– Ни хера ты не видишь! – крикнул ему Чибирев. – Дорога должна быть дальше гораздо, тебе до нее далеко!
Пол-Исакия, подумал Щукин.
– Да вот же она!
– Хорошо! – крикнул Щукин. – Жди нас на дороге, мы к тебе по ней и придем!
– Не слышу!
Голос у Щукина оказался слаб. У Чибирева сильнее:
– Мы придем к тебе по дороге!
– Охренели? – донеслось снизу. – Вы полтора часа идти будете!
Делать нечего, оставалось решиться. Чибирев оказался тяжелее Щукина, поэтому спускался дольше – он с каждым шагом проваливался в снег по колено. Щукина наст чаще выдерживал, лишь оседал под подошвами его ботинок; Щукин шел боком, от дерева к дереву, лицом натыкаясь на ветки и рискуя выколоть глаз. Часть пути он, подобно Дяде Тепе, промчался на спине.
Дядя Тепа подавал голос обоим, подсказывая направление.
Действительно, съехали на дорогу. Друг друга отряхивали. «Нежнее, нежнее», – просил Чибирев. «Нежнее никак, – отвечал Щукин, – ты льдом покрываешься». Стоя на одной ноге и опершись на плечо Дяди Тепы, Чибирев из ботинка вытряхивал снег, недовольно ворча. Дяде Тепе придется проставиться, после такого грех не выпить. Дядя Тепа не возражал. Для подобного случая он предусмотрел заначку.
– Предусмотрительный, – Щукин отметил.
Мысль о заначке всех троих согревала.
Дядя Тепа спросил:
– Ну что, двинули?
– Пока не замерзли, – сказал Чибирев.
Двинули, пока не замерзли. Щукин шел и недоумевал:
– Откуда снег под ногами? Когда поднимались, на дороге не было снега.
Не было. А теперь был.
– В горах быстро меняется, – сказал Дядя Тепа.
– Что меняется?
– Все.
Чибиреву тоже не все было ясно:
– Что-то дорога слишком крутая, была положе...
– Потому что вниз идем. Вниз всегда круто.
Вопреки обещаниям Дяди Тепы продолжало темнеть.
Чибирев вспомнил Лермонтова: «...кремнистый путь блестит...». Точно: снег на дороге кремнистый. Правда, Лермонтов, кажется, выразил летнее впечатление. Неважно.
– Деревья шумят, – сказал Чибирев.
Он привык к тому, что деревья шумят листвой. В данном случае шуметь им было нечем. Это ветер шумел в голых ветках деревьев. И чем дальше они шли, тем явственней становился шум.
– Сквознячок, – сказал Чибирев и спросил дрогнувшим голосом: – Почему дорога прямая?
– Да что ж тебе все не нравится? То слишком круто, то слишком прямо...
– А я объясню, – Щукин сказал. – Потому что это не наша дорога.
– А чья?
– Не наша!
Прошли шагов пятьдесят, безмолвствуя.
– Слушайте, – прервал Дядя Тепа молчание. – Когда мы спускались на верхнем витке, мы шли против часовой стрелки. А теперь мы идем тоже против часовой стрелки, хотя все так же спускаемся. Значит, это одна и та же дорога.
– Ничего не значит, – Щукин ответил. – Мы бы по любой дороге спускались против часовой стрелки. У меня хорошее пространственное воображение.
– Ты бы, Щука, лучше перевел часовую стрелку на два часа назад. Живешь по московскому времени со своим пространственным воображением. Кстати, который час, интересно?
Девятый. Или около того. Детское время.
– Надо зажигалку достать.
– Не надо.
Быстро стемнело. Еще немного прошли. Чибирев возвестил:
– Ущелье какое-то. Мы здесь не были!
– А я о чем? – воскликнул Щукин. – Это не наша дорога!
Оба остановились, а Дядя Тепа, напротив, лишь ускорил шаг. «Он с ума сошел», – сказал Щукин. Они видели, что не видели Дядю Тепу: темнота его поглотила. Побежали за ним.
– Дядя Тепа, если ты сумасшедший, ты так и скажи, будем хотя бы знать...
– Спокойно, – сказал Дядя Тепа. – Дорога не наша. Другая дорога. Но она ведет вниз. И мы по ней спускаемся.
– Но куда?
– Щука, не паникуй. Какая разница – куда. Ведь куда-нибудь она приведет. Я думаю, она приведет к шоссе.
– Между нами и шоссе течет река. Она не замерзает.
– Значит, будет мост. Логично? Если дороге мешает река, строят мост через реку.
– Но кто тебе сказал, что она ведет к шоссе? Мы от шоссе удаляемся!
– Но ведь куда-то она приведет! Куда она приведет? Ты знаешь?
– Откуда я знаю – куда? Что ты спрашиваешь? В селение какое-нибудь! Я не знаю, куда!
– Значит, из селения будет другая дорога! К шоссе! Здесь все связано системой дорог!
– Я думал, – сказал Чибирев, – только у нас бывают такие дороги.
– Чем тебе не нравится дорога?
– По-моему, в эту зиму по ней никто не ходил и не ездил.
– Ладно. Не теряйте силы на болтовню. Скоро придем.
Скоро произошло вот что: они словно переступили невидимую границу – резко похолодало, и стало совсем уж темно, темнее прежнего. Будто их накрыло гигантской ледяной ладонью. Они уже не видели друг друга, хотя и шли рядом, – и только слышали, как хрустит снег под ногами. Хорошо еще шаги не заглушались до странности равномерным шумом ветра, господствующего над их головами – и справа, и слева – в голых невидимых ветвях деревьев. Здесь, внизу, где были они, особого ветра не чувствовалось, отчего еще невозможней, нестерпимей, несносней казался этот неправильный шум.
Снег окончательно капитулировал перед мраком, отражать ему было нечего – то ли туча заволокла небо, то ли что-то еще. Поразительна была внезапность этого состояния – словно зашли за предел.
Швейцария, что ли? – подумалось Чибиреву, который впервые физически ощутил, что такое настоящая граница. Так вот она какая, Швейцария!
Дороги не стало. Она просто слилась с единым ландшафтом. Потеряла себя. Ушла под общий снег. Всюду он одинаково ровен. Чтобы понять это, не надо глаз.
Остановились.
– Какие будут идеи? – спросил Дядя Тепа.
– Убить тебя. Принести в жертву местным богам.
Это сказал Щукин.
– А конструктивные?
– Пойдем обратно, – попросил Чибирев. – Надо же выбираться из этой ямы.
– То есть снова наверх, – недовольно произнес Дядя Тепа. – Как хотите.
Зажурчало: он отливал. Щукин и Чибирев последовали его примеру.
Тронулись в обратный путь.
Они прошли не одну сотню шагов, а из области мрака и холода все не могли выйти. Граница словно отступала перед ними. Зона, в которую они умудрились попасть, словно перемещалась пятном, отслеживая их движение.
«Швейцария» не отпускала Чибирева.
Щукину мерещился взгляд на себе, слепой и морозящий.
Дядя Тепа думал о заначке. Бутылка «Горбачева» будет стоить в ночном магазине пятнадцать марок.
И вдруг отраженным остуженным светом о себе напомнило солнце – месяц прорвался сквозь тучи, тонкий и остроконечный.
Месяц едва не лежал на спине, и эта несколько утрированная опрокинутость удивила Щукина, но не сильно, потому что он знал о себе, что ни черта не смыслит в астрономии. Как и большинство образованных людей, размеры месяца на небе и ориентацию его концов Щукин ошибочно объяснил бы падением тени Земли, когда бы его спросили об этом. Поскольку его никто не спрашивал, он и не задумывался о таких пустяках. Однако в том, что месяц едва не лег на спину, он был готов сейчас, без чьих-либо вопросов, различить проявление германской специфики.
«Швейцария» сползла со спины Чибирева; не мудрствуя лукаво, он зацепился взглядом за небесную загогулину и почувствовал, что легче идти. Так бывает проще переносить стоматолога, уставясь на какую-нибудь неоднородность на потолке или мелкий предмет вроде прищепки для занавески.
Месяц был замечателен. Молодой, заходящий, вот-вот скроется с глаз. Удельной кромкой Луна так сильно сияла, словно до сих пор не могла насияться за неделю прошедшего безлуния. Или впрок до завтрашней ночи. Стало не просто светлее – как-то одухотвореннее.
Первым повеселел Дядя Тепа.
– Если вы такие умные, объясните, пожалуйста, что это за дорога, по которой мы с вами идем?
– А ты пораскинь мозгами, – Щукин сказал. – Полезно.
– Эта дорога, – сказал Чибирев, – примыкает к нашей дороге, по которой мы поднимались. Надо было идти наверх, и мы бы вышли на нашу дорогу. А ты нас повел вниз, и мы пришли черт знает куда!
Пропустив упрек мимо ушей, Дядя Тепа спросил:
– Почему же, когда мы поднимались по нашей дороге, не заметили этой дороги, которая, как ты говоришь, примыкает к нашей дороге, по которой мы поднимались?
– Вот почему, – снова заговорил Щукин. – Потому что мы не смотрели по сторонам. Потому что мы невнимательны, нелюбопытны. Мало ли почему!
– Я догадываюсь, куда мы придем, – сказал Чибирев. – Помните, когда мы поднимались, была ложбинка. (Он имел в виду то место, где задумался о второй производной в точке перегиба.)
– И ты видел, как в той ложбинке к нашей дороге примыкала вот эта?
– Я ничего не видел. Я только догадываюсь.
– Приятно с вами беседовать, – сказал Дядя Тепа и замолчал.
Они повернули налево, и месяц скрылся из вида.
Снег под ногами скрипел все громче и громче, и каждый слышал свое. Дядя Тепа – авангардную музыку, не совсем атональную, даже, пожалуй, с мелодией; единолично присвоив себе авторство всего произведения, он, шагая, ощущал себя композитором, а кроме того – дирижером. Щукину слышалось что-то вроде дискуссии: щукинский скрип раздраженно отвечал на скрип чибиревский, скрип Дяди Тепы бойко спорил с обоими. Чибиреву представлялось гигантское существо, железными челюстями перемалывающее полтонны хрустящего картофеля (не так давно похожий продукт стали называть в России чипсами).
