– Выруби, тебе говорят.
Рита была круглая и лукавая. Ей недавно мелировали волосы, но неудачно – предательски темнели корни. Она была припухшей той милой мякотью, что добавляет юным созданиям порочной привлекательности, и должны миновать годы, прежде чем обнаружится негодная толстуха. Она единственная уже встречалась с парнями. Торжество по этому поводу то вяло плыло, то нагло прыгало в ее глазах. Она была похожа на отца, разбившегося два года назад дальнобойщика, такая же невысокая, с выдающейся, чуть неандертальской нижней челюстью и толстыми губами.
Рита и Таня общались, сколько себя помнили, и учились в одном классе. А сестры с Центральной были дачницами. Они жили в трехэтажном кирпичном островерхом замке большую часть лета, иногда наведывались и зимой. Их отец, ювелир, в прошлом году покрыл стальную крышу дома золотом. На самом деле – медью, которая, поблестев, стала меркнуть, и этой весной золотой цвет бесповоротно стал темным.
Танин дом был скромным, из тех, что называли финскими: деревянный, в два этажа, темно-вишневый – точь-в-точь Ритин, только у той желтовато-белый.
Ксюша принесла с собой чипсы, которые с хрустом пожирала Вика, зачерпывая из большого пакета. Пакет Ксюша прозрачными пальчиками держала перед собой.
Ритины резкие духи пахли особенно сильно в душноватой комнате. Ксюшины маленькие ноздри трепетали, пакет в руках дрожал и шелестел.
Рамамба Хару Мамбуру.
Рамамба Хару Мамбуру,
– звучало, как из бочки.
Рита встала, подошла к окну:
– Покурю?
– Ты погоди… В окно не надо, – Таня смотрела в нерешительности.
– Почему?
– Да люди ходят. Уроды. Мало ли. Заметят. Родичам стуканут.
– Ой, боюсь, боюсь, боюсь… – передразнила Рита, кривя губы. – Танюх, ну уважай ты меня! Не хочу я всякую хрень слушать! – Она наклонилась к магнитофону и выключила.
– Ты лучше сядь. За столом кури. Я проветрю потом.
– Куда стряхивать? На пол? – Рита чиркнула зажигалкой, выпустила сизый клок “Кэмела”.
Таня сбегала на кухню, принесла блюдце:
– На! Сюда! Потом помою…
– А вы до сентября здесь будете? – спросила Рита у сестер.
– Мы на Кипр уедем скоро, – пискнула Ксюша.
– И вернемся, – добавила Вика. – Дней через десять.
– А вы где уже были? – спросила Таня.
– Везде! – хвастливо сказала Ксюша.
– А я только в Крыму была, – сказала Таня негромко. – Но теперь это тоже заграница. Говорят, может, нас отправят в Париж. Наш класс в обмен на французов.
– Жди, – раздраженно возразила Рита. – Это, может, москвичей отправляют. Нас-то с какого перепугу?
– Мы были во Франции, – заметила Ксюша. – Там у них поезд такой быстрый, что за окном плохо видно, как будто дождь… или душ, – она чихнула.
Девочки засмеялись и потянулись к бокалам.
Рита влила бокал в себя:
– Сладко, блин, – затянулась сигаретой. – Прямо компот.
– А можно, я просто попью… не вино, – попросила Ксюша.
Таня сбегала на кухню, принесла чашку холодной воды из-под крана.
– Ржавая, – Ксюша с подозрением заглянула в чашку.
– Блин, мы кагор пьем, как эти… Как попы, – сказала Рита.
– Попы? Почему попы? – не поняла Таня.
– Ты чо? В церкви никогда не была?
– Мы и есть попы, – Вика выхватила у сестры пакет чипсов, вскочила и замахала им. Она чуть усилила свой густой грудной голос, упирая на “о”:
– Помолимся!
Ксюша захихикала.
– Эй! Ты чо, блин! – Рита взлетела, вырвала у Вики пакет, который спланировал на пол, потянула за руку на стул.
Вика подчинилась. Она была, наверное, покрепче, но что-то делало Риту главной – атаманшей.
– Над божественным нельзя смеяться! Чего вы ржете? – Рита обвела девочек сузившимися глазами. – Мне бабушка рассказывала: раньше здесь церковь стояла. В лесу, рядом со станцией. Там до сих пор камни навалены. Видели, небось, да? Церковь закрыли, попа арестовали и расстреляли. Один парень напился, забрался внутрь и одежды попа надел. А вылезти не может. И снять с себя одежды эти не может. Бился, бился он, короче, до утра. Утром пришли церковь взрывать. Обложили взрывчаткой и взорвали. И никто не слышал, как он внутри кричал.
– Может, и не кричал – раз никто не слышал, – заметила Вика. – Откуда ты знаешь, как всё было, если он один там был?
Рита призадумалась, повела кошачьим цепким взглядом и вдруг рассмеялась:
– А ты слушай, а потом возбухай! Его невеста в толпе стояла и плакала тихо. Не пришел он в ту ночь к ней ночевать. И говорит она: “Слышите, кричит!” К матери его подходит, к брату. А они: “Неа, иди проспись! Не слышим ни фига!” Она к командиру: “Слышите, там в церкви – кричат!” А он: “Это ветер”. Короче, взорвали церковь, а на развалинах нашли того парня, в одежде попа. Бабушка моя сама видела.
– Она, что ли, невестой была? – спросила Таня.
– Иди ты! – Рита замахнулась открытой ладонью. – Невеста его сразу в Бога поверила, стала бегать по поселку и молитвы петь, ее арестовали и расстреляли.
– Рита, а ты чья невеста? – спросила Ксюша.
Все засмеялись.
Рита подняла свой бокал ко рту, чуть наклонила и втянула, стремительно и целиком. Повернулась к Ксюше, растянула лиловый от кагора рот в недоброй улыбке:
– Мне Корнев нравится.
– Старший? – прыснула Вика.
– Егор, – Рита сжала губы и покрутила головой.
– Егор… – повторила Таня, как эхо. Заскрипела стулом, в глазах потемнело.
Семья Корневых жила в доме впритык к Ритиному. Это был голубой дом, зловеще закопченный временем. Старший Корнев, Василий, долго сидел, жена его недавно умерла, и он в одиночку воспитывал Егора – грозу поселка, упыря и наглеца двадцати лет. Губастый, с бритой головой, Егор весной вернулся из армии, обзаведясь шрамом вполщеки.
– Хочешь за него? – спросила Таня с тонкой дрожью в голосе. – Думаешь, он тебе подходит?
– А за кого? – выпалила Рита. – Может, за Юрика?
Все опять засмеялись.
– Это Ксюшин кавалер, – сказала Вика.
– Заткнись! – прошипела Ксюша.
Несколько лет назад, будучи помладше, девчонки ладили с Юриком, слабоумным нервным дачником с улицы Лермонтова возле рощи. Длинноносое, бледное, зеленоватое лицо. На голове постоянно красовалась шерстяная шапка с помпоном – чтоб не продуло – или большая панамка – чтоб не напекло. Его мать и бабушка всё время устраивали праздники и угощением приманивали гостей, да и Юрик как кукла был для девочек хорош. Но со временем они Юрика оставили. Рита как-то даже толкнула его в пруд. Он шел по пыльной дороге домой и плакал. Панамка осталась на дне, а с руки по колено свисала длинная тина, окончательно превращая Юрика в Буратино. Теперь только Ксюша проведывала его иногда, от скуки: они играли в прятки у него на участке.
– Не надо, Ксюша у нас большая, – с покровительственным смешком сказала Вика, – Ксюша у нас уже целовалась. Ее в Москве один мальчик из школы провожает, потом в подъезде торчат… Как твой Дима? Умеет целоваться?
У Ксюши гранатово налились щечки:
– Завидно, да?
– Мне? – звякнул смешок старшей сестры. – Да меня б вырвало от него. Он же прыщавый весь.
– А ты! А ты! – заверещала младшая. – У самой два прыща выросли. Месяц их давила. Забыла, что ли? На лбу. И на носу. Вон! До сих пор следы! – Она потянула ручонку к лицу Вики, и та резко, одним махом сбила ее своей тяжелой рукой.
– Блин, а у меня брательник тебя старше, его, кажется, ваще девочки не волнуют… – Рита вздохнула. – А Корнев, сука, в пионерлагерь ездит – с шалавами мутит.
– Егор? – голос Тани опять дрогнул.
– Ну.
Пионерлагерь доживал свой век на окраине поселка. Теперь это был просто лагерь отдыха для школьников. Пионерию отменили, уже не играл горн, и несколько веселых железяк растащили по поселку. У магазина стояла красная карусель, на ней кружила ребятня, но чаще квасили мужики, раскачивались, кто-нибудь падал и засыпал на земле.
– А ты что, уже с Корневым встречаешься? – спросила Вика.
– Подкатывает, – сказала Рита с деланой хмуростью.
– Ты ж с Харитошкой гуляла, – отозвалась Таня спокойно.
Она пытливо посмотрела на подругу. Хороша подруга. Такая должна нравиться.
– Иди ты! Козел он. А я с козлами не гуляю. Еще раз скажешь такое – я тебя знать больше не буду.
– Конечно, козел, – поддержала Таня. – Я тебе всегда это говорила.
– Говорила. Ну и чо? – Рита опять закурила. – Он кто мне? Хахаль или кто? Мать его моей рассказывала: его в детстве током шибануло, мимо грибник шел, палкой провод оттащил, но он с тех пор такой и остался – шибанутый.
– Придурок, – подтвердила Вика. – Гоняет целый день. Хоть бы он о столб долбанулся.
Харитонов жил у магазина, в котором работала продавщицей его мать. Верткий, с белесым коком, он гонял на мотоцикле. Был отчаянно заносчив, тянулся к девчонкам, но разговаривал по-хамски. Так он маскировал горячий и дикий интерес. Как-то катал Риту целый вечер, она обнимала сзади, и руки его плясали на руле. С каждым новым кругом их поездки сумерки делались гуще. В темноте остановились в роще возле поля. Харитон полез целоваться неумело, и Рита по-хозяйски ответила разок. Вскоре она закрутила с Арсланом, парнем на джипе, и Харитошка, увидев их вместе, вознегодовал. Он пролетал мимо нее на мотоцикле, близко, точно сейчас сшибет, оборачивал искаженное, бешеное лицо и высоко поднимал средний палец. Больше того – он стал всё время караулить ее под окнами. Выйдешь, а он тут как тут, на мотоцикле, и кричит:
