Ознакомительная версия.
«И ты меня забудешь, – подумал Фролов, но без тоски, а с какой-то неизбежной печалью. – И забудешь скорее, чем тебе кажется. Тебе всего двадцать один год. У тебя еще столько всего будет. Неужели в круговороте новых знакомств и бьющей фонтаном жизни у тебя найдется минутка, чтобы вспомнить меня? Разве что мелькнет что-то расплывчатое. Да и не мелькнет вовсе, а так… навеет. Запах, обстановка, чей-то голос. Навеет и исчезнет без следа».
Аня спала так крепко, что утром он не стал ее будить. Высвободился из ее объятий, бесшумно оделся, взял свой портфель и вышел. Аня лежала на животе, обхватив руками пустоту, где еще недавно лежал Фролов. Казалось, она обнимала человека-невидимку.
Прибыв в Москву, Фролов немедленно отправился по указанному в письме адресу. Москва выглядела уставшей, потрепанной, но по-прежнему деловитой. Афиши на тумбах гласили, что жизнь продолжается. Работали какие-то забегаловки и рестораны. В кинотеатрах крутили фильмы. В цирке на Цветном бульваре шли представления. Потихоньку в Москву стали возвращаться и эвакуированные театры – Вахтанговский, Ермоловский… Народ спешил то ли на работу, то ли с работы. Что-то строилось, что-то восстанавливалось.
Любопытства ради (вдруг в последний раз в Москве?) Фролов решил проехать оставшийся до площади Дзержинского отрезок на метро. С удивлением отметил новые станции – «Завод имени Сталина», «Измайловский парк». Когда только успели построить? Поднявшись на улицу, закурил и долго стоял, втягивая носом летний воздух столицы. Сам не заметил, как выкурил подряд три папиросы. Наконец понял, что просто оттягивает неприятное свидание. Решительно задавил окурок и двинулся к зданию НКВД. На ходу достал конверт с повесткой. Отворил тяжелую дверь и ступил в прохладный вестибюль. Охранник бегло прочитал повестку, крутанул пару раз диск на черном телефоне и доложил кому-то о Фролове. Затем немногословно, но по-военному четко объяснил дорогу до нужного кабинета. Пару раз мимо Фролова прошли сотрудники НКВД, но погруженные в свои дела и не обращая на него никакого внимания. Прежде чем открыть дверь нужного кабинета, Фролов робко постучал. Услышав суровое: «Войдите!» – потянул ручку.
В просторном кабинете было светло и свежо, поскольку оба окна, выходившие прямо на площадь Дзержинского, были открыты нараспашку. За столом сидел немолодой капитан, который молчаливым кивком указал Фролову на стул у стены. Фролов хотел дать капитану повестку, но тот отмахнулся. Фролов сел на стул и стал ждать, мусоля бумажку в руке. Но капитан что-то писал и отрываться от важного дела, похоже, не собирался. Он как будто даже забыл о посетителе. Пару раз Фролов вежливо кашлянул, но капитан никак не отреагировал – только однажды глянул на часы. Фролов подумал, что, возможно, это какая-то изощренная форма допроса. Он слышал о подобной практике. Находясь в столь мрачном учреждении и не зная причину вызова, человек начинает нервничать, ерзать, ломать голову. Через какое-то время нервы у него сдают, и он готов оклеветать себя с ног до головы, лишь бы ему сказали, зачем он здесь. «Веселый тоже молчал, – подумал Фролов. – Оказался, неплохим человеком. Может, и этот такой же». Правда, эффективность паузы была равна нулю – Фролов совершенно не нервничал, поскольку ощущал внутри только пустоту. И еще немного ныла затекшая от неподвижного сидения шея.
Через полчаса капитан неожиданно оторвался от бумаг и поднял голову.
– Вы знаете, по какому делу вы вызваны?
Фролов мотнул головой.
– Тогда я скажу, – не очень дружелюбно начал капитан. – В июне 41-го года вы находились в районе деревни Невидово.
«Ах, вот оно что, – подумал Фролов. – Снова-здорово».
– Да, – устало кивнул он. – Я действительно поехал туда по заданию киностудии и пробыл там три недели, но все это я уже объяснял куче следователей. И Лепешкину в том числе…
– Знаю, – перебил капитан. – У нас есть показания, которые вы дали капитану Лепешкину.
После этого почему-то снова посмотрел на часы.
– Сейчас сюда прибудет человек из Ставки Верховного главнокомандования Вооруженных сил СССР полковник Воронцов.
– Зачем? – удивился Фролов.
Но капитан ответить не успел. Дверь распахнулась, и в кабинет стремительной походкой вошел высокий мужчина лет пятидесяти в военной форме. Капитан тут же вскочил, натянул на голову фуражку и отдал честь. Испуганная судорожность жеста несколько удивила Фролова, поскольку НКВД не подчинялся армии. Но, видимо, полковник обладал какими-то особыми полномочиями. Фролов тоже встал. В отличие от сутулого капитана НКВД в полковнике чувствовалась настоящая военная выправка. Фролов даже невольно залюбовался его решительной фигурой – он напомнил ему отца. В смысле, приемного отца.
Полковник кивнул капитану, пожал Фролову руку и, подтащив стул, сел рядом.
– Может, сюда, товарищ полковник? – услужливо показал капитан рукой на диван у стены, но полковник, отмахнувшись, развернулся всем корпусом к Фролову.
– Вы – Фролов Александр Георгиевич? – спросил он.
– Он самый, – ответил Фролов.
– Да садитесь, – поморщился полковник.
Фролов сел.
– Капитан Дегтярев вас ввел в курс дела?
– Я вас ждал, товарищ полковник, – виновато развел руками капитан.
– Ну и ладно. Вы ведь режиссер, не так ли?
Фролов замялся.
– Да, но…
– Никаких «но», – отрезал полковник. – Я знаю вашу биографию лучше вас.
«Зачем же тогда было спрашивать?» – мысленно удивился Фролов.
– К тому же жили в Невидове.
– Ну, совсем недолго.
– Скажите, вы хорошо знаете местность?
Фролов замялся, поскольку не любил брать на себя лишнего. Но полковник, видимо, не принимал никаких уклончивых форм ответа, интерпретируя все в удобную для себя сторону.
– Вот и отлично, – кивнул он, не дождавшись ответа. – Нам нужна ваша помощь.
– Моя?! – изумился Фролов.
– Да. Видите ли… хотим кое-что опробовать. Только я прошу – все, что я здесь скажу, должно остаться в этих четырех стенах.
– Конечно, – кивнул Фролов.
– На днях должен быть освобожден Минск. Я бы даже сказал, с минуты на минуту. Причем у нас есть сведения, что немцы покинут город даже без боя. Ну а за Минском надеемся очистить и всю Белоруссию.
– Поздравляю, – почему-то сказал Фролов и тут же смутился – идиотизм фразы напомнил ему реплики Никитина в беседах с Фляйшауэром и Шнырем.
– Вас, наверное, интересует откуда такая точность сведений?
Фролова это совершенно не интересовало, но он издал какой-то звук, подтверждающий его интерес.
– Контрразведка все эти годы не дремала. Да, капитан? Особенно ценно работал наш агент Лютик. Четыре года держал нас в напряжении. То немцы концлагерь под Минском строят, то химический завод. Один из наших лучших разведчиков. Точный, трезвый. Вот и сейчас мы многое от него узнаем.
Заметив напряженное лицо капитана, полковник махнул рукой:
– Фролову можно. Мы же все равно на днях Лютика выводим из игры.
И вернулся к основной теме.
– Вы, наверное, знаете, какое стратегическое, а точнее, психологическое значение имеет деревня Невидово.
– Какое? – удивился Фролов.
– Вы как с Луны, Александр Георгиевич, – ласково пожурил «лунатика» полковник. – Словно не слыхали о битве за Невидово в первый месяц войны.
– Н-нет, – растерялся Фролов.
– Странно… Вы же там находились… Ну тогда я поясню. Невидово явно имеет для немцев какое-то стратегическое значение, поскольку они буквально зубами выгрызали деревню. Там каждый метр полит кровью. И нашей, и вражеской. Мы, конечно, тоже спуска не давали, но в итоге деревня оказалась в таком тылу врага, что биться за нее стало делом невозможным. Пока нам не очень понятно, почему немец так отчаянно сражался за Невидово, но, надеюсь, мы сможем это прояснить после окончательного освобождения. Но не только это нас интересует. Освобождение Невидова имеет важный психологический и моральный вес. Во-первых, мы выбьем врага из его наиболее, так сказать, укромного логова. Во-вторых, знаменитая битва под Невидово, повторится, но только теперь уже с гарантированной победой на нашей стороне. То есть мы возьмем свое, так сказать. Но, главное, освобождение Невидова будет символизировать освобождение всей Белоруссии, то есть наиболее пострадавшей в первые годы войны республики. А учитывая тот факт, что Невидово находится недалеко от советско-польской границы, его освобождение – это не просто маленькая победа локального значения, а победа над вторгшимся врагом. Мы ведь снова отбросим фашистов за границу нашей Родины. Понимаете все символическое значение такого освобождения?
– Кажется, – неуверенно промычал Фролов. – Ну а я-то…
– Погодите, – поморщился полковник. – Я все объясню. Война вскоре переместится в Европу. Надеюсь, недалек и тот день, когда мы будем брать Берлин. Да-да, я не преувеличиваю. Поверьте мне, как опытному военному. Думаю, не надо объяснять, какой это будет исторический день. И очень важно оставить для потомков свидетельство величия и мощи нашей армии, свидетельство подвига народа и проницательности товарища Сталина. Вы согласны?
Ознакомительная версия.
