Он притормаживает, останавливается. Поэт спрашивает, не довезет ли его водитель (левак, как он подумал) до Переделкина. «Нет проблем, садитесь!»
Едут. Молодой человек все робеет сказать, что они некоторым образом соседи. Но как бы невзначай заводит речь о литературе, поэзии и прочих изящных материях, а Вознесенский коротко отвечает «да… занятно, занятно… не исключено…» и тому подобное.
Приближаются. Наш герой начинает в уме сочинять некую изящную фразу отказа от денег. Что-то вроде «я вообще-то не левак, я еду к себе на дачу, и заметил вас, и, зная, что вы живете рядом, решил, так сказать…».
И вот эта фраза уже окончательно сочинилась, и вот они подъехали, и вот поэт указывает, где остановиться, и вот фраза уже почти соскакивает у водителя с языка – но поэт его опережает. Он говорит:
– Молодой человек, я вижу, вы интересуетесь литературой… так вот, запомните: вы везли Андрея Вознесенского!
И выходит, аккуратно прихлопнув за собой дверцу.
Надобно сказать, что от моих эстрадных старших друзей я слышал нечто подобное, но с финансово обратным знаком.
Клоун Михаил Румянцев, он же Карандаш, давал таксисту червонец, а то и четвертной (вместо рубля) и говорил:
– Запомни, парень, ты вез Карандаша.
Тоже, кстати, огромное самомнение.
Но более извинительное. По форме.
Хэлло, Боб! сын коммуниста
Роберт Ричардович, сын известного английского коммуниста, жил в Москве еще с довоенных пор. Жена у него была артисткой, и поэтому он был своим человеком в театральных кругах. Однажды знаменитый режиссер Удальцов собрался на гастроли в Англию и решил потренироваться в разговорном языке. И вот ему позвонили и сказали, что в такой-то день и час к нему придет настоящий англичанин, любезно согласившийся дать несколько уроков. Но в этот самый день и час в кабинет Удальцова вдруг просунулся Роберт Ричардович.
– Хэлло, Боб, – сказал Удальцов. Они были хорошо знакомы. – Заходи. Только на минутку. Я тут жду одного товарища.
– А кого? – удивился Роберт Ричардович, которому было сказано явиться точно в это время.
Удальцов на всякий случай сказал:
– Срочное дело. По международной части.
– Хорошо, – кротко ответил Роберт Ричардович. – Он придет, и я уйду.
Поговорили о том о сем. Потом замолчали.
Удальцов молчал и боялся, что вот сейчас войдет англичанин и начнет разговаривать на разные свободные темы. А Роберт Ричардович не решался сам перейти к делу и тоже молчал.
Наконец Удальцов не выдержал и позвонил на проходную:
– Меня тут не искал, э-э-э, некий англичанин?
Роберт Ричардович спросил:
– Может быть, англичанин – это я?
– Ты?! – взревел Удальцов.
Он оскорбился, что вместо настоящего англичанина ему подсунули Боба. А тот тоже насмерть обиделся, что Удальцов не считает его настоящим англичанином.
Помирились они года через два.
И еще одна история.
Однажды, в середине пятидесятых, Роберт Ричардович стоял у ларька и пил пиво – коренастый, большерукий, вылитый московский пролетарий в старом драповом пальто. А мимо проходил поэт Миша Галкин, модный и изящный, в шляпе и начищенных ботинках.
– Хэлло, Боб! – закричал он.
– Здорово, Мишаня, – сказал Роберт Ричардович.
– Хау ар ю? – спросил Миша.
– Порядок, – ответил Роберт Ричардович.
– Дринкинг рашен бир? – не отставал полиглот Миша Галкин. – Ду ю лайк ит?
Тут окружающие граждане притиснули Мишу к забору, чтоб не вербовал простого советского человека. Когда проверили документы, оказалось, что английского шпиона зовут Михаил Семенович Галкин, а простой советский человек – на самом деле Роберт Ричардович Максвелл. Пришлось обоих вести в милицию. Но все кончилось хорошо.
На самом деле все кончилось довольно интересно.
В Москве в этой семье царила жена-артистка, а Боб был при ней. Она была красавица, а Боб воспринимался в общем как юмористический персонаж. Потом они переехали в Лондон, и все перевернулось. Она стала робкая и забитая, а он сердился, что лампочка долго горит. У них не было газа, и она просила разрешения подогреть кофе на электроплитке.
Он, как правило, разрешал.
Иов-2 наг вышел я из чрева матери моей
Жил в некоем городе некий сравнительно молодой, лет тридцати, мужчина с женой и детсадовского возраста ребенком. И вот к ним из соседнего города приехали родители жены, погостить на недельку. Они вместе всей большой семьей гуляли, собирали гостей и вот один раз празднично поужинали в воскресный вечер, немножко выпили, спать легли. Муж и жена с нежностью и любовью позанимались любовью. Заснули в объятиях друг друга.
Наутро он перед работой отвел ребенка в детский сад, а вечером, возвращаясь с работы, за ним зашел. Но воспитательница сказала, что ребенка мама забрала в обеденный час. Этот человек не удивился – ну, решили с бабушкой-дедушкой куда-то сходить погулять – и, не чуя худого, пришел домой. А дома он увидел совершенно пустую квартиру. Никого не было. И ничего не было. Вывезено было все, включая мебель, посуду и занавески. То есть буквально все. Остался один телевизор, который он взял в кредит. Но поскольку даже табуретки были вывезены, то телевизор стоял на полу. Соседи сказали, что в полдень пришел грузовик, все вынесли из дома, погрузили и отправились восвояси вместе с женой и сыном нашего героя.
Что было делать этому человеку?
Бежать догонять, протестовать, делать глупости?
Впадать в депрессию, в запой?
Или удариться в загул?
Он не сделал ни того, ни другого, ни третьего.
Он пал на колени и сказал:
«Благодарю тебя, Господи Боже, что ты просветил меня в мои тридцать лет! Гораздо хуже было бы узнать правду о роде людском в пятьдесят или, страх подумать, в семьдесят».
Шестая заповедь мокрым летним вечером
Я с двумя приятелями приехал на дачу. Расположились, чаю попили и решили зайти к сестрам Матусовским, к Ире (сейчас в Америке живет) и Лене (умерла, бедная, в 1979 году). Узнать, здесь ли они и как насчет посидеть вечером. Мы даже окна не закрыли. Вернулись буквально через четверть часа.
Видим – у калитки какой-то мужик прогуливается. Ну, пусть его. Мы входим в калитку и вдруг сзади слышим свист. Из открытого окна выскакивает другой мужик, на ходу снимая с себя мою куртку, швыряет ее в траву и бежит к забору. Мы за ним, он через забор, мы перепрыгиваем следом, он в проулок и далее через другой забор, уже очень высокий, отделяющий наш поселок от соседнего. Тут мы его за ногу и поймали. Стащили вниз и стали бить. Напарничек его, который на стреме стоял, смылся. Во всяком разе, на выручку не прибежал.
Он кричит: «Не бейте, больно, за что бьете?» Вот это меня более всего возмутило. Ты, дрянь такая, сознательно залез в мой дом, поставил дружка стеречь и свистеть, ты, погань, лапал мою одежду и напялил на свою вонючую рубаху мою куртку, которой теперь в костер дорога, – ты ворюга! И еще спрашиваешь, за что?!
Тут вдруг пошел сильнейший ливень, просто стена воды, струи буравят землю, месят песок, чешут траву.
И мой приятель говорит: «Смотри, дождина какой, все смоет, все следы, давай его совсем уделаем на фиг». Я говорю: «Давай! Но… Но если тот мужик стукнет, тогда не отмажемся». Друг говорит: «Да, действительно». И второй мой приятель тоже согласился, что совсем – не надо. Ну, врезали мы ему еще по разу и оставили в кустах. Вечером вышли с фонарем – все, нету, ушел домой. Показательно, что никто этой ночью – и в остальные примерно тринадцать тысяч ночей – не приходил мстить. Бить стекла или морду или вообще вводить какие-то санкции.
Но мне до сих пор стыдно вспоминать, что я в ответ на предложение безнаказанно убить человека (пусть даже я чувствовал к нему только гадливость и ярость) – что на это я ответил лишь опасениями, что не так-то это может выйти безнаказанно. Что поймают.
Это было единственное, что меня в тот миг остановило. Такая вот ужасная история.
Молоко скиснет завтра рассказал В.Н. Турбин
Владимир Николаевич Турбин ехал однажды в поезде и разговорился в купе с неким гражданином. Гражданин оказался донецким шахтером. Турбин на вопрос о своей профессии застенчиво объяснил, что он филолог, кандидат наук, доцент, литературовед. То есть специалист по литературе.
Шахтер радостно вскричал:
– Давно хотел с таким человеком познакомиться! Я больше всего на свете люблю литературу, собираю библиотеку! А серьезно поговорить не с кем. Вот скажите, товарищ доцент, вот что вы мне скажете про книгу «Наследники эмира»? А также про роман «Следы теряются в тайге»? И особенно про повесть «Битва над пропастью»?
Турбин сказал, что он первый раз слышит про такие книги.
– Ну, понятно, – сказал шахтер. – Книг очень много издается, за всем уследить и все прочитать невозможно… просто чисто физически… да… Ну, хорошо. А вот недавно я прочитал роман «Беркут против Кондора». И еще «Тайна старого поместья», в трех томах. И «Не верь улыбке кобры». И, конечно, «Сын полковника Федосова», недавно вышла. Это продолжение «Полковника Федосова», читали? Или хотя бы слышали?
