«Отсчет. Обратный отсчет жизни! Нет, этого не может быть! Неужели так стучит обратный отсчет?» – в страхе подумал Павел.
Вновь раздался голос Мохова. На этот раз начальник лагеря говорил угрожающе, без мажорных ноток в голосе:
– Ну, а сейчас и ваше право доказать, кто на что годится. Все поочередно, кроме тех, кто стоит в этом строю, – Мохов махнул рукой на только что сформированную «колонну жалобщиков». – Должен подойти и по команде офицеров либо поднять бревно, либо прокатить тачку с камнями!!! Потому как вы, не впавшие в жалобную лихорадку, я вижу, честные люди, не опустившие головы и готовые на трудовые подвиги ради искупления вины! Честь вам уже за это и хвала!!! Поэтому!!! На основании ваших показателей, прямо сейчас будут сформированы пять бригад! Которые уже завтра выйдут на работу и которые уже сегодня пойдут в баню и получать паек в долг! Итак, из колонны по очереди вы должны будете выйти и показать, на что вы способны! Всем все ясно?!!! – вопрос канул в темноту плаца.
Было слышно, как скрипит снег под валенками конвоиров. Тишина. Строй новеньких узников замер. «Жалобщики» стояли и не знали, как реагировать на это объявление. Они с недоверием косились на своих товарищей, оставшихся в строю. К колонне медленно и степенно подошли четыре офицера в полушубках. Они, лениво расхаживая вдоль строя, тыкали пальцем и кричали:
– Ты к тачке!
– Ты к бревну!
– Ты к тачке!
Арестанты испуганно выходили из строя и бежали к середине плаца, где будущим работникам зоны нужно было доказать свое «умение» работать. Кто-то хватал бревно. А кто-то опускался к тачке. Один здоровенный мужик, схватив неотесанную лесину, словно хрупкую женщину, поволок ее к углу плаца. Два конвоира с трудом догнали этого лагерного Геракла и, заставив его бросить бревно, отвели назад.
– Принять в третью бригаду! – прозвучал приговор.
Здоровяк радовался как ребенок. Он улыбался, и чуть было не плясал на плацу от счастья. Но таковых оказалось единицы. Большинство поднять бревна не могли, ни в одиночку, ни даже вдвоем. Офицеры внимательно смотрели, как пыжатся новенькие зэки, и после неудачных попыток отправляли «хилых» арестантов «попробовать себя» в катании тачки. Кто-то с уверенностью двигал нагруженную камнями тележку, а некоторые и с этим лагерным инвентарем не могли справиться. Совсем немощных отгоняли в угол плаца. Два солдата мазали им на одежде кистью с известкой вторую полосу…
«Вторая полоса… вторая полоса, что это значит? Что значит? Мне тоже должны намазать вторую полосу,… а может, это отметки о кругах ада? А? Как интересно? Сколько их там по библии было, девять? Вот так быстро вторая…» – подумал Клюфт.
Он увидел, как из строя вышел Оболенский. Старик уверенным шагом двинулся к огромному бревну. Но стоящий рядом со стволом офицер почему-то замахал рукой. Петр Иванович в недоумении остановился. Что говорил энкавэдэшник старику, не слышно. Но по жестам Павел понял – Оболенского не пускают пробовать свои силы. Старика отпихнули и без проверки повели в угол плаца, к толпе хилых и немощных арестантов…
– Ты к тачке… – донеслось до Павла.
Молодой офицер смотрел в упор на него. Клюфт глубоко вздохнул и сделал шаг вперед. Но тут, же остановился и растерянно обернулся. Он взглянул назад. Там, в темноте строя, он нашел глазами Фельдмана. Он качал головой из стороны в сторону…
– Ты что, глухой?! – рявкнул в ухо Павлу военный. – А ну, пошел к тачке! К тачке! – офицер грубо подтолкнул Клюфта.
Павел засеменил к противоположной стороне плаца. Раз, два, три, четыре… Десять шагов… Вот она, большая тачка! Деревянный короб, сбитый из лиственницы. Толстые, слегка отполированные руками зэков ручки. Большие железные колеса. Поднять такую махину, даже не груженную, уже подвиг. Она весит не меньше сотни килограммов. Прокатить… Ее еще нужно прокатить с камнями…
Рядом с тачкой стоял зэк. Это был обитатель лагеря. Совсем морщинистый пожилой мужчина внимательно смотрел за каждым движением Павла. Когда Клюфт приблизился, он тихо шепнул:
– Давай, сынок, давай. Мы тут камни полупустые положили, так что поднимешь, тут дел-то… – подбодрил этот незнакомый человек.
Этот зэк переживал! Он переживал за его судьбу! Он хотел помочь! Он хотел, чтобы Павел поднял и провез эту проклятую тачку! Но зачем? Чтобы обречь его на годы каторжного труда в тайге или на руднике? Чтобы была возможность умереть с этой чертовой тачкой в руках?
«Нет, значит, не всем безразлична моя судьба. Не всем на земле безразлична моя судьба! А может, это уже счастье, когда ты понимаешь, что твоя судьба не безразлична какому-то незнакомому человеку и тут, в этом таежном аду? Тут, где уже, кажется, не должны остаться эмоции, чувства? Нет, может быть, он прав. Он прав, этот богослов», – Павел в эту секунду почему-то вспомнил о богослове.
Иоиль. Почему-то о нем. И о Вере. И о ребенке. Но сначала почему-то об Иоиле… О нем. О его словах…
«И отдаст брат брата на смерть и отец ребенка, и восстанут дети против родителей и отдадут их на смерть. И будете ненавидимыми всеми за имя мое. Но кто выстоит до конца, тот спасется!» – Клюфт непроизвольно улыбнулся.
Зэк даже вздрогнул от неожиданности. Увидеть в этот момент счастливую улыбку почти свободного человека! Почти! Нет! Этого он не ожидал!
– Ну, что встал? Бери тачку и кати сюда! – рявкнул офицер, который тоже внимательно наблюдал за Павлом.
Клюфт тяжело вздохнул и, незаметно подмигнув сердобольному зэку, схватился руками за полированные ручки тачки. Ладони слегка обожгло холодное дерево. Павел набрал воздух в легкие и потянул руки вверх. Тачка поддалась. С трудом, но все, же Клюфт ее оторвал от земли и, напрягшись, толкнул вперед. Колеса заскрипели и поехали по бугристой брусчатке. Шаг, еще один. Метр, два. Три…
«Я везу. Везу на этой тачке свою душу в преисподнюю!» – какая-то совсем нелепая мысль мелькнула в голове у Павла.
И тут полированные и холодные деревяшки выскользнули из рук у Павла! Тачка накренилась и, заскрипев, повалилась на бок. Куски не то угля, не то камней высыпались на плац. Клюфт, тоже потеряв равновесие, упал рядом с кузовом тачки. Офицер подскочил к лежащему на холодных булыжниках Павлу и, толкнув его в бок сапогом, противно пропищал:
– Ну, неуклюжая морда! Что завалился? Кто после тебя поднимать камни-то будет? Он что ли? А ну встать!
Клюфт покосился на зэка, что стоял в нескольких метрах сзади. Испуганный мужик нервно похлопывал себя по ватным штанам ладонями рук, словно считая себя виноватым в падении тачки. Павел медленно поднялся и, не глядя в глаза энкавэдэшнику, зло буркнул:
– Прошу прощения. Что-то ноги подкосились…
– Ноги подкосились у него! А как работать-то будешь? А? Тачку три метра не прокатил. А тут ровное поле, а там, в карьере! Там вверх катить надо!
– Ну что там у тебя, Остапенко? А? – раздался голос сбоку.
Офицер отмахнулся:
– Да вот хрен его знает, куда его приписывать?! Вроде тачку поднял, а везти не может!
– Так на бревне его попробуй! Мне люди хоть нужны, но дармоедов не надо! На хрен мне доходяги эти сдались?! На бревно его! Пусть там решают! Доходягу этого брать или нет! Мне в бригаду этот не нужен!
Этот голос звучал, как из другого измерения. Этого «вершителя судеб» Павел не видел. Он не мог видеть физиономии этого «существа», решающего, как дальше зэку существовать!
«Страшный суд! Хм, забавно… интересно,… а может, страшный суд, он вот такой и есть? Может, вот так и решают, кого куда: в рай или ад? Ха! Ха! Нет, определенно, я начинаю сходить с ума!» – мелькнула мысль.
Павел тяжело вздохнул и покосился на офицера. Он толкнул его в сторону другой кучки народа, где стояли еще два солдата, какой-то арестант и офицер с человеком в гражданской одежде. Судя по движениям и словам, этот «гражданский» тип тут «правил бал». Он нервно постукивал зэка по плечам и спине, рассматривал его, словно коневод дряхлую лошадь! Словно работорговец хворого пленника! Словно покупатель плохой товар, при этом он ворчал на офицера:
– Кого вы пригнали?! А?! Кого? Одних доходяг?! Ну как тут с ними план давать? А?! Они все запасы только сожрут, и никакой выработки! В лазарете вон уже все койки забиты! В ночь по пять жмуров отбиваем! С кем работать?? А! И вы еще тут пригнали? Ну как, как он бревно поднимет?! – человек в гражданском пренебрежительно схватил зэка за руку и, подняв его кисть, резко опустил.
Рука ударилась о тело и повисла как плеть, словно неживая. Зэк стоял, ожидая своего приговора.
– Товарищ Сухарев, вот этого попробуйте! – крикнул офицер, что стоял рядом с Павлом.
Военный подтолкнул Клюфта к типу в темно-коричневом овчинном полушубке и белых бурках на ногах. На голове этого человека красовалась пушистая лисья шапка. Рыжий мех с белыми опалинами смотрелся, как новогодняя маска на голове у школьника. Маленькие черные глазки, красные от мороза округлые щеки и нос картошкой. Толстые пухлые губы и складки на шее. Павел успел рассмотреть человека, которого назвали по фамилии Сухарев.
