Я смело встаю на подоконник (рамы-то еще не вставлены), раскидываю руки, как крылья и…лечу! Лечу! Но почему-то никак не могу увернуться от этих бидонов в дровнях у молочника. В один из этих бидонов я и врезаюсь лбом. Ай!
…И просыпаюсь на полу. Значит, все-таки уснула и свалилась. Ну, вот, теперь на лбу будет шишка.
Хорошо, что все спят, и никто не видел моего полета (с кровати на горшок, как шутит мой папа).
Я устраиваюсь поудобней в такой неудобной раскладушке и начинаю вспоминать-мечтать.
В детсад меня привели в конце прошлой зимы, так что особо и не привыкнув к нему, я уехала на дачу к своей русской бабушке, маминой маме.
* * *
А уже осенью я пришла в старшую группу, уже не как новенькая. Тут у нас начались всякие приготовления к школе, незаметно и Новый год подкрался.
Сережку Фирсова, как всегда, выбрали медведем. Он так вошел в эту роль, что уже в школе почти до 7-го класса вопрос «А кто будет медведЁм?» у нас не стоял.
Девчонки готовили костюмы снежинок, репетировали вокруг стула, который изображал елку.
Но вечером ко мне в гости приехала моя литовская бабуля.
– И что, – спросила она, – ты собираешься бегать вместе со всем эти стадом накрахмаленных и совершенно одинаковых девочек? – она внимательно рассматривала бумажную корону, украшенную серебристой мишурой. Нам всем выдали такие одинаковые короны и марлевые юбочки. Эту юбочку мама должна была постирать и хорошенько накрахмалить.
Бабушка вопросительно посмотрела на меня.
– Бабуленька, но я же – четвертая снежинка слева.
– Слева от чего?
Я пожала плечами.
– Запомни девочка, – строго сказала мне бабушка, – лучше простоять весь балет на галерке с биноклем, чем быть четвертой! – тут она повысила голос, – снежинкой слева.
Я задумалась. Мне тоже не нравилось ходить парами, лепить одинаковых зайцев, рисовать одинаковые открытки мамам на 8-ое марта. Протест уже созревал во мне, но что-то все не давало ему вырваться наружу. Но никто из моих взрослых и предположить не мог, что за бунтарь вызревает рядом.
– Мы пойдем другим путем, – процитировала бабушка тогда еще неизвестного мне классика.
– Галя! Я забираю Иришку к себе на выходные.
Я была в восторге. Значит, можно будет перемерить все бабушкины шляпки, купленные еще у Мюра и Мерилиза. (Это так раньше ЦУМ назывался, вернее, эти двое его построили, а потом…Ну, вы сами знаете).
И еще у бабули есть боа нежно розового цвета, такого же цвета шелковая шляпка и платье из розового муслина в цветочек, в котором она выходила замуж за моего деда Евстафия в 1920 году. Но на это можно только посмотреть, даже потрогать нельзя.
* * *
Но мы занимались совсем другими делами. Бабуля шила мне карнавальное платье. Оно было из набивного подкладочного шелка под цвет моих зеленых глаз. Потом бабуля сшила мне еще и головной убор, как у доброй феи из фильма «Золушка». Найдя в своем бездонном сундуке кусочек кисеи, она подкрасила его зеленкой, и получилось замечательное покрывало, которое крепилось к кончикам остророгого месяца, которым этот необыкновенный головной убор был увенчан.
Я ликовала! Потому что мои обычные спортивные чешки бабуля за ночь обшила кусочками шелка, оставшегося от платья и украсила бантами.
…Но праздник начался со скандала. Одному мальчику в пару не хватило снежинки. Этой снежинкой должна была быть я…
Подарок-то свой я, конечно, получила. Но он был такой же, как у всех.
И тогда я набралась храбрости и отказалась от этой аляповатой картонки с конфетами.
* * *
Провожая нас после праздника, Александра Львовна сказала мне, вздыхая и гладя меня по голове: «Тяжело тебе в жизни придется, девочка!»
– Почему? – удивленно спросила я.
– Ты наслушалась сказок. Они прекрасны, но реальная жизнь бывает очень сурова и жестока. Нужно быть очень мудрым, чтобы не набить себе из-за этого много шишек. Люди почему-то не любят тех, кто чем-то отличается от них...
Я пожала плечами, а про себя подумала – разве это плохо, – быть непохожим на других?
Странные они, эти взрослые.
* * *
В это время из-за стола поднялась запыхавшаяся и раскрасневшаяся Ильинична. В подвернутом фартуке она держала протухшие котлеты, которые выгребла веником из-под шкафа.
– Нашла все-таки, – радостно говорит она и утирает рукавом вспотевший лоб, – по запаху вычислила. Впору в милицию собакой-ищейкой устраиваться. Как думаешь, Львовна, возьмут? Вот стервецы, столько добра перевели. Ничего, вычислю и этого разбойника…
И они начинают смеяться.
* * *
Я представляю себе Ильиничну на поводке у милиционера и тоже начинаю смеяться.
И беру все-таки свой подарок, запускаю туда руку и вытаскиваю конфету Грильяж в шоколаде.
Я эти конфеты обожаю!
27 июня 2007
МАЛИНОВЫЙ ПРИВКУС УТРЕННИХ СУМЕРЕК Рассказ
Сон цеплялся за кончики дрожащих ресниц…
Он не хотел уходить. Или это я его никак не отпускала? Словно шептала: «Подожди, не уходи…» И непонятно было, то ли это относится к тающему в предрассветном жемчужном сумраке сну, то ли тому, такому далекому, но не стертому из памяти вкусу на губах.
Странно, но днем, в суете и мелькании событий и лиц, это все хранится в самом дальнем уголочке сердца. И только падающий лунный свет, словно волшебный ключик, открывает дверцу в этот маленький тайник, заставляя сердце стучать так, что, кажется, этот стук эхом разносится по ночной квартире.
Мне было приятно пребывание в таком состоянии, потому что тающий сон вернул мне давно забытые ощущения. Прикосновение губ, горячая ладонь, чувство необыкновенной беззаботности и…ощущение полета.
А я-то думала, что все мои полеты во сне да-а-вно уже закончились. И еще… Я снова ощутила то, давно, казалось, забытое, невосполнимо потерянное. Этот вкус самого первого поцелуя.
С чем его можно сравнить? С медом? Малиной? Наверное…
Пусть покажутся кому-то избитыми эти сравнения, и затертыми эти слова. Но в какую полынную горечь может превратиться мгновенно эта малиновая сладость при внезапном расставании. Без объяснений, без слез, которые высыхают от ярости и от бессилия что-либо изменить.
Еще вчера целовались до одурения на корме речного трамвайчика, что ходит от Киевского вокзала до Китай-города, а сегодня.
Сегодня в его руке чужой портфель, и другая девчонка хохочет и краснеет невпопад от его слов. И не пытается увернуться от его поцелуев. Тех самых, вкус которых еще не слетел с моих губ…
Потом, когда время стирает или хотя бы сглаживает воспоминания, эта горечь уходит, оставляя потрескавшиеся и искусанные губы.
Нет, название у этого вкуса может быть только одно – первый поцелуй.
И это был пролог
* * *
Урок английского языка тянулся невыносимо долго. Мне нечем было заняться, потому что английский я учила не как все, с пятого класса, а занималась с частным преподавателем еще с детского сада.
Мне было скучно. Тянуло в сон. Слушать, как кто-то отвечает выученный текст, пропуская и путая артикли: « Пит энд Джейн из пьюпл », было невыносимо. Я, как обычно, рисовала девичьи мордашки на последних страницах толстой тетради, и что-то мурлыкала под нос.
Англичанка не трогала меня, зная о моих дополнительных занятиях с частным преподавателем. Она могла вызвать меня в любой момент для помощи Лешке Ястребову, запутавшемуся у доски в дебрях Perfect Infinitive , но моя строчка в классном журнале была забита пятерками, и Сонька Золотая ручка (так мы прозвали англичанку Софью Львовну) не обращала на меня никакого внимания.
Моя подружка Галка что-то рассказывала мне вполголоса о своем дачном романе, я кивала невпопад, но Галка не обижалась, для нее было главным высказаться и поплакаться. Моя реакция ее не очень интересовала.
Наконец, мне надоело рисовать и я стала глядеть в окно. Был конец ноября, серые облака висели так низко, что, казалось, они лежат на крыше соседнего дома. Иногда порхали первые снежинки. Два нахохлившихся воробья сидели на подоконнике, тесно прижавшись друг к другу.
Вдруг на мою тетрадь откуда-то сзади спланировал бумажный голубок. Крылышки его были разрисованы разноцветными фломастерами. Измененным почерком на крыльях самолетика было написано « Письмо с интерференцией ».
Эту интерференцию мы как раз только что прошли по физике на прошлой неделе.
– И, как всегда, прошли мимо, – сострил мой папа, который помогал мне решать задачки по физике. Он щелкал их, как орехи, пока я скучала, сидя с ним рядом… Нет, Нобелевская премия по физике мне явно не грозила.
Я давно уже решила, что получу эту премию на литературном поприще!
* * *
Меня невозможно было обмануть изменением почерка. Феерическая раскраска прилетевшей записки сразу рассказала мне, от кого это послание.
Позавчера, на физике, сопя и толкаясь локтями, мы с Гариком разрисовывали свои тетрадки этой самой интерференцией. Мы пыхтели, еле-еле сдерживая смех, чтобы физичка не выгнала нас из класса. И были больше похожи, наверное, на первоклашек, чем на выпускников.
