Рассказывая на лекциях о питании хищников или пауков, Рданский причавкивал и причмокивал от удовольствия. Он пел гимн великой природе. Вообще-то «театр природы» состоит всего из двух действий: «актеры появляются» и «актеры пожирают друг друга». Когда Рданский восторженно тыкал указкой в плакат с какими-нибудь челюстями или кишочками, то многие в аудитории, особенно девушки, замирали от восторга. Рданский был великолепен: строен, подтянут, с изящным резным римским носом, коротко стрижен, с легкой проседью, и с зоркими глазами, скрытыми очками в золотой оправе. Всегда в строгом костюме, выбрит и причесан, аккуратен и точен.
На экзаменах у него была такая система: если хорошо отвечаешь на первый вопрос билета, то приступаешь ко второму, а если нет – сразу гудбай. Если хорошо ответишь на второй вопрос, то приступаешь к третьему, а если плохо – опять-таки гудбай. Экзамен он принимал в своем кабинете. Я зашел, чувствуя волнение и некоторый страх. Билет попался удачный, в том смысле, что первые два вопроса я знал, а о третьем и четвертом имел представление. Рданский задумчиво смотрел в окно, слегка покачиваясь на стуле. Я ответил на первый вопрос. «Что ж, давайте второй», – с некоторым сомнением в голосе произнес он. Я ответил на второй. «В общем, правильно. Странно. Ведь Вы не очень-то прилежно посещали мои лекции… Ну, ладно, давайте третий». Третьим был вопрос «половой процесс и его роль в эволюции». Надо сказать, что о самом этом процессе я в свои неполные 18 лет имел весьма туманные представления, преимущественно теоретические. Что касается роли в эволюции, то здесь чувствовал себя уверенней. Я пересказал то, что вспомнил из учебника: о том, что половой процесс нужен для отбора самых сильных особей и для обмена генофонда популяции. Рданский вполоборота повернулся ко мне. «Всё это так. Но Вы забыли упомянуть один важный момент, о котором я рассказывал на лекции. Зачем нужен половой процесс еще?». Я мучительно не мог вспомнить. Рданский пристально взглянул в упор и повторил: «Подумайте, зачем еще?». Я растерялся, наморщил лоб и вдруг ляпнул: «Может, для взаимного удовольствия?». Он выпучил глаза, откинулся на спинку стула и начал отрывисто хохотать, как булькающий засорившийся унитаз. Ни я, ни другие студенты никогда не видели его смеющимся. Он и улыбался-то редко и скупо. Рданский, наконец, перестал смеяться, отер выступившую от смеха слезу и, не приступая даже к четвертому вопросу, поставил в зачетку «уд». Я не осмелился переспросить: на самом деле – зачем еще? И остался в неведении.
Много лет тому назад французский ученый Ламарк, наблюдая огромное разнообразие и удивительную приспособленность животных к среде обитания, предположил, что приобретенные в ходе жизни признаки могут наследоваться. Ему казалось логичным, что у жирафа шея длинная потому, что многие поколения жирафов тянули шею вверх.
Научные открытия делаются гениями, заимствуются коллегами и закрываются новыми гениями. Немецкий ученый Вейсман опроверг Ламарка. Для доказательства Вейсман рубил крысам хвосты и смотрел: станут ли они короче через несколько поколений? Хвосты не укоротились. Хорошо, что он не рубил крысам шеи и, слава богу, не доказывал свою правоту на жирафах или удавах.
Вейсман, Морган, Дубинин и другие генетики доказали, что информация, образно говоря – о длине шеи жирафа, содержится в жирафовой ДНК и что выживают в природе именно те особи, у которых исходно, еще в эмбрионе, закодирована наиболее длинная шея, а не те, которые ее сильнее тянут. Откуда же берется разнообразие кодировок? За счет мутаций – изменений в кодах ДНК под действием тепла, радиации и т. д. Многие мутации смертельны (ученые предпочитают выпендриться: «летальны»). Зато те животные, которые после мутации выжили, оставляют после себя хорошо приспособленное потомство.
Хотя такая точка зрения в науке является общепринятой, я думаю, что Ламарк был не совсем неправ. Моя точка зрения не простирается в бесконечность и не претендует на вечность. В пользу нее говорит открытие одного американского нобелевского лауреата, что информация может считываться не только в направлении от ДНК к белку, но и наоборот: от белка к ДНК. Некоторые приобретенные признаки могут наследоваться (почитайте книжку Харриса «Ядро и цитоплазма»). Только признаки эти не внешние, а внутренние. Например, если ежедневно бриться, бороды не будет до тех пор, пока бреешься. И такая безбородость, конечно, не наследуется. А вот если принимать гормоны, препятствующие росту бороды, то в конце концов она перестанет расти. И поскольку гормоны действуют на белки, а через них на ДНК, то не исключено, что возникнет наследственное закрепление безбородости. Многие северные азиатские и южные африканские народы безбороды. Вряд ли это результат случайной мутации, подвергшейся отбору, ибо никакого толка человеку ни от бородатости, ни от безбородости нет. Другой наглядный пример: быстрое увеличение людей в росте за последние века. Петр Первый считался очень высоким, а по нынешним меркам он среднего роста. Наиболее высоки жители крупных городов. Это трудно объяснить случайной мутацией. Причем, дети высоких родителей наследуют этот признак и передают потомству.
Мы изучали в МБИ теорию эволюции очень основательно. То, что человек произошел от какого-то обезьяноподобного предка вроде неандертальца, это было понятно. Из человекообразных обезьян получились обезьяноподобные человеки, то есть мы. Не ясно было только, зачем Дарвин всю жизнь собирал доказательства и написал капитальную книгу о происхождении человека из обезьяны. Мудрец бы сказал ему: «Чарльз! Не будь ослом: не доказывай баранам, что они бараны». Доказательство – пространное рассуждение, делающее вывод о малопонятном через непонятное. Чтобы утвердиться в своей правоте, Дарвину достаточно было посмотреть в зеркало. И, кроме того, по-моему, не труд создал человека, а наоборот: ничего не делая, обезьяны научились думать.
У обезьяны 48 хромосом (хромосомы состоят из ДНК и белков, покрывающих снаружи эту самую ДНК), а у человека 46. Легко можно представить, что две хромосомы куда-то делись, но трудно – что появились откуда ни возьмись. Поэтому весьма правдоподобно, что человек произошел от обезьяны, а не наоборот. Обезьяна почему-то утратила две хромосомы. Но здесь есть парадокс: совершенный человек имеет меньше хромосом, чем примитивная обезьяна. А может, рассуждения о происхождении человека из обезьяны, при всей своей логичности, не верны? Логика спасает от мелких ошибок, но не от крупных заблуждений. Нельзя исключить другой путь прогресса: виляя хвостом перед вожаками стаи, обезьяны утеряли хвостатость и превратились в людей.
Шутки шутками, но современная генетика доказала, что ДНК человека совпадает с ДНК обезьяны на 98 %. Не удивительно, что люди ведут себя часто скорее как обезьяны, чем как люди. Вы еще более удивитесь, если узнаете, что ДНК человека на 90 % совпадает с ДНК свиньи! Хотя если рассматривать не всю ДНК, а только ее активные участки, то совпадений гораздо меньше. Но всё равно их слишком много. Против такого факта не попрешь. Человеку по природе свойственно жить по-свински. Вот что понаоткрывали своей генетикой дотошные вейсманисты-морганисты!
Грань между заблуждением и истиной столь неприметна, что мы по многу раз переходим туда и обратно, не замечая этого. Истина – не более чем общепринятое заблуждение, а заблуждение – отправная точка к новой истине. Время шлифует истину до тех пор, пока от нее не останется ничего, и тогда оно начинает шлифовать новую. А вдруг Дарвин и генетики что-то напутали? Ведь никто ни разу не видел, чтобы в зоопарке или джунглях обезьяна превратилась в человека. А вот человек легко превращается обезьяну; каждый видел это на примере мутных алкашей, напыщенных актеров и резвящихся юнцов-оболтусов. Вообще-то, если обезьяна будет подражать человеку, то превратится скорее всего, извиняюсь за выражение, в свинью. Высокомерное мнение человека о свинье проистекает из трех причин: человек считает себя чище и умнее; человек ест свинину; человек не во всем и не всегда похож на свинью.
Кстати, недавно я задумал новую книгу, под названием «Свиноферма». Сюжетец вот какой. Жил-был один доктор всяческих наук, лысый головастик по имени Борис Берездинский. И с помощью физики, математики и генной инженерии наловчился он встраивать человеческие гены (фрагменты ДНК) в ДНК зародышей свиньи. У свиноматок стали рождаться полулюди-полусвиньи. Причем, новорожденные на вид как поросята, а когда подрастают, то превращаются в людей. Только что-то свинское проглядывает. Тельце упитанное (только тронь – сало так и брызнет!), нос пятачком, глазки щелочками, щечки булочками. Но даже не во внешности дело. За всякой внешностью скрываются внутренности… С помощью инъекций Берездинский так имидж своих питомцев откорректировал, что сам черт не разобрал бы сходу, человекохряк перед ним или обычный человек. И вели себя человекохряки временами совсем нормально. Только иногда вдруг, но непременно, в них свинское естество пробуждалось. И тут начиналось! Как станут дружно хрюкать, визжать и жрать, пихаясь у кормушки, так сразу видно, кто они на самом деле. Самого напористого и отважного из первого приплода Борис вдохновенно назвал своим же именем, то есть Борькой. Самого бойкого и прожорливого (из того же приплода) – звучным именем Даргай, что означало «Даром г@вно? Йес!». Еще в приплоде был башковито-хитрющий Байсуч («байский сучок») и несколько других колоритных экземпляров. И всё это поголовье Берездинский выпустил на волю, в люди… А если человекохряк из новорожденного не получался, Берездинский, кормя его вволю и нежно поглаживая по холке, приговаривал с акцентом: «Кушай, кушай, дарагой. К пасхе зарэжем!».
