– Хочется верить во вселенскую справедливость, но иногда жизнь доказывает обратное.
– Темнеет, мне пора, – встала со скамейки Настя. – Вы обещали мне книгу.
– О да, конечно. Но, знаете, она довольно тяжелая. Давайте я вас провожу, донесу прямо до подъезда.
– Мне тут недалеко, но буду рада.
Солнце, проваливаясь за горизонт, зацепилось ненадолго за верхушки деревьев; они кроваво полыхнули и погасли. Михаил и Анастасия шли бульварами к Арба ту, топча листву, похожую на луковую шелуху, рассыпающуюся под ногами золотисто-коричневой трухой. Маленький листок с красной каемкой, застрявший в Настиных волосах, гипнотизировал Михаила – ему очень хотелось снять его и спрятать в карман украдкой, но даже при мысли о прикосновении к русым волосам бросило в жар. Воображение нарисовало идиллическую картину: уютная комната, вечереет, теплый свет торшера, а под ним на диване, поджав ноги, сидит она. Открывается дверь, и ее глаза, оторвавшись от книги, смотрят на него…
Стоп, на кого? К сожалению, не на меня, словно проснулся Михаил, а на мужа. Интересно, каков он? Расспрашивать неприлично. И так выгляжу дураком. Стыдно, что не удержался и расстроился, узнав, что она замужем. Думаю, муж намного старше ее. Во всяком случае, так хочется думать… Он, возможно, работник умственного труда. Идиотская фраза – «умственный труд», как будто бывает какой-то иной. Даже гвоздя не забьешь без мозгов! Наверняка он ее очень любит. Еще бы, такую не любить! А вот она – любит ли? Почему-то совсем она не похожа на счастливую женщину: смотрит в землю, хмурится, идет быстро.
– Вот мы и пришли. – Анастасия развернулась к нему так быстро, что они чуть не стукнулись носами.
Засмеялись, и он наконец решился:
– Анастасия Николаевна, разрешите. – И протянул руку к ее голове.
Она не отпрянула, отметив с удивлением легкое прикосновение его пальцев к своей макушке. С великой осторожностью, как пойманную бабочку, он извлек листок и положил себе в карман.
– Зачем он вам? – рассмеялась Настя.
– Пока не знаю. Буду на него дуть и вызывать ваш образ.
– Вы мистик?
– Я сказочник. Мне столько лет, а я не перестаю верить в чудеса. Сегодня получил миллион доказательств того, что они случаются. И представьте, поверил даже в волшебную силу таинственной книги.
– Давайте ее. Обещаю, что изучу от корки до корки, и мы в ближайшее время обязательно встретимся. Если не возражаете, я сама ее определю в музей. Что-нибудь придумаем, а то – чердак, дача… Несерьезно это. Могут быть большие неприятности.
– Да они и так будут.
– Кто-то еще знает об этой книге?
– Нет, только вы.
– Ну и хорошо.
– А когда я вас увижу опять и где?
– Давайте на той же скамейке, недели через три.
– Так долго!
– Я раньше никак с текстом не управлюсь. Вы же хотите узнать тайну?
– Тайну… конечно, но можно и без тайны, просто так встретиться.
Настя, спрятав за уголком воротника улыбку, перевела разговор на другую тему, вернув Михаила на землю:
– Вот мои окна, видите, на первом этаже. Здесь раньше кухня была для прислуги, а теперь наша квартира.
Она посмотрела на окна, и Михаил заметил, что взгляд ее помертвел. Счастливые жены так не смотрят на свой дом. Сердце радостно забилось: а вдруг она несчастлива в браке, мужа не любит, хочет уйти? Если бы это было так! Он неловко пожал протянутую руку. Рука была холодной и слабой.
Настя зашла в темноту подъезда. Три ступеньки вниз. Открыть ключом, он всегда в левом кармане. Но почему шинель Семена на вешалке? Как же это он без шинели, ведь холодно уже. Но хозяин шинели был тут же, в комнате, называемой им «залой». Он стоял у окна и гаденько скалился:
– Ну что, жена, не ожидала? С кем была? Только не ври – я видел. Кто такой? В шляпе, только что не в очках, антеллегент вонючий. Муж за порог, – Семен перешел на фальцет, – а она сразу к своему полюбовнику. Как мужа родного приласкать – так времени нет. Детей родить и то не можешь. На что ты годишься? Книжки свои сраные читать день и ночь? А в твоих книжках не написано, что мужа надо уважать? Того, который кормит и поит, шмотки тебе покупает. Который отца твоего, попа паршивого, от расстрела спас и шкурой своей рискует, чтобы ты, отродье поповское, на этапе не загнулась.
Семен покраснел от крика. Глаза его, казалось, обесцветились до белизны, а зрачки превратились в крохотные злые точки. Он замахнулся, чтобы ударить, но не посмел. Настя подняла голову и глянула на него презрительно:
– Еще раз тронешь или оскорбишь, уйду. Чем с тобой в одной кровати лежать, лучше всю жизнь на нарах.
Рука Семена опустилась, но пальцы сжались в кулак.
– Успеешь еще. Жрать давай, устал как собака: тридцать допросов за сутки.
Он выпил стопку водки, потом еще несколько под жареную картошку с луком и ушел спать в комнату, служившую когда-то кладовкой для хранения домашних заготовок в барском доме. Комната была без окна и считалась теперь спальней. В ней стоял затхлый дух Семенова перегара, отрыжки и носков. Настя проветривала каждый день, но мужний запах был стойкий, и ее крепко от него мутило. Почему она все это терпела? Да потому что боялась. Смертельно боялась этого маленького человека с колючими глазами.
Пять лет назад ее отца – протоиерея храма Успения Пресвятой Богородицы Иоанна Пермского – могли расстрелять за антисоветскую агитацию. Он был арестован по ложному обвинению в принадлежности к церковно-монархической организации, ставившей своей целью свержение советской власти и восстановление монархии. Семен был один из тех, кто вел это дело, и пообещал: «Пойдешь за меня, расстрела не будет». Согласилась. Отцу дали десять лет без права переписки и сослали на Соловки. «Главное, что жив!» – возносила молитвы Настя. Кроме отца, никого у нее не осталось: мать и младший брат умерли от тифа. Семен поначалу был ласков, приносил одежду красивую и вещички, даже золотые серьги как-то подарил. Она радовалась подаркам, пока однажды не догадалась, откуда все это. Шакалил Сема по арестантам – все, что не успевали по документам изъятия провести, в его карманах оседало. Она попросила больше не носить, потому как надевать это – грех великий. Семен покрутил пальцем у виска и носить не перестал, только прятал по углам.
Настя прибралась на кухне и, заслышав Семенов храп, прикрыла дверь в спальню. Настольная лампа выплеснула блюдце желтого света на сверток, лежащий на столе. Она отогнула края грубой коричневой бумаги, в которую была завернута книга, и чуть не потеряла сознание от волнения. Перед ней лежала та самая книга, которую последние годы искал учитель – профессор Сергей Никанорович Вяземцев. Теперь ясно, что он был прав – поиски действительно надо было вести у села Тайнинское, но ему не дали. Про тайну, в ней заключенную, говорил намеками, но утверждал, что это спасет Россию. Теперь Насте придется самой ее разгадать.
Она провела рукой по вытесненному на кожаном переплете рисунку, похожему на зубчатую круглую печать. Никак не могла понять, что это напоминает. Оглядевшись по сторонам, догадалась: конечно, салфетку, ту, что под вазу постелена. Когда-то сама крючком связала – белая, нарядная, как снежинка, и на книге такая же, но поменьше и тусклая.
Открыла книгу. Под твердой внутренней обложкой, скользкой на ощупь, были страницы из непонятного материала – плотного, как пергамент, но белого и гладкого. На свет они казались полупрозрачными и сплошь были покрыты буро-коричневыми буквами, издали похожими на жучков. Вглядываясь в них, Настя заметила, что многие из них ближе всего по написанию к лигатурам кириллицы и латиницы, а есть схожие с иероглифами.
Вынула из корешка стило. Разглядев на его поверхности буквы-жучки, такие же, как в книге, взяла лупу. Изучая их под увеличением, решила, что перед ней алфавит, поскольку ни один значок не повторялся, только вот какого языка – она не знала.
Был здесь и тот «царский знак» – соединение двух букв «М» и «А», о котором говорил профессор. Крупнее всех остальных, он бросался в глаза. Настя попыталась найти «царский знак» в тексте, но нигде не встретила, что было огорчительно, ведь, понимая значение одной буквы, можно было подобрать ключик к расшифровке всего языка.
Письменность, как в книге, она видела впервые, хотя долгое время занималась сравнительно-историческим языкознанием и могла довольно квалифицированно отнести текст к той или иной языковой группе. С момента появления теории Марра о классовой сущности языка и начала гонений на дореволюционную лингвистику профессор Вяземский перестал публиковать свои труды, окружив себя малочисленными учениками. Настя была лучшей студенткой. С ней одной он делился мыслями о таинственной книге. Профессор, заметив Настины уникальные способности, в шутку называл ее полиглотиком и примерно раз в месяц интересовался, каким новым языком она овладела на досуге. Смеясь, Настя честно признавалась, что месяц – маловато, а вот за полгода освоить новый язык – для нее это реально. В детстве она сама, без чьей-либо помощи, научилась читать по церковным книгам на старославянском, чем очень удивила отца-священника. Однажды она случайно сказала об этом профессору и сразу запнулась, испугавшись, что выдала себя.
