре к нам присоединился и Петька. Он осыпал Катю белыми хризантемами и так открыл шампанское, что оно в буквальном смысле взорвалось, а пробка угодила прямо в Шарика, мирно спящего в уголке комнаты. Шарик вскочил и недовольно встряхнулся.
– Вообще-то, по всем приметам, она должна была попасть в лоб мне или Шуре, – рассмеялась Катя. – Мы же первые в этом году женимся.
– Значит мой Шарик или моя Шарик успеет замуж раньше вас, – заявил я.
– Но это же котенок, – запротестовала Катя.
– А я не против ранних браков.
– Ну, а я вот только за поздние! – Петух поднял бокал. – И чтобы они случались поздней зимой. Когда до весны осталось совсем немного. Когда впереди – май, взрывы черемухи и море солнца! Когда впереди океан надежд! За вас, мои дорогие!
Позже мы решили вспомнить беззаботную юность и прошвырнуться по ночному городу. Шампанское ударило нам в головы. Впрочем, они кружились еще и от морозного воздуха, от беззаботности и предчувствия чего-то хорошего. Такого давно уже не было.
Катя и Шурочка шли чуть впереди нас, крепко взявшись за руки. На ее пушистом платке сиял венок, сплетенный Петькой из белых хризантем. Она выглядела настоящей невестой. А мы, втроем, шагали за ними, нога в ногу, и громко скандировали:
– Жених и невеста, колотили тесто!
А Шурочка застенчиво отмахивался от нас. Я вдруг вспомнил, что точно так же, в детстве, мы кричали эти же глупые фразы в спину ему и Галке. И мой товарищ так же недовольно отмахивался от нас. Вспомнил ли он сегодня об этом? Нет, пожалуй, уже нет. И слава Богу! Имел полное право. Сейчас Шурочка громко хохотал и обнимал Катю. Думаю, Галка его бы поняла. Ведь он ее так и не предал. Он ее вновь обрел. Нет так уж часто случается – вновь обрести прошлое, превратив его в будущее.
– Жених и невеста, колотили тесто!
Мы поравнялись со светящейся витриной круглосуточного супермаркета, за которой вызывающе громоздились заморские яства. От такого изобилия ярких упаковок рябило в глазах. Возле золоченой массивной двери прямо на обледенелом асфальте сидела трясущаяся старуха и просила милостыню. Катя тут же протянула ей деньги.
– Будешь счастливой, – прошепелявила старуха, впиваясь в нее полуслепым взглядом. – Много, много счастья ждет тебя. Но места не вижу…
Катя положила в ее морщинистую ладонь еще одну монету. Старуха крепко зажала ее в кулаке.
– Не вижу места, – повторяла старуха, как в полубреду, беспомощно моргая ресницами. За ее спиной, за стеклянной витриной ухоженная продавщица протягивала господину в кожаном плаще бутылку «Хенесси».
Мы свернули за угол, очутившись в маленьком темном дворике. Катя резко повернулась к нам. Ее глаза возбужденно блестели.
– А я знаю! Знаю, что буду счастливой! Честное слово!
Шурочка крепко ее обнял и поцеловал.
– Знаю! – повторяла, как заклинание, Катя. – Знаю, потому что многого не прошу. И никогда не просила. В мечтах мое счастье всегда было одним и я ему никогда не изменяла.
Мы остановились. Нас окружали молчаливые пятиэтажные дома, в которых горело лишь несколько окон.
– Знаете, это трудно понять, – голос Кати зазвенел в заснеженной тишине. – Потому что семья для большинства людей – нечто должное, правильное, что всегда есть и будет. Практически каждый человек рождается в семье. Сначала рождается, а потом мечтает. А у меня… У мне все проще и сложнее. Я родилась уже с мечтой. С одной мечтой – о семье. Потому что у меня ее никогда не было… Нет, я не жалуюсь. Так, наверное, было нужно. Ведь такое всегда выпадает на чью-то долю. Но я… Я так хотела узнать, что значит – возвращаться домой… Я, наверное, плохо объясняю. Я не умею… Но вы… Вы мои самые близкие друзья. И, честное слово, только вам я могу рассказать… И теперь моя мечта обязательно сбудется. И я узнаю: что значит – возвращаться домой. Где тебя ждут. Где есть кому ждать… Меня никто никогда не ждал.
Катя заплакала и уткнулась в широкое Шуркино плечо. И неожиданно, откуда-то с верхних этажей ближайшего дома раздались звуки вальса. Это был какой-то старый вальс. Катя резко отпрянула от Шурочки, посмотрела вверх, словно хотела увидеть музыку. Вверху, в свете от одного-единственного горящего окна в вальсе кружились снежинки. Катя рассмеялась. И закружилась в танце.
– Ну, же! Шурочка! Давай потанцуем. Наш первый свадебный танец. Как здорово, ребята! И этот снег! И эта музыка! И все вы! И мой Шурочка! Мой, мой, мой!
Она пыталась увлечь за собой Шурочку.
– Раз, два, три… Раз, два, три, – отбивал такт ее голосок.
Но мой толстый неуклюжий товарищ топтался на месте, как медведь. И упирался, как мог.
– Катенька, честное слово, я не умею, я никогда не танцевал. Я так и не научился этому более чем странному занятию. Я знаю три языка, умею более менее сносно конструировать самолеты. Но танцы… Уже мне не под силу, – он потянулся за помощью к Петуху.
– Петька! Пожалуйста, выручай! Лучше тебя этого никто не умеет. Ну же, старый ловелас, не подведи!
Старый ловелас, красавец и поэт Петух танцевал лучше всех нас. Он галантно поклонился Катеньке, взял ее за талию и они закружились в вальсе.
– Раз, два, три… Раз, два, три…
Прекрасная пара в прекрасном городском пейзаже. Высокий обаятельный Петька, временно заменяющий неуклюжего жениха. И милая невеста Катенька. В пушистой шубке, пушистых варежках и пушистом платочке. Поверх которого сиял веночек из белых хризантем.
Вдруг музыка резко прервалась. И мы, задрав головы вверх, заорали, нагло требуя продолжения банкета. Уж не знаю, услышали ли нас наверху, но тут же вновь зазвучал вальс.
– Майечка, ну же, иди, теперь ты потанцуй, – Катенька потянула за рукав мою подругу. – Я уверена, ты очень красиво танцуешь. А Петька – великолепный кавалер. Ну же, Майечка, потанцуй!
Щечки Катеньки разрумянились от мороза, глазки загорелись от счастья. Она хотела, чтобы сейчас счастливы были все мы.
– Иди, Майка, – подтолкнул я ее. Но она упрямо отнекивалась.
– Нет, ребята. Сегодня Катин день. Пусть танцует она.
Катенька смеется. Вновь грациозно кладет руку на плечо Петуха, и он кружит ее легко и плавно. На заснеженном асфальте. На ослепительно белом снегу, среди множества чьих-то следов.
– Раз, два, три… Раз, два, три, – в такт вальсу поет Катенька. Ее реснички запорошены снегом. Она – снегурочка. Она – невеста. Она прекрасна как никогда.
– Раз, два… – они делают поворот. И вдруг раздается какой-то дикий, пугающий звук. Звонкий Катькин голосок срывается. И она повисает на руках у Петьки, медленно сползая на снег. Мы ничего не понимаем. Мы стоим как вкопанные, уставившись на Катеньку. А она медленно падает. Даже не падает, а как-то устало ложится на снег. Позади резко визжит машина, резко срываясь с места. Но мы не обращаем на нее внимания. Мы бросаемся к Катеньке.
Она лежит на белом снегу. На ее лице застыло удивление. Она лежит такая же красивая, молодая, с запорошенными ресничками и выбившимися кудряшками из-под пушистого платка. Рядом на снегу – венок из белых хризантем, к которому медленно ползет струйка чего-то неестественно красного, липкого, неправдоподобного, словно из неумело нарисованного мультфильма. Мне кажется, что кровь. А в единственно светящемся окне все еще звучит вальс. Раз, два, три…
Уже в милиции я немного пришел в себя. Бодрый голос ретивого молодого следователя вернул меня на землю. Хотя я так и не мог объяснить, что случилось. В эту ночь. В день их помолвки. На земле, где жила Катенька. Жила…
