Ознакомительная версия.
Впрочем, нет, никаких «Надюш» не было и в помине. Никогда. «Надя», «Надежда», «Надежда Алексеевна» – с иронией. Ни одного ласкового, «дурацкого» слова, которые так обожают влюбленные. Никаких «рыбок», «заек», «малюток» и прочей ерунды. Никаких и никогда. Даже в самые жаркие моменты их жизни. Никогда – «Как это платье тебя украшает! Как эта помада тебя освежает! Как молодит тебя загар! Чудесная стрижка, симпатичные сережки, шикарные очки». «Надя! Подай!» – вот что она слышала. «Принеси! Отвари, завари, порежь. Погладь, почисти, отмой. Застели, протри, переставь, положи. Открой, затвори, унеси». Правда, «пожалуйста» добавлял всегда.
Уносила, заваривала, отпаривала и застилала. Получала всегда ровное «спасибо».
Не окрик, не зуботычину – не приведи бог! – «спасибо».
Вот и вам спасибо. За любовь и ласку. Которой, оказывается, никогда в ее жизни не было. Ни разу.
Нет! Нельзя, чтобы жизнь ее девальвировалась из-за этих дурацких «верблюжьих» посланий! Нельзя! Ее жизнь была…
Ее жизнь была. Точка.
И там, в ее жизни, был муж – приличный человек. Приличный и уважаемый. У них была – и есть, слава богу! – замечательная дочь. А еще квартира, дача. Семейные тихие ужины. Шашлыки на даче, пионы у крыльца. Пироги с яблоками из своего сада. Отпуск на теплом море. Прогулки по набережной, пахнущей кофе из армянской кафешки, плеснувшим кудрявой пеной на камни жаровни.
Просторный номер, в котором колыхались от соленого ветра тонкие занавески по ночам.
И узкие булыжные улочки Риги, на которых у Нади обязательно подворачивались ноги – старая детская травма, подвывих лодыжки. И вечером, в номере гостиницы, он растирал ей голеностоп мазью «Бом Бенге», которая отчаянно и просто невыносимо воняла всю неделю, и спали они с открытым окном – зимой. И было так холодно, что он крепко обнимал ее, пытаясь согреть. Было хорошее, было.
А рождение дочки? Она вспомнила свои тяжелые, затяжные, «неправильные», по словам акушерки, роды и его скупые записки – всего три. Она их помнила наизусть всю жизнь – как выучила, зачитала до дыр в родильной палате…
Поздравляю – тебя и себя. Здорово. Пусть будет здоровой. Молодчина.
Это первая. Вторая:
Яблоки зеленые только на рынке. Куплю завтра, привезу к вечеру. Что еще? Соки нельзя – внизу памятка. Пей чай. Кроватку купил, коляску успеем. По поводу имени – твое право, рожала ты. Я не против. Прислушивайся к докторам. До завтра.
И третья, последняя:
Грудь болит у всех – так говорят. А кормить надо. Терпи, казак! Пеленки достала теща, она же шьет и подгузники. Дома разберешься со всем сама. Будь здорова! До встречи! Ждем вас.
Григорий
Всё. Если начать анализировать… Ни одного нежного слова… Ни «любимая», ни «милая», ни «родная». Ни «целую тебя», ни «скучаю». Про дочку ни одного вопроса – на кого похожа, покажи в окно, какая она? Как будто пишет не родной папаша, а дальний ответственный родственник.
А тогда Надя об этом не задумывалась – столько счастья! Родилась здоровая и красивая девочка! И так мучили боли, грудь разрывалась, она никак не могла «раздоиться».
Записки как записки – вполне в духе ее сдержанного муженька.
Только вот соседка по палате, кудрявая Галка, рыдала день напролет, перечитывая записки от мужа Кольки.
Галка и Колька были приезжие, деревенские. Горя хлебали – говорила Галка. По общагам намаялись – комнатка без окна в четыре метра, кроватку детскую приткнуть некуда. Ни холодильника, ни плитки. Продукты в авоське за окном в коридоре, керогаз там же. Денег на «приданое» нет ну просто совсем. Колька разбил свой «КамАЗ» и выплачивает автобазе. Распашонки Галка сшила сама – рассчитывать не на кого. Родители в деревне, своих забот…
А вот приходил Колька в роддом каждый день да по два раза. Галка хватала туго запеленутую дочку Машку и бежала к окну. Колька писал на асфальте всякие «ура» и «люблю». Орал так, что выходили медсестры и грозились вызвать милицию. И записки писал – не записки, а письма:
Голубка моя милая! Светик мой ясный! Любонька моя маленькая! Была у меня одна любимая девочка, а стало две!
И все в таком духе. Галка читает и от счастья слезами захлебывается. Говорит, что соскучилась так, что сердце ноет. Скорее бы обняться и поцеловаться, скорее! «А то помираю прям», на полном серьезе говорила она и опять рыдала.
Третья соседка, учительница Нина, говорила, что Галка ненормальная и что про «обняться и поцеловаться» надо забыть. Нельзя. Пару месяцев точно.
Галка смотрела на «ученую» Нинку расширенными от ужаса глазами:
– Да ты что, Нин! Что ты такое говоришь! Разве ж так можно – три месяца! Так мы же с Колькой свихнемся!
Нина вздыхала и крутила пальцем у виска.
– Что с тобой, дурой, говорить. Невежда – одно слово. Ну, «обжимайся», – передразнивала она наивную Галку. – А потом умрешь от за-ра-же-ния!
– От какого заражения? – еще больше пугалась та. А потом отвечала: – От любви еще никто не умирал! – и отворачивалась обиженно к стенке.
– Говорю – невежда! – усмехалась Нина. – «Не умирал»! А Ромео и Джульетта? Не умерли от твоей любви? – быстро припоминала образованная Нина.
– Так это когда было! – радовалась Галка и поворачивалась к соседкам.
Долго обижаться она не могла – скучно.
Надя тогда тоже смеялась над наивной и влюбленной Галкой. Правда, кольнуло однажды, кольнуло, когда вслух и важно Галка зачитывала наивные и смешные стихи, присланные влюбленным Колькой.
Господи! Чему завидовать! Дурь какая-то! Муж Гриша приносил отборные яблоки с рынка, а Колька обрывал городские сады – побитую пылью мелочь.
Муж Гриша достал импортную кроватку, а Колька сколотил люльку из ящика.
Надю ждали отдельная квартира, газовая плита и финский холодильник.
Наде не надо было думать, во что одеть дочь и чем ее накормить.
И она, Надя, завидует Галке? Ну уж нет! Смешно просто! А Колька этот – дурак и болван, правильно говорит Нина. Лучше бы деньги заработал и коляску купил, чем под окнами орать и стишки пописывать.
Кстати, муж этой Нины, главный инженер по холодильным установкам, в роддоме не появлялся – некогда. Приходила свекровь – важная, в кримпленовом ярком костюме и с залаченной укладкой. Передавала фрукты, рыночный творог и писала на трех страницах советы, что есть, что пить и «как ходить по нужде» – это уже придумала смешливая Галка.
Нина про свою жизнь много не рассказывала – говорила, что живут «достойно».
– А это как? – искренне не понимала Галка.
Нина злилась и грубила:
– Не так, как ты со своим Колькой.
И Галка опять отворачивалась обиженно к стенке. И снова – на пять минут.
Из роддома Надю встречали мама и подружки – Гриша уехал в командировку. А может, не было никакой командировки? Может, уехал он тогда к этой самой Минц? Господи, кошмар какой-то! Какие мысли лезут в голову!
Она стала припоминать его приезд. Вернулся через два дня, замученный, небритый и какой-то… Виноватый, что ли? Привез букет тюльпанов и коробку шоколадных конфет. Она тогда еще смеялась, что шоколад ей нельзя. А конфеты были вкусные, с миндальными орешками и розовой помадкой. И ела она их потихоньку, не могла удержаться – такая сластена. Ела и боялась, что у дочки появится диатез.
Дура! Ну какая же она дура! Идиотка подозрительная, маразматичка!
Он ездил во Львов! И конфеты были львовские! Знаменитые львовские конфеты! Какая Минц, господи!
Слава богу, уф! Можно выдохнуть! Спасибо конфетам и хорошей, оказывается, памяти! А то… Совсем можно чокнуться от всего этого!
Надя в волнении выпила валокордин и померила давление. Ого! Вот до чего довели дурацкие размышления! Пей таблетки от гипертонии и спи спокойно, дорогой товарищ!
Муж твой хоть и враль, но не подонок. Вот так! Успокоились и спатеньки, бай-бай! Отдыхайте, Надежда Алексеевна! Завтра новый день и новая «писча» для размышлений и ваших скорбей!
Выбросить! Выбросить, выбросить. К чертовой матери! Отнести на улицу, бросить в мусорный контейнер.
Или сжечь. Сжечь и забыть.
Забыть? А как это можно – забыть? Забыть, что у твоего мужа, единственного мужчины в твоей жизни, отца твоей дочери, была всю жизнь двойная жизнь?
Вот интересно, кто бы из женщин мог такое запросто выкинуть из головы?
Но кому предъявлять претензии? Пойти на могилу и укорить – как же ты, Гриша, мог?
Надя опять достала пакет с верблюдом. Любопытство сгубило не только кошку, но и множество женщин, живущих на этой планете.
Твои стенания по поводу «нерожденных детей». Вот уж правда смешно. Ну, просто вечер юмора! Вспоминай – ты ведь ни разу! – ни разу не задумывалась о том, чтобы сохранить беременность.
Как только возникала эта «неудобная» проблема, тебя беспокоило только одно – скорее бы ее решить. Потому что неудобно. Курить противно, есть не хочется, тошнит и хочется спать. И самое главное – нет настроения! Это тебя убивало больше всего.
Ознакомительная версия.
