У меня был:
– С Россией понятно – у нас имперский инстинкт, нам можно, но зачем Каримов в Таджикистан полез?
– Во-первых, – пояснил Фёдор, – здесь живёт много узбеков. Им от вовчиков досталось, особенно в Курган-Тюбе – там целые кварталы выходцев из Самарканда. Во-вторых, Каримов раскатал губу на северные районы Таджикии. Оттяпать думал под сурдинку по самый Туркестанский хребет… Но – не вышло.
– А что сейчас? – спросил я. – Тихо?
– Пока тихо, – кивнул Фёдор. – Но Азим говорит, тревожно в воздухе. Войну ни те ни другие забыть не могут. Для Таджикии это много – триста тысяч убитых и сотни тысяч беженцев.
«А для кого мало?» – подумал я, но не спросил.
– На Памир бы ещё раз успеть, пока снова не началось, – подал голос молчаливый Сергей.
Солнечный русский – вспомнил я ночное видение. Корешок в земле, вершки в небесах. Журавлиным клином колоды раскалывает. Странствует с надеждой, возвращается с благодарностью…
У дороги то и дело вставали щиты с изображением чернобрового президента.
Проехали вдоль горного луга. В его жирной зелени то тут, то там пунцовыми головками горели маки.
– Отцветают, – вздохнул Глеб. – Недели две назад, небось, сплошной ковёр был.
– Бил, да, – подтвердил Мурод. – Совсем красний.
Судя по речи, Мурод был не из коренных душанбинцев. Столичный люд недавний государственный знал прилично.
Время от времени Мурод сплёвывал за окно тёмную густую слюну. Пару раз я наблюдал, как он достаёт пакетик с насваем, высыпает на ладонь порцию, скатывает в шарик и закладывает под губу.
Фёдор рассказывал про горящие копи – угольные пласты в урочище Кухи-Малик за Гиссарским хребтом. Подземный пожар выжигал их с незапамятных времён. Геродот ещё поминал или Плиний – Фёдор сомневался, кто именно.
Мне, как я понял, туда. На всякий случай уточнил, заедем ли. Фёдор обещал.
За разговором не заметили, как миновали Чормагзак. Одно название – перевал. Не мудрено и проскочить. Хотя под ним, как сообщил всезнающий Фёдор, сейчас роют тоннель. Чтобы забыть про осыпи и снежные заносы.
Берега Нурекского водохранилища, которое здесь называют морем, и его острова на срезе – гигантская спрессовка грязно-жёлтых и цвета парной телятины пород. Такая слоёная коврижка. Не то известняки, не то песчаники. В сочетании с зелёной водой и ярко-голубым небом в редком пухе белых облаков, которые не закрывали солнце, а висели только для красоты, – картинка.
Глеб попросил Мурода съехать на обочину.
Вышли. Мы с Сергеем – просто размяться. Фёдор и Глеб – пощёлкать затворами.
Толком поснимать не удалось – мучительно выбирали ракурсы, переходили с места на место. Остались недовольны – чем-то не угодило солнце.
Вернувшись в машину, застали Васю за поеданием самбусы – когда брали её на базаре, была горячей, только-только из танура – местного тандыра.
– Ну-ка, дай сюда, хомяк. – Фёдор отобрал у Васи пакет.
Действительно, щуплый Вася мог съесть много – это я отметил ещё вчера в кафе. Но и завтракали мы сегодня в несусветную рань – самое время перекусить.
Пакет пошёл по рукам.
Сергей на особицу зачерпнул из своих запасов горсть кураги.
Самбуса хоть и остыла, но всё равно показалась необычайно вкусной. Главный секрет – в пропорции мяса и лука.
Тоннель Шар-Шар просвистели пулей – навылет. Пробили его китайцы сравнительно недавно, поведал Фёдор, и это видно – чисто, покрытие дороги выглажено, без сучка, подсветка во всю длину дыры, так что можно не включать фары.
После тоннеля смотрел в окно и ловил себя на странном впечатлении – все дороги одинаковы, разница в деталях. Многие из которых и вовсе не существенны. Особенно если не собираешься в них увязнуть. Пригвоздить себя скобой к земле.
Вот, скажем, я – дробинка, точка. Со свистом пробиваю тугую пустоту пространства. Моя задача – в него не влипнуть. Его задача – меня зацепить, выбросить паутинки и приклеить их к моим чувствам, заставить их его, пространство, ощущать. Так оно осознаёт, что существует.
Паутинки натягиваются и со звоном рвутся. Они хотели бы выдернуть мои глаза, оставить их здесь, чтобы ему, пространству, был свидетель.
Впрочем, это верно лишь тогда, когда я сам под искушением – осознаю соблазн влипнуть, а вот, поди ж ты, не даюсь. А так пространству до свистящей сквозь него дробины дела нет. Лети себе, пока не вдаришь в камень и не треснет лоб.
Материал жизни избыточнее соображений насчёт него и хуже, казалось бы, организован – он сложнее и путанее в своих взаимосвязях. В нём хитросплетения частей подчас с первого раза не прочитываются.
И со второго тоже.
Больше того, если вернуться к дорогам: они как вершины – на одних ничего нет, другие никуда не ведут.
Фёдор тем временем вспомнил Пржевальского. Сказал, что среди китайцев, встречавших его экспедицию, долго ходила легенда, будто он – колдун, умеющий заговаривать пули. Если Пржевальский выстрелит заговоренной пулей, та будет летать хоть год, хоть два – пока не найдёт того, кому предназначена.
Дорога бежала с гор на сухую серовато-бежевую равнину.
Мурод сплёвывал за окно тягучую жёлтую слюну.
То тут, то там по бокам дороги виднелись свежие фундаменты домов. На некоторых уже возводились из сырых чёрно-бурых саманных кирпичей стены.
– У меня племянник, да, – сказал Мурод. – Два года в Тюмен бетон месил. Вернулся осен, да. Тепер свой дом строил. Тут близко, за Курбон. Жениться думал. Хороший денги привёз.
Поговорили о русском рубле, выручающем таджиков.
А ведь если довериться Джареду Даймонду, увидеть полагалось бы обратное – здесь должен благодатный сад цвести и отсюда во все концы пространства должна тянуть свое господство сила. Ведь в этих землях прежде, чем в Македонии, России и Британии, приручили полезные злаки, вытравили горечь из миндаля, подставили дойник под корову и козу, склонили под ярмо осла и догадались стричь барана. Местная лепёшка – нон, – говорят, первый хлеб мира.
Но Искандер взял этот мир на меч. Топтал его Тимур. И наступал уже ему на горло сапогом британец.
И наступил бы, кабы не сверкнул трёхгранным жалом русский штык.
Из тетради Грошева
…ужас! Финал, казалось бы, настиг – разверзлась под ногами пропасть! Да – дикость, мрак, конец! Но – нет, последний всё же шанс остался: ведь именно у нас ещё хранится творческий запас (взять хоть в моём лице) для постановки и решения задачи невероятного масштаба (смена человечества)! Не в этом ли в конечном счёте и заключается призвание России?
Да, новый путь, по которому России назначено кометой устремиться в будущие времена, маня за собой другие страны, теперь всецело ясен! Его не нужно было рассчитывать, изобретать, перенимать – только открыть. И я это открытие сделал! Главное, чтобы страна не проскочила мимо полустанка, где ей необходимо сделать остановку для смены головного тепловоза и перехода на другую колею истории. Книга! Мою книгу должны прочитать повсеместно – в этом гарантия, что цель будет захвачена и спасение обретено. Ведь она (моя книга) не только не уступает по сокрушительности (оценка объективна – есть отзывы читателей) главным книгам в мире – Библии, Корану, Бхагават-Гите, «Капиталу» Маркса, а также книге Н. Г. Чернышевского, впервые поставившего вопрос «что делать?» во главу угла своего бессмертного романа, – но даже превосходит их по этим показателям! Все перечисленные сочинения не нашли ответ на роковой вопрос «что делать?» в мировом масштабе, а моя книга такой ответ даёт!
Коснулся отзывов читателей и понял, что следует дать выдержки из них. Вот первая:
«Передо мной открыта книга, от которой невозможно оторваться. Автор, как опытный хирург, вскрывает многочисленные язвы современной жизни в поисках действенного способа для исправления тяжёлой ситуации. Многие посчитают его рецепты жёсткими, даже жестокими, но обратить хаос и беспорядок в благоустройство и систему нельзя без рычагов суровой регуляции».
Вот выдержка вторая:
«Весьма реальной представляется тревога автора о том, сможет ли его благие планы в ближайшем будущем воспринять общественность, к которой он пламенно взывает в книге».
Вот третья:
«Несбыточными, но оригинальными видятся горизонты выхода из тупика, начертанные автором».
Достаточно.
Бодуля как-то сообщил (меня с ним свёл злосчастный брат, и мы довольно часто с ним (с Бодулей, разумеется, не с братом) беседуем на кухне, организованной в подсобке его букинистического заведения), что «Философия общего дела» русского мыслителя Федорова по своей революционной сущности не уступает «Капиталу». И ещё – книга «Бытие и время» германского философа Хайдеггера (я записал названия и имена) и «Капитал» не только соразмерны по духу, но имеют немало общего в своей судьбе: обе задумывались как важнейшие и обе оказались не дописаны, обе изменили ход мысли современников и обе стали поводом для всевозможных перетолков. Не знаю (не готов ни согласиться, ни силой доказательного спора опровергнуть) – не читал. А надо бы. Хотя и есть опережающие чтение сомнения: как могут быть они (указанные книги) равновелики тем, о которых я сказал, раз я о них услышал от Бодули, а не из популярного источника в эфире? И в переплёт их мне ни разу не сдавали. Какая ж тут величина? Согласен, у меня есть много белых пятен в гуманитарном смысле, и пятна эти надо истреблять. И тем не менее… И тем не менее Маркс и его малоизвестный соплеменник свои важнейшие труды не дописали, а у меня – пожалуйста, готова книга! И превосходит незавершённую работу первого, как я уже сказал. А труд второго… о нём судить смогу, когда прочту.
