Ознакомительная версия.
«Ты ж мэнэ пидманула, ты ж мэнэ пидвила.
Ты ж мэнэ, молодого, с ума, с разума свила».
Слова немного исковерканы, считает девочка, но так даже смешней. Хохлы от восторга пускаются в пляс.
Когда Коля приходит вечером, то достаёт из футляра баян, начинает играть. Он играет для того, чтобы «не потерять форму». За два года в армии не потерял, а теперь, тем более, ни к чему. «Баян меня кормит». Из «красного уголка», где есть телевизор, прибегают на музыку. Одному Петьке не нравится.
Когда они репетируют в клубе, где Колю все зовут Николаем Васильевичем, то он делает другим ребятам замечания, мол, не ту ноту берёшь… Только не Стриковой. Он даже сказал, что она может стать солисткой! Ни с телевизором, ни с приёмником, ни с магнитофоном не сравнить то, как поёт сам Коля! Он может петь всё! Всё, что по радио, только сам! Когда Нина слышит его голос, то у неё такой восторг в душе и такие мечты!
Вот, например, представила, что они поют с ним вдвоём, но не в общаге, и не в их маленьком бревенчатом клубе на репетиции, а на высокой, летящей под звёздами сцене. На ней, на Нине, красивое взрослое платье и туфли на высоких каблуках! «Огромное небо, огромное небо, одно на двоих!» После они идут гулять в лес… Лес не такой, как нынче, не зимний, а будто уже лето. Они садятся на поляну, Коля обнимает её. Она видела, как дядьки-сезонники в соседнем леске со столовскими тётеньками… Они, поселковые дети, вообще любят подглядывать, видели уже много чего. Нина рассорилась в классе: подружки сказали, что Коля её «испортит», а сам уедет. Но она слушать никого не хочет. Ей совершенно наплевать на всех: на родителей, на Петьку белоглазого и на девчонок, которые с мальчишками крутят. Но кто мальчишки? Это ж дети, а петь ни один не умеет.
Невнятно донеслось: ти-и. И смолкло. Нина вздрогнула, положила ребёнка, выскочила из комнаты. Дверь напротив была настежь, ровный жёлтый свет ложился на половицы. Шумно там было, и это «ти-и» раздалось неспроста: Коля доставал из футляра баян. Теперь уже послышался гуд: разошлись меха, – баянист надевал на плечо ремень, началась музыка… Нина встала так, чтоб видеть Колю, сидящего на стуле, но не лицом к двери, а сгорбленной спиной. Голова его была наклонена к плечу, затылок казался грустным, нестриженым, волосы спускались на воротник.
Его соседи по комнате не возражали против музыки. Роман сидел у стола и похлопывал ладонью в такт. Баянист раскачивался слегка: влево-влево, вправо-вправо… Музыке было тесно в комнате, она выплывала в коридор. Народу прибывало, мимо Нины заходили со своими стульями.
Коля играл. Песен знал столько, что никто не мог догадаться, какую запоёт следующую. Сегодня, точно концерт давал, – играл без остановок. В одну песню вставил свои слова, и получилось не «вдали от России…», а «вдали от Тамбова». Слово «вдали» он выпевал с такой бесконечной тоской, что Нине стало жалко Колю. Ему хотелось уехать из их посёлка, который назывался Лявдинка, в свой родной и, видимо, прекрасный город, почти такой, наверное, как Надеждинск, где Нина была один раз со школой во время краткой поездки на школьных каникулах.
Когда баянист уставал, то без всяких предупреждений обрывал песню и застёгивал на черную пуговичку меха. «Эту-то доиграй», – простанывал кто-нибудь. Но Коля, словно не слыша, укладывал баян в футляр, и все расходились, Нина тоже. По дороге пела. И когда лезла огородом к своему дому, мечтала, что завтра уж они точно споют дуэтом…
Сегодня он, как обычно неожиданно, оборвал песню, но добавил:
– Вот и всё.
Видимо, до «концерта» здесь был разговор, так как сразу кто-то откликнулся:
– Правильно, чего тут забыл, глухомань.
– Я бы вообще никогда сюда не заехал, но этот ваш директор сманил заработками. Родителей ещё не видел! Они ждали, что сын после дембеля приедет домой… Уже два месяца я тут… Но, ладно бы заработок… Он что мне обещал? А что вышло?.. И сегодня опять начал завтраками кормить. Но с меня хватит. За такие гроши…
– Дома тебе ещё меньше платить будут, – напомнил Роман.
– Зато родной город.
– Да просто – город, он всегда лучше какой-то Лявдинки! – поддержал кто-то.
– По мне так лучше моей деревни ничего нет. Вот только на новую избу заработаю, – высказался Петька. Его никто не поддержал.
– И что, прямо сегодня? – спросил Роман.
– По пути из конторы зашёл на станцию и со злости купил билет.
– Вечерним? – кто-то спросил невесело.
– Ну да. Мне осталось полтора часа… – Коля вдруг резко стал доставать баян, пуговичка сама отстегнулась и меха разошлись с гудом, а он развернулся на стуле и тут увидел стоявшую в дверях Нину.
– А-а, девочка, – сказал рассеянно, как всегда забыв её имя. – Иди, споём на прощанье. «Огромное небо одно на двоих», а?
Заиграл вступление, но запел один.
У Нины дрожали губы, она их кусала, чтобы остановить дрожь. Но и плечи вздрогнули, и вместо песни вырвались всхлипы. Коля оборвал музыку, с беспокойством потянул её за рукав.
– Не уезжай-те, – шептала она громко, – не уезжай…
Она так рыдала, что все, кто был в этой комнате, все эти рабочие, мужчины, приехавшие на заработки, растерялись. Даже Петька, присвистнул и не сказал своё: «Везёт тебе на малолеток», а покачал головой сокрушённо. А Коля, Николай Васильевич, будто впервые увидел это существо, немаленькое и явно – женское. Он, конечно, уже был наслышан, поддразнивали, но как-то не верил, а тут увидел её лицо, глаза, глядящие на него так, что даже поразился: ни у одной из его бывших в жизни женщин не было таких молящихся на него глаз. Она выбежала, Коля прокричал:
– Погоди, школьница, хорошо поёшь, эй…
…Сидя в Асиной комнате на высоком непонятного назначения табурете перед жёлтым зеркалом, Нина, как недавно Ася, смотрела на своё отражение мокрыми глазами.
– Не плачь, Нина, я тебе наговорила: шастье, шастье… Дура я, девочка, – Ася постукала себя пальцем по гладкому лбу.
А Коля снова заиграл. Полно, широко разводились меха, звуки, будто сливались в гроздья, тяжёлые, литые, падали. А высокие лёгкие нотки тревожно взлетали, вились… Нина уже не плакала, глядя в зеркало на своё вдруг повзрослевшее лицо. Ася кормила Хачика. Баян не умолкал. Время было позднее, а Коля всё играл. Никогда он так много не играл, общежитие слушало. Последняя нота повисла в тишине, как вздох. Жильцы стали расходиться. Роман басил довольно:
– Пропал билет, сколько стоит? Надо собрать тебе деньги…
Коля отмахнулся и посмотрел на стоявшую рядом Нину:
– Ну что, завтра-то споём?
– Не уехал! – радостно откликнулась она.
В посёлке была ночь. Нина Стрикова лезла по снегу заброшенным огородом. Небо было в больших почти южных звёздах.
О детях оленеводов и о трёх билетах в кино
«Алёна опять врала кому-то по телефону»; «Алёна разбросала в прихожей обувь, искала кроссовки»… Дедушка – ужасный стукач. Он всё докладывает бабушке. Как за собой убрать, – он «после инсульта», а как подслушивать и подглядывать – никаких остаточных явлений. Взрослые люди, в основном, глупые и почти все – кривляки.
Утром Алёна наблюдает бегущих в офис на работу к новой двери, обитой после евроремонта свежими узкими дощечками (другая, что в квартиры, древне-бордового цвета). Эти взрослые люди входят с улицы во двор через арку, где обычно ветер гудит, как в трубе. Так вот они сразу прижимают руки – к воротникам, к ушам, бегут… А на защищённом от ветра пространстве двора они выпрямляются и на своё отреставрированное крыльцо всходят так важно, будто никогда не боялись ветра. Дождя они ещё больше боятся… Алёна усмехается: Фридрих Ницше под проливным дождем без шляпы и зонта мог идти медленным шагом! Алена ходит так же. Ницше был никакой не фашист, а поэт и хорошо воспитан. Так говорит папа…
Алёна смотрит в узкое кухонное окно. Это даже не окно, а долька, уцелевшая от замурованного окна. Наверное, боком можно пролезть, но она пока не пыталась. Вот бы стукнуть по стеклу деревянным молотком для отбивки мяса, протиснуться и повиснуть над двором, похожим на комнату без потолка… Она прочла недавно «Мастера и Маргариту». Где про Пилата – скучно, а где про ведьм и Бегемота, – классно. Чайник вскипел, но есть не хочется. Надо собрать рюкзачок. «…Несовершенный социум игнорирует субъекта, ущемляет личность, торжествует посредственность, зажимается яркая индивидуальность…» – Сказав это, Алёна оглядывается: где дедушка? «Опять Алёна бормотала из лекции Эдуарда наизусть». Эдуард – папа, у которого с дедушкой проблема отцов и детей.
Девочка надевает резинку с нанизанными на неё ключами (от подъезда, от квартиры, от почтового ящика). Прячет их под одежду, металл холодит кожу. Теперь – дверью хлопнуть, чтоб замок защёлкнулся, и – навстречу ветру мимо кинотеатра «Искра»… «Все люди равны – разве это истина? Впрочем, истины как таковой не существует. Она – где-то рядом, но не более». Так говорит папа. Алёна механически переходит проспект.
Ознакомительная версия.
