Ознакомительная версия.
– Нет, не трогай, мне сегодня нельзя.
Он легко поверил, он все делал легко. В темноте его веснушки стали невидны, и горбоносое лицо на подушке показалось, чуть ли не красивым. Мы до одурения целовались и почти не разговаривали. Лучше бы не говорили вовсе, потому что в те времена на "у тебя очень красивая шея" я реагировала однозначно:
– Все так говорят. И еще говорят – угадай что?
Он не обижался, быстро перечислял обнаруженные достоинства, чтобы не разговаривать уже до самого утра. Мы так и не заснули. Неуверенно рассветало, я заметила, что глаза у него карие, несмотря на светлые волосы. Когда стало светло, как днем, он засмеялся и удивился:
– Ни за что бы не поверил, что могу ночь напролет целоваться и все. Хочешь чаю? О, уже трамваи ходят.
Я подскочила на постели:
– Мне к восьми на вокзал. До метро еще добираться.
– Чего тут добираться, села на трамвай и поехала, – он ненадолго задумался, глядя, как я поспешно одеваюсь. – У тебя, что, талонов не осталось?
Стыдно мне, конечно, не было, я отчаянно гордилась:
– У меня денег – два пятака на метро: здесь и в Питере.
Он чуть-чуть посвистел, я догадалась, что он свистит, когда принимает какое-нибудь решение, посверлил взором потолок.
– Как тебя зовут? – вспомнил, надо же, но я и сама не интересовалась его именем. Мы наконец познакомились.
– Аня, подожди полчасика, не больше. Не беспокойся, я вернусь и провожу тебя, – и быстро выскочил за дверь. Он не боялся оставить меня в своей комнате, так же как я не боялась идти сюда с ним сегодня, вернее, уже вчера. Через полчаса действительно вернулся, неся в руке новенький красный червонец – серьезные деньги.
– Зачем ты занимал? – забеспокоилась я. Видимо, от прибывающего солнечного света вместе с жарой проснулась и та моя дурацкая манера, которая не позволяла – это обязывает, – чтобы за меня платили чужие. Разве не чужие?
– Я не занял, – он недоуменно нахмурился. – Я выиграл. В преф.
– За полчаса? А если бы проиграл?
– В шесть утра? Шутишь, они там уже спеклись. Пошли, успеем на вокзале в кафе зайти, в зале ожидания рано открывают.
Избирательная и прихотливая натура моей бестревожной скромности не позволила идти с ним в кафе, и печенье, что он купил мне в дорогу, я тоже не взяла. Только мороженое. Предлагать деньги он не рискнул.
– Адрес оставишь? – Вроде бы я не записывала адрес на бумажке, наверное, он запоминал так.
Мы не обнялись на прощание, помахали друг другу рукой через открытое окно вагона. Проводница очень удивилась тому, что у меня не оказалось – и, по правилам, не могло оказаться – денег на постельное белье. Пожилая дама, едущая со мной в одном СВ-купе, решила, что я нуждаюсь в еде и опеке, она выложила на столик груду пирожков, приговаривая:
– Кушай, детка, бери, не стесняйся, тетка богатая.
Кажется, я заснула с пирожком во рту, спать хотелось невыносимо, и грудь болела от поцелуев.
Он прислал письмо довольно быстро и стал писать регулярно. Письма не нравились мне, в них не было ни слова о его чувствах или моих достоинствах. Зачем мне знать о чужих музыкальных пристрастиях, или "танцах под гитару", ей-богу, некоторые обороты были по-настоящему смешны. Но червонец, выигранный за полчаса, надежное братство с запасом сигарет над дверным косяком все еще выглядели романтичными и настоящими по сравнению с моей домашней жизнью примерной студентки, заходящей в общежитие лишь на субботник.
В одном из писем он сообщил, что приедет в Питер весной на пару дней, и назначил мне свидание у метро "Петроградская". Мне не хотелось идти, я не была уверена, что узнаю его почти через год, как всегда в таких случаях, обнаружилось множество неотложных дел и важных или желанных встреч с другими. Но не идти – неудобно, неприлично, человек пишет целый год, это обязывает.
Он узнал меня сам и, похоже, сильно обрадовался. Мне не пришло в голову приглашать его в гости или показывать город. А день стоял чудесный и солнечный, деревья на бульваре, вытянутые северные тополя, выпустили робкие листочки с нежными складками. Облетевшие сережки свернулись на земле пушистыми беззащитными гусеницами. Мы шли к каким-то его знакомым, разумеется, незнакомым мне. Я ничего не запомнила, только то, что компания была большая и не пляшущая. Сидеть за столом, сервированным колбасой, яблоками, дешевым вином, и болтать ни о чем с чужими людьми мне вовсе не приглянулось. К тому же его выговор, я совсем забыла о фрикативном украинском "г". Это "г-х" уничтожало все, любую мысль, перечеркивало фразы. Его веснушки, его нос с крупной горбинкой и буйные кудри совершенно не смотрелись в моем сдержанном климате. Мы договорились встретиться назавтра, и я с чистой совестью не пришла.
Он продолжал писать мне. Не упрекнул за обман. Правда, двумя письмами позже туманно выразился, что опасается, не надоел ли мне своими посланиями и не решила ли я его "бросить", не придя на встречу… "Бросить" – подумать только! Ведь мы даже не целовались в его приезд! И он никогда, никогда не писал о чувствах. Изредка "целую" в конце. Но разве можно питаться этим "целую"? Нет, я все-таки отвечала ему, но не на каждое письмо. Надежного поклонника полезно иметь про запас. Хотя, с другой стороны, зачем мне поклонник в Харькове? И поклонник ли? По-моему, в то время он и прислал мне свою фотографию, маленькую, официальную, какие клеили на студенческие билеты. В одном письме я упомянула, что собираюсь на юг, и он немедленно откликнулся: сообщи когда, какого числа, ведь поезд идет через Харьков. Я сообщила, хотя путешествовала не одна, а мой спутник отличался неукротимой, самодостаточной ревностью. Что-то я ему наплела, своему спутнику, почему-то он не принял предстоящее свидание на платформе всерьез. И оказался совершенно прав. Поезд стоял в Харькове целый час, но прибывал туда поздно, уже ночью. Я проспала. До двенадцати насилу продержалась, но прислонилась виском к дребезжащей стенке и уснула сидя. Меня разбудила бесцеремонная веселая проводница: "Не вас встречает молодой человек из Харькова?" – оказывается, он искал меня по вагонам, не увидев на платформе. Но когда нашел, осталось меньше десяти минут стоянки. Говорили мы не больше, чем в ту ночь, когда познакомились. Я пробормотала извинения, после зевала, томилась, рассматривая пол в тамбуре. На платформу выходить боялась. Мы опять не поцеловались, лишь когда поезд тронулся, он ткнулся мне в щеку своим горбатым носом, словно клюнул, и выскочил на ходу. Но мне было уже по-настоящему стыдно. Той же ночью я написала стишок о нашей "невстрече" в цветаевском стиле, как я себе данный стиль представляла. Через несколько лет переписанный стишок оказался "бродским" и более внятным, но в тесном сонном купе меня вполне устроил и избавил от стыда тот первый вариант.
Наутро в купе мой спутник потребовал отчета и долго несмешно веселился, расписывая в красках вымышленные ночные приключения. Я не говорила всей правды ни о встрече, ни о нашей переписке, сказала, что познакомились давно, два года назад, на практике. Но правда была такой маленькой. Впрочем, со своим спутником я рассталась раньше, чем перестали приходить письма. А они ведь приходили, невзирая на неловкое свидание в Харькове. Я не сразу заметила их отсутствие, отвлекало новое, но по сути то же множество дел, новые встречи. Последний раз пришла открытка – новогоднее поздравление. В первый раз он позволил себе выказать обиду и даже, как мне показалось, оскорбил меня. Для оскорбления хватило предлога – предлога в грамматическом смысле, а именно "но". "Но все же я поздравляю тебя". И обратный незнакомый мне адрес на конверте – он закончил институт, работал и снимал квартиру. Я не собиралась выбрасывать конверт, потерялся сам.
Через полгода спохватилась. Жизнь шла сама по себе, независимо от писем, то ровно, то по ухабам, то скучно – как положено, одним словом. Я вдруг решила, что люблю его. Благо предыдущая любовь как раз кончилась. И жизнь моя вовсе не была заполнена приключениями, как он предполагал. Написала по старому адресу, письмо вернулось со штампом "адресат не проживает". Я не знала, как разыскать его, моя домашняя несамостоятельность проявилась и здесь. Я плакала и звала его во сне. К осени успокоилась, развеялась, влюбилась – с этим не было серьезных проблем. Но вспоминала его часто. И много раз хотела разыскать. Не разыскала.
Со старой черно-белой фотографии на меня глядит он, молодой, очень красивый. Но тогда, тогда у меня были совсем иные представления о мужской красоте. Иные представления о чувствах, по крайней мере, о способах их выражения. Тогда важно было, как человек говорит, что говорит – тоже важно, но не до такой степени. Я не позволяю себе перечитывать его письма часто, но, так или иначе, помню их почти наизусть. Хорошо, что я не разыскала его, не встретила. Нет, не в Харькове и не у метро "Петроградская", потом, позже, когда он перестал писать. Что бы я сказала, кроме "прости"?
Ознакомительная версия.
