Мне стало интересно, что она имеет в виду. Вроде бы в интимной сфере у нас все было более чем хорошо. Хотя может быть, это традиционное для всех мужиков заблуждение, и моя любимая притворялась в каждое из чудных мгновений? Но все оказалось не так трагично. Имелось в виду следующее – не в церковь же ей идти свечку ставить или какое-нибудь там паломничество совершать, чтобы забеременеть. Неужели я не могу сам сотворить такую малость? Или уж если мне нельзя по каким-то там соображениям использовать свои способности в личных целях, то попросил бы дружка своего Билла, или уж самого нашего главного – Даниила.
Повисла пауза. Вопрос прозвучал, и по всем законам жанра я должен был ответить. Но я молчал. Я ждал информации от Табриза, хотя в этом не было никакой надобности. Я уже все понял, просто для чистоты эксперимента надо было дождаться официального доклада. Эльга сочла мое молчание пренебрежением и попыталась убежать в спальню, но я остановил ее движением руки. Нет, не подумайте, что я использовал свои сверхвозможности, мы еще в первые дни договорились, что у нас все будет естественно, без всяких хитрых штучек. Просто Эльга поняла, что внутри меня идет некий процесс – компьютер урчит и работает, а значит, результат вскоре будет объявлен.
Наконец в моей голове заговорил Табриз. Был он огорчен и встревожен.
– Шеф, не знаю, как эта проблема ускользнула от нашего внимания, – начал он.
– Слушаю тебя.
– Довольно странная ситуация. Во-первых, беременные женщины перестали появляться по всему миру сразу после вашей передачи на CNN с Даниилом.
Я поморщился и поправил:
– Не моей передачи, а Ларри Кинга…
– Как скажете, шеф. Во-вторых, те, кто уже ждал ребенка, очень быстро разродились, причем вне зависимости от срока беременности все дети родились абсолютно здоровыми. Их взросление происходит колоссальными темпами – ученые ломают голову над природой этого явления.
– Понятно. Спасибо.
– Хочу еще раз подчеркнуть, что новых беременностей не зарегистрировано. Акушеры уже не нужны как врачебная специальность.
– Спасибо, Табриз.
– Владимир, а что это значит?
– То, о чем я говорил уже очень давно – какой смысл рожать новых, если и так скоро все закончится.
Закончив мысленный диалог с Табризом, я решил поведать Эльге горькую правду.
– Любимая, – произнес я, глядя ей в глаза, – детей больше не будет. И я говорю не только о нас с тобой, а обо всем человечестве.
Эльга посмотрела на меня как на умалишенного, несущего фармакологический бред. Впервые за время нашего знакомства в ее взгляде промелькнуло презрение. Было видно, как она ищет в своей памяти примеры беременных подруг или вспоминает семьи с новорожденными детьми, чтобы, вспомнив их, уничтожить меня. Но она очень скоро поняла, что таких нет. С маленькими детьми – да, но не с новорожденными. Ее глаза наполнились слезами, и очень тихо она спросила меня:
– Почему?
– Боюсь, что тебе не понравится мой ответ. Он будет довольно заумным, а ты такие объяснения не любишь.
Эльга выдавила из себя подобие улыбки:
– Не люблю. Но, если нет выбора, я потерплю.
– До Ноя люди жили долго, по нескольку сотен лет, и старость не приходила к ним – они рожали детей до самой смерти. Все изменилось, когда Господь прогневался на человечество и решил устроить Великий потоп. При этом Всевышний положил ограничение в сто двадцать лет на время человеческой жизни.
– Почему сто двадцать?
– Есть мнение, что именно столько лет понадобилось Ною для того, чтобы выполнить все указания Господа по строительству ковчега и его наполнению тварями земными. Так что дольше жить не имело смысла, потому что все и так погибнут.
– Какой ужас! То есть нам осталось так мало жить, что уже не имеет смысла рожать?
– Боюсь, что да.
– А у Ноя были дети? Я имею в виду не тех трех. Пока он строил, его жена рожала ему детей?
– Нет.
– А сразу после потопа?
– Нет, но надо учесть, что, когда потоп начался, Ною было уже шестьсот лет, да и после потопа он жил еще триста пятьдесят. Так что, может быть, в этом была причина. Сразу после потопа поступило прямое благословение Господа: «…плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю». Так что внуков у него было множество.
– Чтобы были внуки, нужны дети, а у нас их нет! – Эльга больше не смогла сдерживаться и зарыдала. Глядя на любимую, я почувствовал, как у меня внутри все сжимается от жалости к ней и к себе. К горлу подступил горький комок, глаза застило слезами. Я стал глубоко дышать, пытаясь совладать с собой.
– И зачем же нам дальше жить? – спросила Эльга.
– Надеяться, – ответил я. – Ведь нам даже на двоих еще и ста лет нет. А потом, после Страшного суда, может быть, все и наладится, как в истории с Ноем. – Голос мой звучал неубедительно. Я не знал ответа на ее вопрос и был благодарен Эльге за то, что она не упомянула Даниила и не винила его во всех наших бедах.
В ту ночь мы больше не говорили. Эльга ушла в спальню, а я остался в кабинете. Я слышал, как она горько плакала, но понимал, что сейчас ей лучше побыть одной. Когда она успокоилась и заснула, я пришел к ней, лег рядом, обнял и пролежал так всю ночь.
Я не смог уснуть. И мы больше никогда не возвращались к этому разговору.
Уныние воцарилось в мире.
Или, быть может, только в моей душе, хотя разве этого не достаточно, чтобы краски жизни поблекли?
Царство Божие на Земле оказалось на редкость пресным блюдом. Грех – как специи, он придавал хоть какой-то вкус происходящему, а теперь? Кого ненавидеть? С кем бороться? Даже любить некого. Без детей любовь превращается в похоть, а это уже грех. Конечно, еще остается Даниил, но в моей жизни такая темка уже звучала – «счастливое» советское детство и всеобщая любовь к дедушке Ленину. Не работает. Любовь к Господу не замещает любви к женщине. Это правило едино для всех, кроме монахов. Что, превратим весь мир в один большой монастырь? Можно, конечно, но скучно…
Хотя забавы еще можно находить. Вот, например, коронация царей-пророков – замечательное будет зрелище! Да надо бы и храм Соломона в конце концов восстановить или дождаться такого состояния на Земле, что он сам нам явится. Или как там Даниил напридумывает. Хотя возникает у меня смутное подозрение, что наш Учитель не очень-то и торопится с Храмом, ведь сам факт его появления обозначает переход к новой фазе. Что там ждет, неясно даже ему, зато сейчас фаза у Даниила по полной программе. Отрывается за все предыдущие годы безвестности. Шуточки-прибауточки, официанточки и прочие прелести телевизионной славы.
Мысли у меня не очень адекватные. Опасные, прямо скажем. Так можно и до Иудиных рассуждений дойти, только вот некуда стучать на Даниила, да и Павлик Морозов не мой кумир. Так что могу идти только другим путем, великолепно отработанным в суровые советские годы. Маршируем все вместе, и лица серьезные, а в башке мысли совсем о другом. Кухонная свобода. Громко – речовки, шепотом – матерные частушки. К раздвоению личности нам не привыкать, еще добряк Фрейд констатировал амбивалентность русской души. На работу вовремя прийти и с ребят строгим голосом спросить я всегда сумею, а далее по распорядку – чем-нибудь себя занять, например компьютерными играми, чтением фантастики и прочим убиванием времени. Хорошо еще, что вязать не начал – вот бы была хохма! Варежки апостольские – чудотворные и совсем недорого.
Я стал избегать контактов с руководством страны, что, кстати, пошло на пользу общему делу и даже подогрело интерес к моей персоне. Все лизоблюдские газеты, – а других и не осталось, – восхваляли очередное деяние моих чудо-богатырей и будущего царя-пророка Владимира Владимировича, но страх и уважение к моей скромной персоне сквозили в каждой статье. Я оказался той самой руководящей и направляющей ролью партии, о которой так долго талдычили большевики.
Талдычили, талдычили, талдычили, талдычили, да и выталдычили.
Кстати, о партиях: их я разогнал, как и профсоюзы, и все прочие гражданские объединения – надоели бездельники. Политические задачи уже решать не надо, народные интересы я и без этих прохвостов знаю, так что нечего дурью маяться.
Слухи обо мне поползли один краше другого: и каждую-то ночь я к Даниилу перемещаюсь и мы судьбы мира вместе решаем, и поручен-то мне титанический труд по разработке нового молитвенника и вот-вот я его представлю. И сам я на людях не появляюсь, потому что денно и нощно молюсь за Расею-матушку, причем в веригах, коленопреклоненный и уже лоб свой весь в кровь поклонами размолотил. Последний слух оказался наиболее популярным и привел к появлению многочисленных последователей, которые перманентно стали истязать себя во имя Божие. Я не возражал: по крайней мере, у них не будет времени грешить, что уже неплохо. Хотя особой помощи России от такого подвига не будет.
Странный народ. Вот как они себе это представляют – спасти Расею? От чего и от кого? От Страшного суда? Так страну никто и не судит – ни озера, ни луга, ни травинку, ни былинку, ни пылинку, ни фигинку! Судят граждан, даже тех, кто таковыми и не является. Совсем я с вами запутался. Людей, людей судят, причем не коллективно, а по одному. И воздастся каждому по заслугам его.
