class="p1">Через час встала вся семья. Старшая дочь Ентл, девушка лет шестнадцати, проворно оделась и бросилась помогать матери. Хьена растапливала печь.
— Мама, а мне что делать? — спросила Ентл.
Хьена внимательно посмотрела по сторонам, будто собираясь поведать какой-то секрет, и, убедившись, что Лейба уже ушел, тихим, слабым, как после болезни, голосом ответила:
— Золотце, просмотри горох.
— А ты его еще не перебрала?
— Перебрать-то перебрала, да мало ли что, вдруг несколько червивых не заметила. Зрение, доченька, совсем отказывает. Вдруг, не дай бог, трефного наедимся. Червивый горох ведь трефной, хуже свинины…
Сев за стол, Ентл стала по новой перебирать горох.
— Вот червивая, — то и дело говорила она как будто с радостью. — А вот еще! Ой, мама, сколько ж ты червивых пропустила! Как же ты так?
Хьене будто тупой нож в сердце всадили.
— Совсем ничего не вижу, — объяснила она дочери.
Ентл испуганно вытаращила глаза, не зная, что на это ответить.
— Теперь твой отец со мной разведется, — добавила Хьена с притворной улыбкой.
— Мама, ты что?! — всхлипнула дочь.
— Глупенькая, думаешь, так не бывает? — Сама не понимая зачем, Хьена пугала свое дитя. — Он еще молодой, а я уже старая, слепая…
— Мама, хватит, перестань! — сердито выкрикнула Ентл, еле сдерживая слезы.
*
С каждой неделей зрение Хьены становилось все слабее, а страх все сильнее. Ей казалось, что Лейба совсем к ней охладел: поест и, даже не посмотрев на нее, уходит на рынок.
Дома было несладко, а в синагоге по субботам и того хуже. Каждодневные молитвы Хьена помнила наизусть, но когда приходилось читать по молитвеннику субботние, а тем более с благословениями на новолуние, она с завистью смотрела на своих ровесниц, которые сидели с книжками в руках, что твои царицы, читали и лили слезы в свое удовольствие. Она подносила «Тхинес» [41] к самым глазам, стараясь не плакать (хотя какой смысл в молитве без слез, это же как свадьба без музыкантов!), но это не помогало: буквы мешались друг с другом, и Хьена почти не различала слов, кроме тех, что напечатаны крупным шрифтом, в начале абзацев после слов «Властелин мира». Но это на святом языке. Да, молиться на нем — великая заповедь, и воздаяние на том свете за нее больше, но для Хьены эти слова чужие, она их не понимает. Ее слова, милые, родные, проникающие в самое сердце, набраны мелкими, как жемчужинки, буковками, и эти буковки больше не хотят ей служить, как будто они за что-то рассердились на нее и, как только она пытается их «сказать», подпрыгивают и прячутся под черной занавесью.
— Чем же я перед Тобой провинилась, Властелин мира, — тихо плачет Хьена в синагоге, — что Ты так рано меня наказал, Отец небесный?..
Она лишилась даже единственного утешения, единственной радости, которую по субботам доставляло ей чтение Тайч-Хумеша. Она просиживала над книгой так же долго, как раньше, чтобы Лейба не заподозрил, что она не читает. Но если раньше она одновременно читала и плакала, то теперь только плакала над своей несчастной судьбой, и Лейба, задремавший после чолнта, просыпался и ворчал:
— Чего это моя «праведница» так разохалась?
А Хьене слышалось: «Старуха!» — и она затихала.
*
Однажды в синагоге Хьена рассказала о своем «изъяне» супруге раввина, раньше срока постаревшей женщине с морщинистым лицом и добрыми черными глазами, кротко и печально, с какой-то неземной тоской смотревшими через стекла очков, которые она надевала, когда молилась.
— Ребецн [42], что мне делать? — спросила Хьена, когда из ковчега доставали свиток Торы. — Совсем читать не могу.
— Ничего страшного, дочь моя, — успокоила ее жена раввина. — Купи очки, как у меня.
Хьена вздрогнула.
— Они всего злотый стоят, зато прекрасно видеть будешь, — продолжила женщина, заметив ее замешательство.
— Мне же только тридцать восемь! — слабым голосом возразила Хьена. — Я стесняться буду.
— Понимаю, дочь моя, когда-то давно я тоже стеснялась. Да какое там «давно»! Я их всего два года ношу… Конечно, поначалу все стесняются, но что поделаешь? Ну-ка, примерь мои, кажется, они тебе подойдут.
Она сняла очки и с ласковой улыбкой водрузила их на нос Хьены…
Хьена изменилась в лице, покраснела, потом побледнела, как молоденькая девушка, примерившая мужскую шляпу.
— Попробуй, почитай немножко. — Жена раввина протянула ей свой молитвенник, и Хьена, дрожа, вгляделась в страницу.
— Ну? — спросила ребецн, как настоящий врач. — Видишь что-нибудь?
— Господи, вижу! — радостно отозвалась Хьена. — Глаза будто помолодели, прямо как сразу после свадьбы. — «Властелин мира, — начала она читать, — почувствуй, как мое сердце стремится к добру, исполни мою просьбу, прими мою молитву, и да пребудет с нами Твой Дух. И пошли нам мудрости и понимания, чтобы с каждым из нас осуществились слова пророка: „И почиет на нем Дух Божий, дух мудрости…“» [43]
— Это ты каждую субботу читаешь, тут ты все наизусть помнишь, — перебила ребецн. — Так не понять, помогают тебе очки или нет. А вот почитай-ка отсюда. Это новая молитва, ты ее еще не видела.
Она поправила очки на носу Хьены, объяснив, что они должны сидеть повыше. Хьена грустно улыбнулась и начала сдавать экзамен по новой молитве:
— «Властелин мира, Ты создал человека, создал тело и душу. Тело — это земной прах…»
— «Земной прах!» — подхватила ребецн, как умирающий от жажды подхватывает готовую упасть кружку с водой.
— «Земной прах… — Хьена уже углубилась в молитву, стала читать громче, нараспев. — А душа вышла из-под Твоего небесного трона, и когда человек умирает, они отделяются друг от друга и возвращаются на свое место: тело кладут в могилу…»
— А как же иначе! — согласилась ребецн. — Конечно, в могилу! Куда еще девать грешное тело?
— «Тело кладут в могилу, где оно гниет и превращается в землю…»
— Ладно, достаточно! — остановила ее ребецн. — Видишь, как хорошо в очках?
— Прямо будто заново родилась! — просияла Хьена. — Как сразу после свадьбы!
— Даст бог, купишь после субботы очки и вмиг прозреешь.
Тут Хьена погрустнела. Она подумала, что в очках выглядит старой и некрасивой. Представила себе, как сидит в субботу над Тайч-Хумешем — на носу очки — и читает. А Лейба, проснувшись, встает, подходит к столу, зло смотрит на нее и ворчит: «Старая бабка!»
И тут она не выдержит. «Не нравлюсь, — скажет, — можешь со мной развестись, если хочешь». — «Да хоть завтра!» — радостно ответит Лейба.
И это будут не пустые слова. Назавтра же он потащит ее к раввину, где за полчаса (или сколько на это нужно времени?) их разведут. Он ничего ей не оставит по брачному договору, потому как у него у самого
