– Здравствуй!
1963–1965P.S. Человек из параллельного мира[9]
С детства я бредил путешествиями. Над кроватью висела карта мира – два обозримых, но непостижимых круга – восточное и западное полушария. Меня манила Монголия. Пржевальский был моим кумиром. Но здесь меня ждало разочарование: весь мир был уже открыт еще в прошлом, XIX веке. В Горный институт я поступил, потому что любил горы. Но и их я забросил, потому что – не Эверест. Там я и встретил снова своего антипода. Он полез не вверх, а вглубь: как залез в вулкан, так из него и не вылез.
Мне гораздо легче относиться к нему с восхищением, чем всерьез. Хотя бы потому, что я знаю этого 75-летнего мальчика с 1946 года. Наш лагерь оказался через десятилетия выдающимся. В нем проходили пионерскую службу будущие прославленный герой-полярник и депутат Артур Чилингаров, увенчанный поэт и мэтр Евгений Рейн, выдающийся физик-теоретик Александр Штейнберг, а один выдающийся бандит даже был расстрелян. Все мы теперь выглядим и чувствуем себя, как говорят, «по паспорту». И только Генрих ни в чем не изменился. Неизменность такого рода настолько же граничит с ограниченностью, как и с феноменальностью. Эталон, как в городе Севре близ Парижа. Или как в анекдоте: один еврей увидел бегемота и сказал: «Не может быть!» Думаю, что отношение Генриха ко мне аналогично, то есть взаимно. Параллельность наша бесконечна, как у Лобачевского. Сколько бы я ни менялся, он себе не изменял.
«Выставка-проверка документов», по выражению Юза Алешковского. Тут будет и справка о включении в отряд космонавтов для полета на Луну; и справка о понижении в должности из директоров в кочегары; и права на вождение вертолета; и главный орден государства Никарагуа; и удостоверение академика и удостоверение генерала МЧС; и автограф-посвящение Иосифа Бродского; и свидетельство о рождении еще одного сына. Генрих был представлен и на Героя России и не получил звание лишь из-за чиновничьей придирки: по уставу он должен был иметь до этого хотя бы одну, хотя бы какую государственную награду – так у него ни одной не было. У нас до сих пор мало быть героем, чтобы стать еще и Героем… Остается лишь Книга рекордов Гиннесса: в ней есть результат Генриха, полученный в кратере действующего вулкана.
Есть что-то общее между танком, носорогом и гением: атака. Генрих никогда не отступит. Вот и сейчас я изо всех сил стараюсь ему позавидовать, а – не получается. Потому что он опять на своем месте, с которого не сойдет уже никогда. Но пройдет всюду. Каким-то образом.
Он проникает в любую приемную: мэра, министра, олигарха, губернатора. Причем без видимых или сомнительных ухищрений – главное, его несомненная уверенность, что его не могут не принять. Убедительно лишь отсутствие какой бы то ни было нервозности. Поэтому меня уже не удивляет появление его среди ночи у меня в больничной палате. Как он проник на охраняемую территорию, куда машины и днем не пускают? как проехал вплоть до моего корпуса? как его пропустили спящий охранник и дежурная медсестра? Удивляет меня лишь то, что он поручил охраннику присмотреть за машиной. И вот он везет меня по Третьему кольцу, прихватив за собой младшего своего отпрыска. Генрих ни секунды не сомневается, что знает, куда едет. Но едем мы как-то немножко долго. «Папа, а тебе не кажется, что мы проезжаем мимо нашего дома уже в третий раз?» – резонно спрашивает его сынок. Но главное, что мы доезжаем, и без аварий.
Поэтому я призываю всех чиновников и олигархов, замминистров и министров, премьеров и президентов проявить своевременно милость и сдаться на милость (все равно придется: прочитайте хотя бы мою повестушку) перед двумя его последними подвигами-проектами:
1. Промышленная добыча рения из вулканического газа (что выгодно и стратегически необходимо нашей оборонке и астронавтике); у академика Г.С. Штейнберга для этого уже готовы и вулкан, и лицензия, и технология, и патенты.
2. А также постройка действующего гейзера в Москве (уже выделен для этого островок за подписью мэра и прочих).
Я говорю Генриху: не проще ли построить такой гейзер прямо на территории Кремля? И он ничуть не удивляется. «Надо подумать», – ни тени сомнения, что и это возможно. Так что лучше сдаться. Расслабиться и получить удовольствие. «Удалиться под сень струй». Иначе забьет у вас однажды фонтан прямо из Лобного места. Генрих Ш. заслужил этот прижизненный памятник себе.
Из первого сборника стихов
В четверг после дождя
Изменившийся простор,
покосившийся забор,
под забором тот же мячик,
на заборе – тот же мальчик…
Серп луны, пустые стекла,
в горле имя пересохло —
покосившийся простор,
постаревший лезет вор.
Под ногою хрустнет палка,
за спиною каркнет галка,
оглянется он окрест —
не узнает этих мест,
отшвырнет сердито щепку,
на глаза надвинет кепку —
и останки мезонина
не узнают господина…
Да, последние полвека
изменили человека.
Даме, желающей мне понравиться
Знакомое лицо лиц завершенье ряда.
За всё, за всё! – взимается награда…
Вы подняли жучка знакоменьким движеньем —
А это смерти оказалось приближеньем.
Уж мне знаком жучок! ясны повадки ваши,
И я не оживу. Со мной не сваришь каши.
И ваш изгиб спины, и резвость приседанья —
Уже не вкус еды, а привкус приеданья.
И я уже не я – а кто-то и когда-то,
И вы уже не вы – предшественница МХАТа.
Жучок уже не тот – а копия жучка.
И рифмы бывшие кропит рукой рука:
«Печальной осени опознан ранний вид», —
Гибрид сей никого не удивит.
Листы календаря, и смена времен года…
Как стала повторяться ты, природа!
Какое все в тебе одно и то же!
На что ж тогда мое отчаянье похоже?
Желание уйти? «Пора, мой друг, пора»?
Ах, это было уже завтра! не вчера.
Ведь то, что может предложить природа,
Не наша с вами жизнь – а продолженье рода.
Травинкой прежнею не щекоти мне ухо:
Она уже росла. Щекотно мне – но глухо.
В четверг, когда
ко мне пришел сосед,
чтоб рассмотреть следы разгрома,
сосед был, как всегда,
высок и сед —
а я был дома.
Зря приходил ко мне сосед —
меня уже с тобою нет,
тебя еще со мною нет —
давно…
…он не успел нам помешать. Среда
и вторник уж прошли. Они принадлежали
сегодня – лучшим временам, давно прошедшим.
Мне было все равно, на что не лень соседу
смотреть… Пожалуйста, любуйтесь!
Вот выгодная композиция,
свидетельствующая о разнообразнейшей позиции…
Вот кровать – которую я не успел постлать.
Вот селедки – хвост, окурки, смоченные в водке.
Вот ваза – которую я не донес до унитаза.
Вот кое-что в порядке:
так, натюрморт из ватки и помадки…
Любуйся, старый черт!
Ты думаешь, мы спрятаться хотели? Никогда!
Я однолюб и верный человек
на самом деле,
с нетерпеньем жду жену, свою
одну, без мужа, чтоб
встречаться с ней в кино, в подъезде,
под дождем…
Гарантий никаких не выдается в прошлом,
не можем мы сказать, что то, что было, —
было.
И вот – четверг. Вот дождь идет во имя
сестры жены любовника сестры жены моей…
приснившейся в четверг
после дождя…
Входи, мой друг!
здесь нету никого…
1. Vaz nocturnum
«Ночная ваза» – есть стихотворенье,
что надо выводить как уравненье…
где нынешние дни и прошлые эпохи
равны друг другу, словно выдохи и вдохи.
…Нам суждено, девицу провожая,
площадки обживая этажей
и унижаясь или обижая,
увидеть мир искусных витражей.
(Воспоминание об этом мираже
настигнет на последнем этаже,
где цел еще витраж с фанерной вставкой,
а грация заколота булавкой…)
Условной девы худобы длина
и золото волос зеленого отлива,
напомнив очертанья валуна,
перенесут нас к Финскому заливу…
Пузатой пены лопнут пузыри,
сойдет волна, и кружево отлива
ракушку обнажит, медузы след ленивый
и водорослей клок… Попробуй, усмотри,
как прямизна крива и как прямое – криво.
Развитый локон линии модерна
природу отразил довольно верно.
Из-за фанерного листа средины века
нам видится яснее, чем тогда;
его начало – окончанье Человека…
И вянет под рукой фригидная звезда.
Мы утомимся этим предприятьем
и нежность ложную вручим рукопожатью.
Ах, то, что было, было навсегда!
Никто нам нашу ночку не распишет
и восклицания немого не услышит,
и то, что есть, – не будет никогда.
Лишь брякнет крышкой люк с фамилией купца,
похожей на фамилию отца…
и ве́нзеля литая закорючка напомнит (хоть сравнение примерно)
последнее наследие от pere’а —
ночную вазу или ее ручку,
которая исполнена так нервно!
Да, страшное отсутствие кристалла
есть жизнь! Но и ее не стало.
И нерва нить уныла и сера
напоминает дерево пейзажа,
петровски-мокрого, с названием «Вчера»,
«Сегодня» или «Завтра» – с вернисажа
«Бродячей» там, иль «Голубой Собаки»,
что писан позже, чем Бердслей или Сера,
но ранее, чем скрылось все во мраке.
2. Ночная ваза —
есть стихотворенье,
что надо выводить, как уравненье…
X, Y, Z…
Икс с Игреком прогулку
затеяли.
Чтоб не столкнуться с Зетом,
пришлось им по другому переулку
назад пройти
(о, северное лето!
а Игрек, как назло, легко одета,
дрожит…
и дом свой не узнала сразу…) —
с возлюбленной все выглядит иначе:
и на углу,
так непривычно глазу,
Икс видит вазу…
«Я говорила, Зет вернется с дачи!..» —
отпрянув, плача
прошептала Игрек…
…Зет —
руки в боки,
как большая гиря, светился
за углом белее мела,
возмездием сливаясь с ночью белой,
безвыходный подсказывая способ,
как Игрек защитить,
и изо всех вопросов
и страхов —
на один:
«Ты любишь?» —
«О, всегда!» —
ответил облегченно
Икс Игрек.
Ряд отточий…
О, белая вода
волшебней ночи!
…Но,
между прочим,
Икс Игрек минус Зет
чему-нибудь равно…
Икс – Игрек получил,
Зет не вернулся с дачи,
а все равно
Икс, в виде сдачи,
с его собакою гуляет.
Сеттер Альфа
обходит с Иксом регулярно
вазу,
дабы обнюхать и присесть…
Икс Альфу ждет…
Закончить фразу
мы можем лишь изгибом
коварным вазы
из эпохи «мо —
дерн», был русский,
русский был модерн
в начале века.
И, может быть, само
собой, что к ночи
напоминает
ваза
человека…
Хотя – не очень.
3. Ночной горшок
(Воспоминание о Рыбачьем)Анне
