Спрятанными где-то фотоэлементами дом почуял их приближение и дополнительно осветил парадное крыльцо. Но Толя на крыльцо не пошел, а повел Нефедова кругом – куда-то за угол. Там оказался еще один вход, уже без фотоэлементов. Здесь Хохол, у которого руки заняты были пакетами, без церемоний постучал в дверь ногой.
– Галка!.. – крикнул он. – Открывай, где тебя носит!..
Нефедов готов был уже встретиться лицом к лицу с «боссом», но… дверь отворила женщина.
– Знакомься, Гарик, – сказал Хохол. – Она тоже Галка.
– Очень приятно… – удивленно пробормотал Нефедов.
«Тоже Галка» ничего не ответила, а лишь взглянула на вошедших карими матово-блестящими глазами.
– Жинка моя, – пояснил Толя. – Землячка с Украины.
– Поздравляю, – вежливо вставил Нефедов. – Деток не завели еще?
– Двое! Что-что, а это предприятие у нас работает.
Хохол с гордостью пришлепнул жинку по изрядному заду. Зад ответно вздрогнул, но хозяйка его, кажется, смутилась. Так ничего не молвив, она забрала у мужа пакеты и, сильно топая, ушла с ними куда-то вглубь дома.
– Я ее с хутора взял, – подмигнул Толя. – По-москальски размовляет неважно, зато в деле хороша. И с нашими собаками, кроме нее, никто не может управиться – звери, а не собаки.
Сбыв продовольствие своей хуторянке, Хохол повел Нефедова в жилые покои. Путь туда пролегал через устланный коврами холл и комнату, увешанную картинами реалистического письма.
– Культур-мультур, – заметил Хохол, не останавливаясь.
Откуда-то уже слышался энергичный хрипловатый баритон:
– Ты мне не дрыхни в натуре! Пришел в гости, так давай базарить… Слышь, что ли? Сейчас Галка кофе подаст.
– Нам сюда, – сказал Толя.
Середину комнаты, в которую они вошли, занимал огромный белокожаный подковообразный диван. Одно крыло дивана занимал своей грузной фигурой хозяин дома, а другое – Ксенофонтов, лежавший навзничь с открытыми глазами. Их разделял стеклянный низкий стол с остатками трапезы.
– Нет, ты видал, Хохол? Сложился! Упал, как кегля…
Эти слова были сказаны прежде, чем хозяин сообразил, что вошедших двое. Когда же он разглядел Нефедова, то шумно его приветствовал, впрочем не отрывая зад от дивана.
– Га-арик!.. Сколько лет, сколько зим!.. А мы тут маленько пьянствуем. Присоединяйся к нам, не побрезгуй, не гляди, что мы плохо воспитаны…
– Говори за себя! – неожиданно ясным голосом возразил Ксенофонтов. Положения тела он, однако, не изменил.
В комнату вошла украинка Галка и, ни слова не говоря, принялась наводить порядок на столе. Двигалась она без особого изящества, но мужчины притихли, с интересом за ней наблюдая. Выставив чистые рюмки, Галка подкатила к столу бар на колесиках и удалилась.
– Повезло Хохлу с бабой, – заметил хозяин. – Главное дело, помалкивает – не то что другие прочие.
– Ты тоже женат? – поинтересовался Нефедов.
На Галино лицо набежала тучка.
– Женат… Я свою в нашем стриптиз-клубе надыбал, а надо было, как Хохол, с хутора брать. Ноги от ушей, а сама дура дурой…
– И где же она сейчас?
– Слава богу, в Испании. Силикон себе новый вставила – и к морю… Ничего, вот детей ей заделаю – будет знать, как по курортам шастать.
– А сам-то ты как? Толя говорит, ты вроде вышел из своего профсоюза?
– Так и есть… – Галя вздохнул с печальной усмешкой. – Теперь я типа на дембеле. Да и с кем воевать? Братва моя полегла смертью храбрых, а кто уцелел, все теперь в бизнесе.
– И ты, значит, тоже?
– Что я, хуже людей? Вот, магазин открыл – торгую стройматериалами.
– Интересное дело.
– А то! Доска шпунтованная, тес, вагонка… Я тут и к культуре пристрастился. Видал мою галерею? Как у Армани стал одеваться, так меня это дело и засосало. Бабе силикон да цацки, а мне живопись подавай…
Демонстрируя свою тягу к культуре, хозяин достал из бара бутылку текилы. Толя с Нефедовым возражать не стали, хотя предпочли бы водку. Ксенофонтову было все равно, что пить, но он никак не мог принять вертикальное положение.
Но разговор получался и под текилу. С первой же рюмкой нахлынули воспоминания – как оно и должно быть у старых, давно не видевшихся приятелей. Потом они перешли опять к текущей современности. Говорили о женах, о культуре, о шпунтованной доске. Беседа, как водится, шла с пятого на десятое, но Игорь чувствовал, что в душе его будто распускается какой-то туго завязанный узел. Он был готов уже поделиться с товарищами своими глубоко личными переживаниями и признаться им в том, что ушел час назад из семьи. Но внезапно хозяин дома перестал ему отвечать. Буквально на полуслове Галя уронил голову на грудь, а затем медленно повалился на спящего уже Ксенофонтова.
– В отрубе, – сочувственно прокомментировал Толя. – Они эту гадость из кактуса гонят…
Немного размыслив, Хохол объявил, что Галю и Ксенофонтова надо «уложить по-нормальному».
– Пойду к жинке, распоряжусь насчет постелей, – сказал он и вышел из комнаты.
Оставшись без собеседников, Нефедов налил себе еще текилы, выпил и впал в задумчивость. Еще немного, и он присоединился бы к спящим товарищам. Где бы ни разместила их на ночь чета хохлов, утром Нефедов и Ксенофонтов нашли бы друг друга и вместе на красной машине поехали бы на работу. И завод не заметил бы их помятых лиц, и все бы, наверное, обошлось. Но внезапно у Гали в нагрудном кармашке заиграл мобильник.
Галя на секунду перестал храпеть, почесал грудь, но не проснулся. Нефедов осторожно двумя пальцами извлек телефон из его кармашка и посмотрел на экранчик. Звонил Шерстяной. «Смотри-ка, – удивился Игорь. – У них с Галей какие-то дела». Нажав на зеленую кнопочку, он приложил трубку к уху:
– Слушаю…
– Алло, алло, Галя! – залопотало в мобильнике. – У меня к тебе исключительное предложение…
– Я не Галя, – сказал Нефедов.
Голос Шерстяного пресекся.
– Правда?.. А кто вы, пардон?
– Галя спит, а я Нефедов.
– Нефедов! – обрадовался Шерстяной. – Здорово, Гарик! А почему ты на проводе? Или вы с Галей пьете?
– Нет, уже спим, – усмехнулся Нефедов. – Ты скажи, если важное, я ему передам.
– Важное… Он живопись собирает, а я для него картину нашел – «Почечуево зимой» называется, не пойму только, чьей кисти.
– Ты что же, – удивился Нефедов, – живописью теперь торгуешь?
– Нет, – Шерстяной хихикнул. – Я торгую своим наследством. Дядька у меня преставился – Питерский, если помнишь. Отличный оказался дядька – квартира его мне досталась как единственному родственнику.
– Поздравляю… И как квартира?
– Квартира – нет слов! Профессорская… Да ты приезжай, сам увидишь.
Нефедов задумался.
– Приехать к тебе?..
– Приезжай! Выпьем за новоселье.
– Слушай… А что, если я прямо сейчас приеду?
– Какие вопросы? Сейчас прямо и приезжай!
Нефедов расспросил Шерстяного, как к нему добраться, и, отключив телефончик, вернул его в Галин кармашек.
Большей глупости, чем путешествие в шестьдесят верст на ночь глядя в нетрезвом виде, Нефедов придумать не мог. Однако так получилось, что его опять некому было остановить, и даже собак во дворе Галка еще не спускала.
Шелапутинский переулок
– Три восемьсот пятьдесят! Дочь! Роддом имени Клары Цеткин. Переулок Шелапутинский… Запомнил?
Далекий голос тети Тани еле слышен. Расстояние съедает индукцию; слабеньких междугородных токов не достаточно, чтобы как следует разговорить большой металлический телефон. Он висит на стене в заводской проходной рядом с бюро пропусков, под плакатиком «Не болтай».
– Шелапутинский… – повторяет Нефедов, выцарапывая слово ключом на стене.
– Эй! А ну! – кричит ему вооруженная бабка-вахтерша. – Всю стену уже искорябали!
Нефедов оборачивается, смотрит на бабку невидяще.
– Слышу… дочь… три восемьсот пятьдесят… – повторяет он за тетей Таней.
– Ох ты, господи! – догадывается бабка. – Никак папашей стал!
Тетя Таня сообщает еще о том, сколько выпила сама таблеток, как волновалась и как не спала всю ночь, но этого Нефедов уже не записывает. Вообще это была ее собственная, тети-Танина идея, чтобы Надя до родов пожила у нее в Москве. Дело в том, что рожать в нашем городе небезопасно в септическом отношении.
Вот и свершилось… В отделе связующих материалов известие не оставило равнодушных. Все, даже Зоя Николаевна, побросали работу, охают и поздравляют Нефедова.
– Заводи мотоцикл! – командует Кошелев Ксенофонтову.
И вот уже Ксюхина «Ява», рубиновая сверкающая красавица, мчит что есть духу в «Московский» гастроном. Как она любит скорость! В поворотах хромированные дуги чертят по асфальту, пуская снопы искр; два ее горячих цилиндра, два согласно бьющихся сердца, поют победную песнь. И ветром захлебываются седоки, один из которых – на радостях потерявший чувство самосохранения молодой отец.
Отмечание происходит «на природе», с наветренной к заводу стороны. Оглушенный происходящим, Нефедов с растерянной улыбкой принимает поздравления отдельцев. Увы, запас добрых слов и пожеланий превосходит запасы спиртного. Ксенофонтова опять снаряжают в «Московский», и он уносится в синем мотоциклетном дыму. Возвращается Ксюха скоро, но… привозит за собой хвост: «Яву» преследует желтый милицейский «Урал». Съехав с дороги, Ксюха роняет мотоцикл и с авоськой бутылок бежит к своим. Мент тормозит, спрыгивает с «Урала» и пеший продолжает погоню. На бегу он дует в свисток и матерится, требуя Ксюхины права, но не тут-то было – отдельцы встают за товарища стеной. Показывая на Нефедова, они хором толкуют менту про «исключительный повод». Наконец до него доходит – уяснив причину попойки, мент сменяет гнев на милость и принимает поднесенный стакан. Снявши с головы фуражку и повесив ее на ближайший сук, мент неожиданно произносит прочувствованный философский тост.
