Ознакомительная версия.
– Так ведь русский папа! – шептала, поражённая, Мара. – Боже, Ира, я знаю её мать. Это моя Аллочка, она вышла замуж за русского. А потом развелась, и опять вышла замуж… Наверное, это как раз её дочь… Она достала меня из колодца, нет, ты подумай! Дочка моей Аллочки…
– Из какого ещё колодца?
– Мы играли в мяч, я отступилась и не заметила колодца, ну, который в земле. А она не убежала, она меня вытащила! Я могла там погибнуть… Я не могу, не могу так просто уйти от этой девочки. Мне надо всё узнать!
– И что – давно умерла твоя Аллочка? – очень тихо поинтересовалась Ира. – Можно ведь выяснить данные. Имя, конечно, редкое, но не обязательно же…
– Умерла? – переспросила Мара, явно думая о другом. – Да, ужасно, ужасно…
Она безотрывно смотрела на Соню, как Соня – на лиса.
– Смотри: у девочки крестик, – заметила Ирина. – Это не еврейский ребёнок. Откуда это у тебя, Сонечка?
– От мамы.
– Вот видишь!
– Да откуда же ей знать! – возразила Мара. – Ей всё – от мамы! Небось, бабка и окрестила, известное дело. Про такие вещи не говорят, в стране победившего социализма. Как ей вообще крест-то оставили, вот чудеса… На память, что ли?
– Не говорят, а ты орёшь! – Ира оглянулась на дверь. – Детка, Сонечка, мы ещё приедем, покажем другой спектакль, обязательно. И всех наших куколок привезём. Пойдём, я отведу тебя, ладно?
Но Соня не отвечала. Она смотрела на лиса, а тот на неё – задумчиво, изучающе.
– Как его зовут?
– Не знаю… – растерялась его хозяйка. – А ты бы как назвала?
– Бохрис.
– Почему Борис?
– Он сказал. Ты вехнёшься ещё, Бохрис?
Она прошептала это только ему – одними губами, но Мара услышала.
– Подожди… Сейчас он тебе ответит, – Мара потянулась к кукле.
– Не надо… – решительно отвела её руку Соня. – Он и так умеет, сам. Он уже сказал.
– Что, что сказал? – женщина почему-то жутко нервничала.
– Что хочет ко мне… Чтобы всегда со мной жить!
Борис и правда ей так сказал, она могла поклясться! Соня никогда в жизни (правда, пока её жизнь измерялась всего пятью, да и то неполными годами), не врала – ни себе, ни другим. Особенно по таким важным вопросам.
Тут, наконец, появилась воспитательница.
– Вот она где! А я считаю-пересчитываю, нет нашей Сони-тихони! Слава Богу, нашлась!
– Подождите… Скажите, у девочки есть кто-нибудь из родных?
– Круглая сирота. Она у нас недавно, месяцев восемь, с нового года.
Мара прислонила ладони к губам – то ли поражённая открытием, то ли что-то решая.
– Я знала её мать! – внезапно воскликнула она и добавила:
– Это точно. Абсолютно точно.
– Правда? Надо же!
– А что с отцом?
– По документам отца не было – внебрачный ребёнок.
– Да, да, это похоже… Аллочка – она второй раз, кажется, не расписывалась.
– А что же тогда за бабушка? – негромко поинтересовалась Ира.
– Да, была бабушка. Соня жила у старушки около года, та вроде признала, что её сына дочка. Только сына сама уже много лет не видала. Потом хворать начала, девочку к нам отдала – смотреть некому. Бабушки больше нет…
Воспитательница закончила фразу совсем тихо.
– Я бы могла? Мне надо поговорить с директором… – заявила Мара.
Разговор этот впечатался Соне в память, записался «на корочку». Иначе откуда бы она всё это знала? Мара не любила умильных воспоминаний о том дне и по-настоящему изводилась, если её хвалили за геройский поступок. Тётя Ира тоже предпочитала молчать.
Значит, Соня запомнила всё сама, но тогда она как будто не слушала. Всё это время она глядела только на Бориса – тоскливым, прощальным взглядом, зная, что никогда его больше не увидит и впервые в жизни (смерть матери была для неё просто словами, пустым звуком) по-настоящему, по взрослому страдала от боли потери. Почему, почему так получается? Она вдруг нашла себе друга, настоящего, на всю жизнь! И его скоро уберут в саквояж и унесут – к чужим, посторонним детям…
Воспитательница уже ласково, но настойчиво положила руку на плечо девочке, другой аккуратно отбирая у неё лиса – отдать хозяйке.
– Прощай, прощай, прощай… – повторяла про себя Соня, зная, что он услышит.
Но Борис, оказывается, прощаться не собирался.
– Спокойно, – сказал он. – Не надо паники. Я все устрою.
И Соня сразу ему поверила. И он… всё устроил.
Дальнейшего Соня видеть не могла, но из обрывков разговоров, незначительных фраз, которые дети так умело собирают и складывают в логические цепочки, к двенадцати годам она уже знала всю историю. Мара отправилась к директору, разведала, что мать Сони звали Аллой Леонидовной Смирновой. Её девичьей фамилии, разумеется, указано не было, только год рождения – он вроде бы совпадал. Да Мара и не помнила никаких подробностей о своей детской подруге, даже как звали её отца, чтобы сверить отчество. Но не стала искать следов прошлого. Ей оказалось достаточно имени, внешнего сходства и, главное, собственной интуиции – раз и навсегда. А уж убедить других в том, в чём она сама была абсолютно убеждена, Мара умела. На удивление всем, одинокая малообеспеченная кукловод добилась своего и удочерила ребёнка. Правда, ради этого ей пришлось пойти на одну серьёзную жертву. Но цепочка потянулась и привела к странным последствиям – видно, и правда, случайностей в жизни не бывает.
* * *
Соня не стала рассказывать Жене о ночном происшествии. Во-первых, как настоящий мужчина и, прямо сказать, собственник, тот сразу разбухнет, полезет в бутылку, и ещё неизвестно, чем всё закончится. Покалечит ещё мозгляка, а потом будет иметь проблемы с его папашей. Во-вторых… Потому что об этом вообще никому не стоило говорить. А стоило просто забыть.
Анька все выходные была очень услужлива, к тому же Женю она побаивалась, хотя и немного кокетничала с ним – он ей нравился и внушал доверие, совсем, как Маре. Сегодня Соне предстояло работать во вторую смену, с двенадцати, и это было хорошим продолжением воскресенья. Когда она уходила, сестра, не обременённая больше учёбой, ещё дрыхла. «Надо срочно искать Аньке работу, чтобы была при деле», – вздохнула про себя Соня. Её мучило сознание, что ничего из того, о чём просила мать, исполнить не получалось.
Вечерняя смена нравилась Соне больше. Не только потому, что можно нормально выспаться. Нет утренней беготни с завтраком, подсчётов, плановых занятий, обязательной прогулки. Дети уже сидят, обедают, радостно поворачивают головы в её сторону: «Софья Васильевна пришла! Софья Васильевна!» И даже зычное «Тихо всем! Ну-ка, смотрим в свои тарелки!» ревнивой и жёсткой сменщицы не могло испортить настроение. Надька скоро сбежит, оставив Соню укладывать детей и сочинять план на завтра. Ещё один цербер, нянька, уволилась неделю назад, и её обязанности по совместительству выполняли воспитатели.
Соня знала, ребята ждут не дождутся момента, когда Надежда Петровна, подхватив сумку с полными банками еды (кормить собственного глубоко любимого и глубоко запущенного сына), со словами «при такой зарплате ещё и не взять?» скроется за дверьми. Тогда можно будет расслабиться в кроватках, перестать изображать из себя стойких оловянных солдатиков с руками навытяжку поверх одеяла, привстать, хохотнуть, не пугаясь Сониных, никогда не приводимых в исполнение, угроз, но всё-таки замереть – не от страха уже, но от восхищения: Софья Васильевна будет читать, а то и выдумывать на ходу что-нибудь необыкновенно-сказочно-интересное.
После сна – полдник, такой уютный, домашний: дети только что вылезли из постели и ещё в пижамах расхватывают свежие булочки и стаканы с кефиром. Девочки выстраиваются в очередь – заплетать косички, густые или жидкие, чёрные, пепельно-светлые или медно-рыжие. Каждая хочет прижаться и получить свою толику любви от неизвестно за что боготворимой Софьи Васильевны. Они так быстро находят себе кумиров… Соня даже боялась этой незаслуженной, непонятной детской привязанности. Боялась оказаться недостойной, потерять её. Неужели это постоянное чувство вины, что тебя принимают не за того, любят по ошибке, ей тоже досталось от Мары?
Но откуда же они знают, что им не откажут в ответной любви? Не все они получают дома достаточно ласки, хотя и растут в обеспеченных семьях. Открытая уверенность многих людей, а не только детей, что они должны быть любимы, никогда не давалась Соне – с самого детства ей в голову не приходило на это рассчитывать. Наверное, умение принимать любовь, требовать её проявлений к себе – это дар, который кто-то умудряется сохранить с самых ранних, наивных лет.
Соня никогда не смотрела на детей снисходительно, с высоты своих лет и положения. Не потому, что считала уважение к ребёнку хорошим воспитательным приёмом. Она просто не чувствовала себя ни лучше, ни выше и хорошо помнила свои ощущения в этом возрасте. «Относиться к ребёнку, как к равному…» – говорили мудрые люди, при этом не забывая про слово «как». Да почему «как»? Они и есть равные – и по разуму, и по чувствам, только ещё не имеют столько знаний и опыта… и многие ещё не имеют греха. Это к ним надо относиться с почитанием, с такой же осторожностью, как к цветку. Банальное, но верное сравнение: не засушить, не залить, не научить дурному.
Ознакомительная версия.
