Ознакомительная версия.
Я знала, о чем думал сейчас певец, я могла бы его ткнуть его же собственными страхами и сомнениями. Но зачем? Чтобы лишний раз у кого-то раскрылись глаза от удивления, чтобы к моему имиджу вредоносной журналистки плотно прикрепился еще и ярлык «странная, не от мира сего»? Марусечка расскажет подружке, та еще кому-то…
– Продюсер с вами неважно поступил, но то, что вы хотите сделать, еще хуже, все-таки он старый друг вашего отца. Не отмоетесь потом, лучше просто с ним расстаньтесь, – все-таки напоследок не удержалась я от доброго совета.
Какими глазами смотрел мне вслед Стасик и его Марусечка, я уже не видела, спеша прочь из их искусственного, вымученного мирка.
– Я не буду писать о Стасике, – четко объявила я шефу, когда приехала в редакцию.
– Не пиши. Отдай материал редакторам, все сделают, – неожиданно легко согласился Вячеслав Иванович. – С тобой все в порядке?
– Не знаю, – пожала я плечами. – Смотря что считать порядком.
Я поняла мелькнувшую у шефа странную мысль.
– Нет, – улыбнулась я. – Любовника у меня не появилось. Просто я взрослею. И муть такую писать больше не хочу.
Вячеслав Иванович, привыкший к странностям моего характера, все же крякнул.
– Ты, Борга, правда, знаешь, стала совсем невыносима. Почему муть-то? Ты хорошо пишешь, даже честно…
– Если честно писать, то я должна написать сейчас, что Стасик – моральный урод, плодит детей и бросает их на каждом углу. Правда, не забывает подкармливать и поздравлять с праздниками. Женится каждые пять лет снова, каждая жена все моложе и моложе, друзья путаются в женах, детях. А он еще пытается всех передружить, собирает вместе. Те дети, которые ходят на такие «семейные» сборища, тоже путаются, где чья мама, кто когда и где жил с папой. В общем, счастье в духе неудавшихся семейных коммун – общая свалка жен, детей, пап… Папа бьется в пароксизме страсти то здесь, то там, а дети растут, растут и ждут, когда же им, наконец, можно будет свободно, без оглядки, совокупляться.
– Фу-у… – выдохнул Вячеслав Иванович. – И что мне с тобой делать? Это не есть формат нашего издания.
– Увольняйте. Сама, наверно, не уйду. Приросла, всеми коготками увязла. Плохо, тошно, а вот сама бросить и начать новую жизнь не могу.
– А где ты собираешься начать новую жизнь? – заинтересованно спросил шеф. – Небось у конкурентов? Говорят, они новый имидж журналу делают. Острыми углами наружу.
– Ага, – вздохнула я. – Ничто мне, получается, больше не светит. Кроме как в такой же помойке ворошиться.
– Нет, тогда не отпущу. Паши здесь. Хоть помойка, да своя. Да и почему помойка-то? Слова выбирай… – шеф бормотал, что-то ища на столе. Не нашел, махнул рукой. – Да что тебе, в самом деле, я не знаю? Ну давай, я оклад повышу! И так пишешь, что хочешь, безобразничаешь, отпуска´ берешь…
– Беру… – грустно согласилась я. – Ну, я пойду?
– Куда? Увольняться?
– Да нет. Муть какую-нибудь очередную писать, вранье.
– Слушай, Борга, – шеф вдруг вышел из-за стола, подошел ко мне и взял за локоть. – Я тебя понимаю. Даже больше, чем ты думаешь. От одиночества еще и не такое с людьми бывает. Вот хочешь… У меня друг есть один, бывший…
– Космонавт? – засмеялась я.
– Почему космонавт? – удивился Вячеслав Иванович. – Нет, разведчик. Ну, то есть в ведомстве этом сидит. Тоже один. Живет в смысле совсем один. Хочешь, познакомлю? Ты ему понравишься, он любит таких… – Шеф показал руками что-то похожее, вероятно, на меня. – Худых, ну и вообще… странных.
– Я подумаю, Вячеслав Иванович, спасибо, – я аккуратно освободилась от пионерских объятий шефа, который хоть и не любит таких, как я, худых и странных, но кто его знает, вдруг что ненароком где затикает, разница в возрасте у нас все-таки соответствующая. Может и затикать.
– Что ты смеешься? – недовольно спросил шеф, похлопывая меня при этом по спине.
А я увидела… Нет, может, я все-таки это придумала? Не мог же мой шеф, пожилой и вполне приличный человек, представлять себе такие глупости.
– Точно вверх ногами? – спросила я на всякий случай.
Шеф побагровел и резко отодвинул большое кожаное кресло, которое мешало ему пройти.
– Всё! К понедельнику… Там… Сама знаешь!
Что к понедельнику, не знал никто, ни он, ни я. Но в фантазиях его, глупых и не очень реальных, я все-таки не ошиблась. Смешной старый человек. Впрочем, не смешнее, чем я, со своей влюбленностью в нереального и малознакомого мне человека.
Книжка Климова вышла быстро, получилась красивой, толстенькой, приятной на вид, на ощупь. Я быстро проглядела все сказки. Как по-другому выглядит печатное слово! Мило, чудесно, замечательно… Я молодец! Только автор ничего пока не знает. И, кстати, может не узнать. С нынешними тиражами – пять тысяч экземпляров как большой подарок от издателя. А так – две, полторы для разгону… То ли дело в благодатные для писателей советские времена! Я нашла у Климова и читала в кресле перед сном по пять страничек из нереально праздничной, ветхой книжки никому не ведомого теперь советского писателя О. Данилова «Ранние всходы» о прекрасной жизни колхозной библиотекарши Раечки, книжки, щедро изданной когда-то тиражом семьдесят пять тысяч экземпляров наивного и даже вполне вдохновенного вранья. А я так переживаю, что вру и вру изо дня в день. Власть обязана врать, создавать иную реальность, в которой удобнее и приятнее переносить жизненные невзгоды, разве нет? А средства массовой информации – любые, и сиюминутные, и похожие на литературу и искусство, – это четвертая власть, власть над умами, сердцами и душами. Алгоритм несложный.
Так, теперь есть хороший повод позвонить Климову. И придется: а). Признаваться, что я к нему ездила. б). Признаваться, что я копалась у него в компьютере, взяла сказки без спросу. в). Объяснять, каким образом я от его имени опубликовала сказки.
Но ведь в конце концов я должна отдать автору гонорар, который получила за него, как доверенное лицо… Пятьдесят пять тысяч рублей за книжку и аж сто пятнадцать за рисунки! Учитель будет работать приблизительно пять месяцев за такие деньги – московский и питерский учитель, разумеется, не пензенский, а работник коммерческого банка – два или один месяц, в зависимости от того, кем работать. Глупая, странная, вывороченная наизнанку наша нынешняя жизнь.
В девяносто первом году произошла почти бескровная революция, поменявшая один строй на другой. Социализм с кроваво-красными флагами на капитализм с демократическим и одновременно царским (если вдуматься – как же это может быть?) бело-сине-красным стягом. Несколько сотен человек два дня сражались в центре Москвы, не очень понимая, с кем они дерутся, но точно зная, за что, – за некую свободу. Уж точно о защите своей будущей частной собственности никто из наивных защитников Белого Дома не ратовал и не думал даже. И уж точно не знал, что защищает будущих нефтяных магнатов, приобретших себе загадочным образом то, что доныне никому не принадлежало, защищает будущие могущественные газовые корпорации, банкиров, раздувающихся на дармовых и чудовищных прибылях… Несколько сотен сражались и строили баррикады, а остальные сидели дома у телевизоров и смотрели, как рушится то, что строили семьдесят лет, строили на обломках того, что строили до этого много столетий, – а именно Российскую империю…
Но как странно. Ведь у каждой революции есть вожди. Или вождь. И группа людей, совершивших эту революцию… Кто на самом деле совершил революцию девяносто первого года? Или вот так всё рухнуло, разломалось само, под собственной тяжестью, как неправильно выстроенный дом с кривыми стенами и треснувшим фундаментом? И не было никого, кто взял тогда на себя такую смелость, ответственность за жизни людей и тайно подготовил и совершил переворот, не объявляя своих истинных целей, а во всеуслышание провозглашая лишь свободу и демократию?
Все произошло естественным путем, и в стране, где семьдесят лет всё вершила идеология, стали всё решать деньги – потому что это естественно, потому что неравенство лежит в природе всего сущего, потому что я за свою маленькую копеечку буду изо всех сил стараться, пыжиться и радоваться, если удалось сегодня скушать булочку послаще, чем у соседа… Не знаю. Возможно, это так и есть. Возможно, это часть той неприятной правды, которую Создатель старательно упрятал от нас и совершенно не рассчитывал на нашу чрезмерную любознательность.
По поводу гонораров Климова мне пришла в голову хорошая мысль. Звонить я ему, конечно, не буду. Но в платной компьютерной базе (все покупается и продается, очень удобно, на самом деле) я легко нашла нужные мне сведения, открыла на его имя счет, перевела скромные гонорары. Написала ему эсэмэску с редакционного телефона, с указанием банка и номера счета. Там же посоветовала посмотреть в интернет-магазине книжку Евгения Климова «Пряничный лес». Захочет, посмотрит. Будет ему сюрприз. Так ведь бывает. Ты ходишь, занимаешься своими делами, а в это время кто-то думает о тебе, что-то делает для тебя… Бывает, я знаю. Просто со мной такого не было. Потому что я вредная, худая и странная. Но с другими точно бывает.
Ознакомительная версия.
