– О благороднорожденная! Помнишь ли, зачем оказалась ты в Стране Чудес?
– Как же мне не помнить? – отвечала Анфиса. – Сансару свою прикрыть.
– Правильно, – сказал Голос. – Но в твоем теперешнем положении это сложнее.
– Почему? – удивилась искренне Анфиса. – Разве я сделала что-нибудь не так?
– Не все. Но что касается Куево-Кукуево… – Голос как бы ушел за кулисы, а потом спросил: – И зачем ты совков к нам спровадила? Своих дебилов хватает.
– Куда это – «к вам»? – не поняла Анфиса.
– Сама подумай. Ладно, проехали. Теперь запоминай: не привязываться здесь ни к чему и ни к кому – ни к зверю, ни к человеку, ни к жилищу, иначе – как страдала раньше, так страдать и будешь, а про отвязку от «колеса» тогда забудь.
– Это вы о марсианине? – испуганно и одновременно решительно спросила Анфиса.
– И о нем тоже, – сурово прогремел Голос. – Еще не хватало, чтоб ты сперматозоиды разводила. И не спрашивай, почему – сама знаешь.
Анфиса знала.
Анфиса знала и то, что остановить свое колесо перерождений при наличии оставленного на Земле выросшего сперматозоида гораздо сложнее – выросший сперматозоид может «привязать», и тогда даже после смерти она не достигнет Абсолюта и не сможет заняться любимым делом.
После долгой паузы Анфиса все-таки осмелилась спросить:
– А если без ЭТОГО? Ну, можно же и без детей обойтись…
– Дура, – ответил Голос. – Тебе говорят, как лучше: кончай с Небезызвестным, иначе все усилия насмарку. Он – не Тот.
– А где – Тот? – всхлипнула Анфиса.
– Тот – в Очень Древнем Египте, но, впрочем…
Внезапно поднялся ветер, потом стало темно и жарко; только Анфиса успела заметить в небе смущенную дневную луну, как вдруг увидела напротив что-то необычное. От неожиданности появилась та самая непосредственность, упорно удаляемая социумом, и Анфиса задала человеку с головой Ибиса обыкновенный вопрос:
– А вы, собственно, кто?
– Я – Тот, – ответил ей бог Тот. – Только что из Египта.
– Из Древнего Царства?
– Не совсем, – засмеялся Тот, – из Новейшего.
– Но вы не тот! – запротестовала Анфиса. – Вы совсем, совсем не тот!
– Я – Тот, – покачал головой бог мудрости, счета и письма. – Я Тот самый. Еще Тот я, короче – луну и календарь ваш дурацкий придумал.
Анфиса смотрела на него широко раскрытыми глазами и бессвязно нашептывала:
Бог Тот чертил слова гигантских книг,
Чтоб в числах три, двенадцать и четыре
Мощь разума распространялась в мире[1].
Откуда она это помнила, Анфиса понятия не имела. Еще Тот оказался телепатом:
– Коллективное бессознательное, душа моя, коллективное бессознательное – улыбнулся он. – Карл Густавович молодец, не все наврал. А вот интересно, – Тот подошел к Анфисе, положа руку ей на сердце, – а вот интересно, сколько весит сердечко?
– В смысле? – покраснела Анфиса, убирая руку Тота с груди.
– Ха-ха, в прямом, – засмеялся еще Тот. – Мы с Осирисом на Суде мертвых всегда взвешиваем сердца.
– Но я-то пока жива, – неуверенно сказала Анфиса.
– Да ты вообще ни жива, ни мертва! Надо ж до такого докатиться! – покачал головой еще Тот.
– До какого – такого? – рассердилась Анфиса.
– Там расскажу, некогда сейчас, – сказал еще Тот и, снова вызвав внеплановое затмение, был таков.
Анфиса ждала, что после этого бреда объявится Голос, но вокруг стояла тишина. Анфиса вздохнула и пошла в Город, но вместо Москвы набрела на Питер, где вовсю стояла белая ночь.
Белыми ночами по Дворцовой площади слонялись бедные люди, и Анфиса присоединилась к ним, не стесняясь порванных босоножек, а когда совсем устала, присела у большого столба напротив Эрмитажа, заснув незаметно для себя самой.
– Эй, вставай, – дворник тряс ее за плечо.
– Который час? – потянулась, было, Анфиса, но, посмотрев в глаза дворника, ощутила всю неуместность вопроса. Дворник, впрочем, был не злой, а скорее наоборот. Он лишь чуть-чуть подмел Анфису, а потом спросил:
– Ты где живешь-то?
Анфиса отвернулась, но не от бестактности, а просто так.
– Есть хочешь? – настаивал на диалоге дворник.
– Хочу, – честно призналась Анфиса. – Аж переночевать негде.
– Это мне знакомо, – сказал дворник, почесывая бороду. – Это нормально. Тебя как звать-то?
– Анфисой. А тебя?
– А меня дядя Слава.
– Какой же ты «дядя»? – рассмеялась Анфиса. – Ты меня всего лет на десять старше, ну, на пятнадцать.
– Давнее, – махнул рукой дядя Слава. – Давнее и долгое. Я же из того гребанного поколения дворников и сторожей, – протянул он Анфисе сухарь, отставляя модерновую метлу.
– Музыкант, что ли? – поинтересовалась Анфиса, отгрызая кусочек.
– Не… – дядя Слава почесал затылок, – хуже: писатель.
– Как интересно, – задумчиво сказала Анфиса. – Так вот проснуться на Дворцовой площади и встретить настоящего писателя. Печатался?
– Ну вот, сразу «печатался», – посмурнел дядя Слава. – Эти вознесенские разве дадут? Они же таким как мы, проходу не дают, а в редакциях такой отстой сидит! – дядя Слава махнул рукой и закурил что-то вонючее. – Будешь? С планом.
– Нет, спасибо, – отказалась от косячка Анфиса. – А сейчас-то пишешь что-нибудь?
– Сейчас я пью, – сказал дядя Слава. – Да и все равно не поймет никто. Все хочу в «Континент» пробраться, может оценят… А ты чем живешь? – спросил дядя Слава.
– Мигом одним, – ответила Анфиса, делясь сокровенным.
– Это правильно, это ты молодец. Я вот тоже все хочу – мигом, а за пивом даже – минут десять от дома. Слышь, – дядя Слава неодобрительно посмотрел на Анфису. – Тебя же менты в таком виде остановят, ты бы переоделась во что…
Вдруг прогремел гром среди ясного неба, и Анфиса услышала преувеличенно членораздельное:
– Иди в бутик на Невский, нельзя посмертный опыт в таком виде изучать.
– А что, уже посмертный? – хотела спросить Анфиса, но смолчала, пытаясь сойти за умную хотя бы отдаленно, а, смолчав, заметила рядом Алоке – ту самую, с которой они так мило разговаривали в ресторане «Прага».
– Я тебе помогу, – сказала она и повела Анфису в один из французских бутиков, наличие которых Анфиса предпочитала не замечать по причинам весьма понятным.
В бутике было много зеркал, манекенов в стильных шмотках и улыбающихся продавщиц. Анфиса подходила к вешалкам с красивым тряпьем, но, увидев цену, тут же отходила, пока, наконец, Алоке не раскололась: ее спонсируют сверху. О деньгах Анфиса уже не думала, а думала черт знает о чем, только не о покупках.
– Ну, ты как будто и не женщина, – удивилась Алоке. – Я хоть и богиня, а вон от этого платья без ума. Примерь.
– Не люблю я платья, – отмахнулась Анфиса.
– Почему? – снова удивилась Алоке.
Анфиса посмотрела на нее снисходительно:
– Да потому что к платью нужны дорогие колготки, туфли и сумка в тон; на туфлях надо часто менять набойки, колготки рвутся, сумку в тон – не найдешь… Не люблю платья, – резонно заключила Анфиса.
Алоке трагично прижала руки к груди:
– И что, ты теперь весь посмертный опыт будешь летом в сарафане, а зимой в старых джинсах изучать? Я же говорю: спонсируют сверху. Купи что хочешь, только не штаны, я тебя умоляю, – запричитала Алоке, показывая стопочку долларов. – Не думай о деньгах. Вспомни о красоте. О своей.
Анфисе давно никто не напоминал о красоте, и она вошла в примерочную кабину с несколькими вешалками, на которых хрупко спали изящные вещи из тонких прочных материалов. К слову сказать, Анфиса терпеть не могла мерить что-то. Но тут… Она долго не могла остановиться на чем-то одном – настолько все было ей к лицу и впору, что она сначала даже расстроилась.
– Ну, как дела? – спросила из-за шторы Алоке, а через несколько минут ахнула, увидев Анфису в длинном облегающем платье из китайского шелка цвета лепестков чайной розы и прозрачном темно-розовом кашне на шее, плюс сумка и туфли – в тон.
– Я не привыкла, – вышла, смущаясь, улыбающаяся Анфиса. – Я еще на всякий случай купила джинсы с футболкой, – и тряхнула пакетом.
– Может, в кафе посидим? – предложила Анфиса Гите, когда они оказались на улице. – В Питере целая куча классных кафе!
– Гулять, так гулять, – Гита пересчитала баксы, и они направились к кафе неподалеку от библиотеки имени Блока. Только когда Анфиса и Гита уже прикоснулись к дверной ручке, до них донесся Голос:
– Деньги – казенные; пора делом заниматься. Слушай же, благороднорожденная, и отвечай.
И тут Анфиса вдруг обнаружила, что не на Невском она и без Гиты, а на Московском вокзале у поезда «Красная стрела» с билетом на забронированное купе и паспортом на имя «пани Ежинска».
Анфиса легла на нижнюю полку. За окном исчезали питерские окраины. «В Москву, в Москву!» – галдели три сестры в соседнем купе; ложка весело позвякивала в стакане чая с железным подстаканником; Анфиса лениво перечитывала «Повесть о Сонечке» и равнодушно засыпала под стук колес. Вскоре ее разбудил звук гонга, который никак не должен был звучать в «Красной стреле», да еще в понедельник. «Начинается», – вяло вздохнула Анфиса и стала слушать.
