Мы протиснулись в дверь: на приёме у отца Наума была молодая семья, но нам разрешили остаться. Вопросы у семьи были чисто житейские: как лучше обустроить быт и строить ли переправу через реку. Отец Наум подробно описал как саму переправу, так и породу коров, которую надо выращивать, и ещё много тонкостей, например размер стульчика, на котором должна сидеть его жена во время доения коров, чтобы у неё не заболели суставы. Видно было, что ребята не в первый раз. После того как все вопросы были исчерпаны, архимандрит надорвал записку-письмо и отдал главе семейства. Всё это время муж стоял на коленях, а жена убаюкивала ребёнка. Малышу было месяцев пять-шесть. Вдруг карапуз начал так сильно кричать, что мать даже растерялась:
– Дай-ка мне его, – отец Наум протянул руки.
Она передала ребёнка, архимандрит усадил его на колени и погладил по голове. Мгновение – карапуз успокоился и начал улыбаться. Отец Наум что-то сказал ему на ухо и передал молодой маме:
– Хороший будет сын. Только начинайте учить его как можно раньше… – он вдруг поднял голову и посмотрел на меня:
– А ты – совсем не учишь своих детей! Для спасения их душ – ничего не делаешь!
Я совсем растерялся: действительно так. Единственная моя попытка приобщить детей к православию – это предложение посетить утреннюю службу, но дети встретили такую идею более чем прохладно. На этом всё и закончилось.
Молодая семья ушла: в комнате остались отец Наум, матушка Варвара и мы с женой. Я и Наташа упали на колени и протянули письмо:
– Простите и благословите, отец Наум! – сказали мы нестройно.
Теперь я рассмотрел его поближе: абсолютно седой старец со строгими чертами лица, но глаза… Глаза – не похожие ни на какие другие. В них свет, но знаете, такой строгий и справедливый, вызывающий трепет и уважение.
Отец Наум взял наше письмо. Прочитав, не надорвал, как все остальные, и не отдал обратно, а положил в карман. Это было что-то новое. Так как нам предстояло таинство причастия, то и речь в первую очередь была о грехах и раскаянии. Сначала отец Наум нам поведал два случая из нашей жизни, о которых мы давно забыли и вряд ли бы когда вспомнили, если бы не его рассказ. Это был настоящий шок!
Как оказалось, грехи эти очень тяжкие. И таких, неисповеданных, осталось ой как много! (Представляете, и это после соборования и часа исповеди у отца Игоря!) Как объяснил нам отец Наум, такая исповедь называется генеральной и неважно, когда был крещён – во младенчестве или как я – будучи взрослым: надо вспоминать с самого раннего возраста всё, что натворил. Но большинством грехов оказалось не то, что забыто, а то, что и не воспринималось вообще как грехи. Поэтому отец Наум вспоминал за нас прошлое, а мы «довспоминали» уже за ним. Представляете, ни разу не видевший вас человек рассказывает вашу жизнь в таких подробностях, что волосы встают дыбом! Но так как грехи были и такие, что «ого-го!», то сначала он сказал выйти Наташе и продолжил со мной:
– Слушай и запоминай! Сейчас у тебя на плече сидит твой ангел-хранитель. Я его вижу. Так вот, у него в руках своего рода листок и ручка. Всё, что ты сейчас мне расскажешь и покаешься, он вычеркнет из списка. Часть я напомню тебе, но ты сам должен вспомнить остальное.
И отец Наум поведал мне уже давно забытые и вычеркнутые из памяти события моей нелепой жизни. Время было полдвенадцатого, когда он мне сказал:
– Иди сейчас к монахам и покаешься в грехах, которые я за тебя вспомнил, и как раз крепко подумай – должно ещё кое-что всплыть. Иди быстрей, а я пока с женой твоей поговорю. И пусть тебя без очереди примут: скажи – я разрешил.
Бегом – к монахам. Их осталось двое, и я, сославшись на слова архимандрита, опять на лавочке рассказываю отцу Евгению то, что помог мне вспомнить отец Наум. Покаявшись и получив прощение грехов, вернулся. Отец Наум долго смотрел на нас, открыл шкаф и дал мне книгу:
– Возьми эту книгу. На семнадцатой странице будет ответ на твой главный вопрос, который ты, кстати, не задал. А сейчас уже двенадцать, мне пора, – отец Наум вышел с нашим письмом в кармане.
Мы, красные как раки, то ли от жары в помещении, то ли от стыда за своё прошлое, вышли во двор:
– Вот это отец Наум устроил вам кровавую баню! – сказала матушка с определённой долей юмора.
– Ну, всё вроде по делу было… – я пытался включить фотоаппарат, но температура минус двадцать пять по Цельсию китайскую продукцию вывела из строя, и, видимо, надолго.
– Так ты понял про главный вопрос? – матушка остановилась.
– Нет… – я пытался что-то придумать, но не получалось. Я действительно не понимал.
– Ты искал духовника?
– Да… но откуда вы знаете?…
– Ну, так отец Наум и есть твой духовный наставник…
– Кстати, мы все, настоятели и настоятельницы монастырей, ему исповедуемся. Его нельзя обмануть – он видит всё и всех.
Я стоял как ударенный по голове: «Так вот он – главный вопрос! Вот о чём речь была! Действительно, я же за этим и приехал!»
Так я нашёл духовного наставника.
– Пройдёмте сюда, – матушка повела нас к дверям одного из храмов.
Трижды перекрестившись и поклонившись, мы зашли. Это был Троицкий Собор. Стены и купол – Андрей Рублёв. Кто видел вживую роспись и иконы работы Андрея Рублёва – тот меня поймёт.
Иконостас… Боже, какой иконостас!
Серебряная рака с мощами Сергия Радонежского…
Что следом запомнилось после такого мороза – тепло. Матушка рассказала, что у этого храма нет системы отопления: ни водяного, ни какого ещё другого, но здесь всегда жарко зимой и прохладно летом. И хотя стены достигают толщины полтора метра, видимо, это не главное.
Люди. Много людей. Некоторые, видимо, стоят и молятся не первый день: на боковых откидывающихся стульях вдоль стен храма скромные пожитки, еда, спящие дети. Мы встали в очередь на поклон мощам преподобного Сергия. Впереди я увидел очень уважаемого, видимо, человека: его выдавал жутко дорогой костюм, пальто и четыре телохранителя. Он упал на колени за несколько метров до раки и таким образом подошёл к мощам. Затем ещё три земных поклона: опять же на колени, касаясь головой пола, и только потом – прикосновение устами и челом. Всё правильно делал: видно, что с душой и не первый раз.* * *
Уже ночью я вышел во двор монастыря: звёзды и небо… мороз и тишина… Из кармана на снег упали два листа, исписанных мелким почерком, – мои грехи. Отец Наум сказал: «Порвёшь на куски и сожжёшь».
Огонь весело плясал на исписанных обрывках бумаги.
Ботинок растоптал чёрный пепел на белом снегу – я пошёл спать.
VII
Душа летала. Нет, не летала – парила.
Я проснулся от мысли, что первый раз в жизни мне действительно хорошо.
«Я не в монастыре – я в гостях у Бога…» – эта мысль окутывала сердце, словно пуховый платок. «Боже, если мне будут предлагать все удовольствия мира поменять на секунду этого ощущения – да ни за что в жизни!» – я осторожно встал с кровати, боясь спугнуть это состояние, и пошёл умываться. Вдруг я поймал себя на мысли, что не курю уже пятый день. Ничего себе! Но самое главное – я об этом просто забыл! Кто курил более двадцати лет – меня поймёт: забыть покурить невозможно. Но это там, за белым забором. А здесь – запросто можно всё! Потому как здесь, в монастыре, ты всё делаешь вместе с Господом. А что не по плечу Богу? Вот так-то…
На следующий, шестой, день пребывания в обители и на первый день после причастия я был в состоянии, близком к состоянию невесомости. Я не летал, но был близок к этому. По крайней мере, не считал полёт таким уж недостижимым делом. И ещё: я просто не представлял, как я вернусь назад, домой. Тот мир, за забором, который я видел, казался мне кучей бесполезных движений в никуда: без цели и смысла. Я увидел совершенно другой, но понятный мне мир: с конкретной целью и смыслом, наполнявшим каждое твоё движение. Мир, где разговоры были уже бесполезны и попросту не нужны. Всё было понятно без слов.
Также я понял, что тот, кто на каждом углу разводит бесконечный базар по поводу веры, религии и духовности, просто никогда не чувствовал по-настоящему эту самую близость к Богу и пытается за разговорами скрыть или таким способом приобщиться к Господу. Только нельзя так, видимо. Вот и злится, вот и разочаровывается в Боге, думая, что вот он уж точно всё делал правильно, а Господь не заметил подвига. Да не было на самом деле никакого подвига: был трёп базарный, а дел – никаких; и веры никакой не было – так, слова, и только. Да и сам поиск Господа вне Церкви и без духовного наставника – утопия и сказка. Это сравнимо с тем, как человек идёт искать дом в дремучий лес, полный опасных зверей. Причём он и близко не представляет, как выглядит дом и тем более где он находится. Ему предлагают знающего проводника, но человек отмахивается и идёт в лес (если идёт вообще, а то чаще разговорами о поисках всё и кончается). В лучшем случае этот человек заблудится и вернётся ни с чем, в худшем – сгинет и пропадёт навсегда, съеденный хищными тварями.
