Ознакомительная версия.
– Что ж это, бля, водочка есть, а огурчиков нету? – спросил бородатый мужик.
Рядом с ним стояли и косились на него две девушки модельной внешности. Наверное, банкир.
– Олежа, бери стакан.
– Слушайте, я, бля, такой мини-мотик купил…
– Смотри, какие девчонки.
– Да ладно ты, бля.
– Девчонки, вы не уходите, постойте пока.
Вдруг группа женщин у стены развернулась и картинно замерла. Вспышки фотоаппарата. Потом фотограф весело шутил и щелкал молодую пару – они стояли, улыбаясь с задорной и милой простотой.
Удивительно, что все они радовались. Часто показывали фотографу язык. И всё радовались, как простые и открытые люди. Ходил кругленький «газетный человечек» со своими инсталляциями, и неинтересно приставал ко всем, настойчиво пытаясь что-то объяснить. Потом тетка, к которой Няня тоже подходила, с хохотом оторвала у его инсталляции нечто похожее на мужской член и, пьяная, дразнила этим свою декоративную собачку. «Газетный человечек» ушел, приподняв плечи и с этой своей застывшей улыбочкой.
Удивительно, как лишние деньги мешали женщинам. Они модно и дорого одеты, слишком, настолько модно и дорого, что это уже казалось чем-то уродливым и смешным.
– Погоди-ка, а что это у тебя?
– Оставь, ты знаешь, я не люблю, когда лейблы выпячиваются, я их прошу срезать прямо в бутике…
– Ну-ка, девочки! – и женщины, изможденные постоянным стремлением похудеть еще больше, чтобы стать еще красивее, картинно замерли перед объективом.
И что-то неуловимо похожее в лицах – это и есть пластическая хирургия. Нижняя губа – полным и гладким, сгибающимся валиком. Когда они говорили, то казалось, что у них насморк и губы обмазаны вареньем. Эти операции подтяжек кожи лица, видимо, делались по одной технологии и такие разные женщины становились на одно лицо – похожее на лицо гомосексуалиста.
И этот их испуганный, зауженный на злободневное ум. Знать, что Кундера – это хорошо, «Парфюмер» уже давно не моден, моден Павич, что «Труссарди» слишком сер и скромен для России, а яркие Версаче, Кавалли и Дольче и Габана слишком жирно и уже испохаблено новыми русскими и особенно нерусскими; «Эскада» для жен чиновников московской мэрии, актуально Жербо, Шервино, Си Пи Компани, Демюльмейстер, джакузи – отстой, а баня хорошо; Ибица – пошло, в моде снова Япония и Камбоджа; йоркширский терьер надоел, электронная собачка «Сони» прикольнее; в пробках удобнее смарт кар… и «я кончила на концерте Паваротти»… Несколько раз слышал о Меннигетти, об Ошо Раджнише, мол, помогает жить в мире с самим собой. «Гималаи – духовный центр Земли».
Странно, что по отдельности, они очень даже умно мыслили, даже с некой анархической иронией над всем, но вместе создавали ауру пошлости и тоски.
– Ха-а-а! – показно замерла группа болезненно загорелых товарищей перед фотографом.
Женщина фотограф присмотрелась ко мне, но я не был селебрети.
Я понял, что вся эта party скоро появится фоторепортажем на задних страницах глянцевых журналов, и мы с Ксенией будем завидовать этой жаркой, насыщенной и творческой жизни этих таких простых, даже наивных и целеустремленных людей, лучших представителей поколения.
Скука и бессмыслица, дорого обставленные дешевые удовольствия, и так далее, короче, еще один вид пошлости – богатство.
Вышли с Няней на стоянку и увидели этого бородатого банкира. Он стоял на подрагивающих ногах и ухмылялся, ширинка расстегнута. Столкнулся со мной взглядом и посмотрел с удивлением. Удивляясь тому, что я там же, где и он, но он меня не знает. Не может припомнить. Он провожал нас взглядом и чего-то ждал. Он хотел посмотреть, в какую машину мы сядем. Няня ссутулилась и по-мужски шла впереди меня, доставая из сумки ключи и панель магнитолы.
Когда проезжали по Лубянке, она закурила.
– Ты что-то хочешь сказать?
– Ты все равно не поймешь.
– Ну так что же?
– Хочу сделать операцию по увеличению груди. Тело крупное, а грудь… ведь ты больше меня любил бы, будь она эффектнее, но тебе все равно, я понимаю, извини.
– СОВ-ойл маркет консалтингу необходима агрессивная сельхоз политика… постулировать… встраиваемость… позиционировать… тренд, – энергично говорил Гарванич. – Ты прямо пиши мои слова.
А у меня ломило и холодно ныло внизу. Хотелось сжать мышцы сфинктера и как бы подтянуть член. Но дальше уже сжимать было некуда. Хотелось помочиться, только тогда становилось легче, но ни капли уже не оставалось. И мучительно хотелось сморкнуться членом, высморкать гадость, холодными кристаллами засевшую у меня в промежности. Скручивало и кололо болью эти мои жгуты, и я скрещивал ноги. И тогда я сказал сам себе голосом Юрки Разбродных: «У-у, Анвар, это у тебя простатит».
Ушел с работы, бродил, смотрел на молодежь на Пушкинской. Пошел вниз по Тверской и встретил Игоря. Он был холодно одет. В кармане пластиковая бутылка из-под кока-колы, в ней водка со дня рождения его друга. Выпили с ним, потом пошли в Дом актера, но там не было того, кого он хотел увидеть. Потом пили с ним у метро «Арбатская». Смотрел на молодежь. И опять то состояние опьянения, и чувство, что я мимолетен в этой жизни: там мелькнули мои глаза, в другом месте мое лицо, поймал свое тело на «Белорусской», услышал где-то свои разгоряченные слова, мои воспоминания. Игорь поехал на «Тайнинскую». Вдруг увидел себя сидящим с Кириллом на скамье Тверского бульвара. Сжимал сфинктер, а он уже сжат, и хотелось распустить мышцы, но они не распускались.
– …ты знаешь, я и не знаю, – неприязненно говорил он. – Я давал твою пьесу своим знакомым гомосексуалистам, она им активно не понравилась!
– Видишь, какую блядскую пьесу написал: «голубым» не нравится, нормальным тоже не нравится, никому не нравится.
– Как писатель ты не прозвучал, а как человек – обосрался.
– Сам придумал?
– Да, простая констатация факта.
– Мне понравилось, я запишу эту мысль.
На лице Кирилла уже начала проступать резиново подвижная и общепринятая во всех обществах маска гомика. Ему остро хотелось обозначить это, выпятить, ловить и просеивать частицы сексуального в воздухе.
Возвращался почти ночью или так рано темнеть стало. Няня ждала меня и бросилась обнимать. Обнимала и тайно обнюхивала.
– Я пахну парфюмом Игоря, мы целовались.
– Ты был на работе?
– Нет.
– Тебя Гарванич искал!
– Я больше не буду его личным писателем, Няня.
– Что-о? – отшатнулась она, и влажно заблестели ее серые глаза. – Он тебя сделает пресс-секретарем СОВ-ойл маркета, Анвар!
– Я не хочу работать с мужиками, которые трахали тебя!
– Гарванич не трахал меня, – эти мои слова все же польстили ей. – А с Велиным все кончено, у него жена и дети, я тебе уже не раз говорила.
– Я не хочу быть его личным писателем! Я не его личный писатель.
Из комнаты выскочил радостный, соскучившийся Санька, бросился ко мне и начал мутузить, а я сел на корточки и не сопротивлялся. Потом лег спать.
Приходили Аллкин друг Коля с Олежей.
– Пойдем, у нас гости, – по-родственному дружелюбно попросила она. – Пиво с креветками.
Я не пошел. Вдруг понял, что могу общаться с нормальными мужиками, только притворяясь прикольным таким чуваком, только подыгрывая им в их бреде насчет машин, спорта, тарифов мобильной связи и т. д., как если бы случайно попал в дурдом, и вынужден был сосуществовать с этими опасными людьми, и до конца все-таки не веря, что они не симулируют болезнь, что их по-настоящему интересуют заморочки этой жизни.
– От тебя воняет так! – сказала она ночью. – Ты что, не моешься?
Открыла форточку и легла, крепко прижавшись к стене.
– Поразительно! Как ты мог?! На вокзале ты так влюбленно целовался с одной, а потом, всего через несколько дней переспал со мной?!
Утром проснулся и сразу вспомнил, что болен. И то, что могу закурить, оставалось для меня единственной радостью, такой, будто покурю, и все пройдет. Надежда длиною в несколько сантиметров. Она миролюбиво сказала, что из Твери приедет ее подружка по техникуму.
– Москву вспомнить и покупки сделать.
– А-а, это с которой вы лесбиянством занимались, – засмеялся я. – Продолжите теперь?
– Тебе ответить?!
– Ответь… не обижайся на меня, Няня.
– Что на тебя обижаться?
– Дурака?
– Выводы надо делать.
Потом она звонила на работу и говорила с Галой о семейной жизни.
– Кто это был? – спросил я из пустого интереса.
– Так, знакомый один, – сказала она.
– Я в Переделкино съезжу.
– Езжай, – и, не сдержавшись, равнодушно повторила: – Езжай.
Мне надо было в Переделкино, я устал здесь, там моя энергия и нужная мне пустота.
– Ты пишешь? – с иронией спросил Серафимыч.
Я с жаром стал рассказывать ему о своих задумках, но теперь он был намеренно равнодушен, так же, как раньше был намеренно восторжен. Потом он стал говорить, что познакомился с каким-то поэтом и называл его сокращенно-ласкательным именем. Познакомились в Ялте.
Ознакомительная версия.
