Луиджи Капуана
ДЕВСТВЕННИЦЫ
Вот уже больше года сущий ад был в доме судебного рассыльного дона Франко Ло Кармине, а виной всему — его дочь и этот распрекрасный сундук, этот Санти Циту, блюститель порядка, которого никак нельзя было выбить у нее из головы.
Дон Франко от злости еще более похудел и стал желтее обычного, ни о чем другом и говорить не мог с людьми, которым разносил повестки и судебные бумаги, как будто всех непременно должно было очень интересовать его несчастье, это наказание божие, как говорил он.
— Вот увидите! В конце концов я не удержусь и совершу какую-нибудь большую глупость! Вот увидите! — горячился он.
Но большую глупость он так и не совершил, потому что у Циту всегда висел на боку палаш и ему покровительствовал городской голова. Дон Франко отводил душу, ругаясь с дочерью и женой, которая, казалось ему, потакала этой сумасшедшей, этой несчастной.
— А что я, по-вашему, должна делать? — отвечала донна Сара со слезами.
— Вы должны расколошматить ей голову, когда она вздумает выглядывать в окно!
— Окна у меня всегда закрыты. Не чувствуете разве, какой спертый воздух тут? Дышать нечем.
— Окна могут быть и открыты, даже распахнуты и днем и ночью, а вот она не должна выглядывать в них!
Он кричал, чтобы Бенинья, дочь, слышала его в другой комнате, где закрылась, желая избежать обычной перед уходом отца на службу сцены.
— О господи, господи! И зачем только вспыхнул в моем доме этот пожар! Только этого мне еще не хватало!
Донна Сара била себя кулаками по голове, падала в кресло и краем передника утирала слезы.
Дон Франко, однако, все время был как на иголках. И едва выдавалась свободная минута, покидал судебное помещение и спешил домой, чтобы, явившись неожиданно, застать дочь и Циту, если вдруг…
А в те дни, когда ему нужно было присутствовать на заседаниях, он, казалось, совсем терял голову. Особенно если Циту дежурил в суде вместе с двумя карабинерами и дону Франко приходилось обращаться к нему, передавая распоряжение судьи разыскать какого-нибудь отсутствующего свидетеля.
Циту почтительно улыбался и отвечал:
— Хорошо, дорогой дон Франко!
И когда он выходил из зала, дон Франко совсем начинал сходить с ума от беспокойства.
Ему казалось, Циту обязательно воспользуется удобным случаем, зная, что он не может отлучиться из своей каморки рассыльного, и непременно поспешит к его дому, чтобы поболтать с девушкой, которая, наверное, ждет его у окна. Поэтому он платил несколько сольдо сынишке столяра, мастерская которого находилась напротив его дома:
— Пойди и посмотри, не проходил ли там Циту! Получишь два сольдо. Вернешься сюда, в суд, и скажешь мне.
Поскольку деньги он давал только тогда, когда слышал: «Он был там!», мальчик быстро сообразил, как заработать их, и сообщал ему: «Он был там!», даже если это была неправда.
— А она? Стояла у окна?
— Стояла у окна.
— И подавала ему знаки?
— Подавала знаки, белым платочком!
Дон Франко сжимал кулаки и кусал губы, выходя из себя. Но вынужден был оставаться на месте и приглашать в зал свидетелей, пока не кончится заседание, а потом еще провожать домой судью, который развлекался, расспрашивая его, потому что знал, в чем дело.
— Что с вами, дон Франко?
— Наказание божие ниспослал мне господь, синьор судья!
— Ну раз уж он так нравится девушке…
— Я скоро убью его своими собственными руками, синьор судья!
— Но прежде вы с Циту были большими друзьями, мне кажется.
— Это было предательство, синьор судья!
То, что дон Франко называл предательством, произошло однажды вечером в страстной четверг. Едва вынесли из церкви статую Христа бичуемого, начали палить из небольших мортир, каноники затянули свои псалмы, а верующие закричали: «Да славится пресвятой Христос бичуемый!»
Кто-то в толпе посмел ущипнуть какую-то женщину, та возмутилась, и началась потасовка. Удары, пощечины, мелькающие над головами палки, суматоха, женщины в обмороке, дети перепуганы, стражники и карабинеры протискиваются сквозь толпу — словом, сплошной переполох!
И Циту подхватил Бенинью, белую как полотно, бессильную, тоже в обмороке от испуга. Ему пришлось поднять ее на руки, и отнести домой в соседний переулок, и помочь донне Саре, которая стеная и рыдая, никак не могла распустить корсаж дочери, вытянувшейся на постели, словно покойница.
— Немного уксусу, донна Сара! Это пустяки.
Циту усердно принялся хлопотать вокруг девушки. Он уже давно имел виды на нее и теперь хотел воспользоваться случаем, чтобы войти в доверие ее семьи. И он брызгал холодной водой на ее лицо, и смачивал уксусом ноздри, и растирал лоб и руки, чтобы привести ее в чувство, и утешал мать, которая в силах была только плакать и отчаиваться:
— Пустяки, донна Сара!
Дон Франко прибежал, когда Бенинья уже полулежала в постели, бледная и растерянная, и Циту хлопотал возле нее, упрашивая:
— Глоток вина. Вам сразу же станет лучше.
И приподнимал ее голову, и подносил к губам стакан.
Дон Франко не мог отдышаться, потому что, бросившись домой, несся со всех ног через четыре ступеньки, едва ему сказали:
— Бегите скорее. Ваша дочь ранена!
Он слова не мог вымолвить, только ощупывал дочь, пытаясь понять, куда же она ранена. Наконец проговорил:
— Где?.. Где рана?
Циту, догадавшись, почему он об этом спрашивает, рассмеялся, налил стакан вина и ему и сказал:
— Известное дело: началась война — поползли слухи.
— Ах!.. Если бы не он! — Донна Сара рассыпалась в похвалах и благодарностях и расчувствовалась до слез, так была признательна и растрогана.
— Ну как, вам уже лучше? — спрашивал Циту девушку.
Бенинья улыбалась ему, еле заметно кивая головой, как бы говоря: «Лучше!»
— Еще немного вина?
— Нет, спасибо!
— Тогда я выпью его за ваше здоровье!
— Это чудо совершил пресвятой Христос бичуемый! — заключила донна Сара.
И Циту согласился с ней, и дон Франко тоже.
— У жены Титты, Глухого, разбита голова, — добавил он как бы в подтверждение.
И ушел вместе с Циту, который пригласил его выпить стакан вина в остерии у Патакки, потому что, когда они проходили мимо, трактирщик приветствовал их.
Они собирались нагнать процессию. Но на площади деи Веспри Циту снова пригласил дона Франко — в остерию к Ската.
— Немного вина вам не повредит. Тут оно гораздо лучше, чем там, вот увидите.
Дон Франко решил, что неловко отказываться.
— Вот как? Неужели?
— Да, да. Здесь оно неразбавленное.
— Ну хорошо, еще стакан!
Когда они добрались до площади Святой Марин, процессия ушла уже далеко. На углу была лавка Гваданьи с веткой лавра над входом и зажженным фонариком.
— А здесь вино «Виттория» самое что ни на есть натуральное.
— Нет, спасибо, кум Санти.
Но кум Санти, взяв его под руку, подтолкнул внутрь.
— Последний стакан, дорогой дон Франко!
Этот последний стакан развязал тому язык и привел в хорошее настроение. Дон Франко захотел рассказать хозяйке остерии, что случилось во время процессии и какое чудо сотворил пресвятой Христос бичуемый! Он путался, повторялся, снова путался и все время хлопал Циту по плечу: «Молодец, парень!» — и смотрел на него слипавшимися, осоловевшими глазами:
— Молодец, парень!
Донна Сара и Бенинья, увидев, что он входит, шатаясь, шапка сдвинута на затылок, в изумлении воскликнули:
— О боже!.. Что с вами?
— Славный парень этот Циту! Замечательный человек! Да славится пресвятой Христос бичуемый!
И упал в ближайшее кресло, как-то странно похихикивая.
* * *
Так Циту вошел в семью Ло Кармине и стал бывать в доме даже в отсутствие дона Франко. И однажды, когда донна Сара на минутку отлучилась на кухню, оставив его наедине с дочкой, Циту мог спокойно сказать девушке о том, на что уже давно намекал взглядами, ухаживаниями, шутками:
— Я с ума схожу из-за вас! Если только вы согласны…
И, видя, что девушка зарделась и опустила голову, он пошел дальше — обнял ее за талию и поцеловал в затылок.
— Мама! — воскликнула Бенинья, не ожидавшая этого. — Ради бога, Циту!
Но в ответ на робкий упрек Циту, потерявший голову, снова поцеловал ее, и на этот раз в губы.
И при этом поцелуе сердце бедной Бениньи вспыхнуло пожаром, потому что огонь в нем зажегся еще тогда вечером, в то самое мгновение, когда, очнувшись, она увидела Циту у своей постели и узнала, что он нес ее, как больного ребенка, на руках до самого дома.
Донна Сара сразу же поняла, что к чему, но промолчала.
«Блюститель порядка — не бог весть какое ремесло, — размышляла она. — Но раз патриарху святому Джузеппе так угодно!..»
