Он замер и чуть было не отпустил ее руку.
— А разве не этого вы ожидали? — Она рассмеялась. — Но душу нельзя продать. Ее можно только потерять и никогда больше не найти. Сказать вам, чего я на самом деле от вас хочу?
— Скажите.
— Женитесь на мне, — сказала она.
«То есть продайте мне вашу душу», — подумал он, но промолчал.
Однако она прочитала ответ у него в глазах.
— Господи, — сказала она. — Неужели я прошу слишком много? За все, что даю?
— Я должен это обдумать!
Сам того не заметив, он отступил на шаг к двери.
Теперь ее голос звучал очень грустно:
— Если вам обязательно нужно обдумать дело заранее, оно никогда не будет сделано. Когда вы кончаете читать книгу, вы ведь знаете, понравилась она вам или нет? И в конце спектакля вы либо спите, либо нет? Ну, и красивая женщина — это красивая женщина, не так ли, а хорошая жизнь — это хорошая жизнь?
— Почему вы не хотите выйти на свет? Как мне узнать, что вы на самом деле красивая?
— Вы узнаете, только если шагнете в темноту. Неужели вы не можете судить по голосу? Не можете? Бедный! Если вы не поверите мне сейчас, я не буду вашей никогда.
— Я должен подумать! Вернусь завтра вечером! Что значат двадцать четыре часа?
— Для человека в вашем возрасте — все.
— Мне только сорок!
— Я говорю о вашей душе, а для нее может быть слишком поздно.
— Дайте мне еще ночь!
— Вы ее возьмете так или иначе, на свой страх и риск.
— О боже, боже, — сказал он, закрывая глаза.
— Увы, именно сейчас он помочь вам не в силах. Вам лучше уйти. Вы состарившийся мальчик. Жаль. Жаль. Ваша мать жива?
— Умерла десять лет назад.
— Нет, жива, — сказала она.
Отступая к двери, он остановился и попытался успокоить свое взволнованное сердце.
— Как давно вы здесь? — Спросил он, с трудом ворочая языком.
Она засмеялась, но смех ее был тронут горечью.
— Уже третье лето. И за три года в мою лавку зашли только шесть мужчин. Двое сразу убежали. Двое немного побыли, но ушли. Один пришел еще раз, а потом исчез. Шестой, побывав три раза, признался, что он не верит. Дело в том, что никто, видя при дневном свете безграничную и ограждающую от всех забот и тревог любовь, в нее не верит. Душевно чистый, простой, как дождь, ветер и семя, какой-нибудь юноша с фермы, быть может, остался бы со мной навсегда. Но житель Нью-Йорка? Этот не верит ни во что… Кто бы ты ни был, какой бы ты ни был, о добрый господин, останься и подои корову, и поставь парное молоко охладиться под навес в тени дуба, который растет у меня на чердаке. Останься и нарви водяного кресса, чтобы очистить им свои зубы. Останься в северной кладовой, где пахнет хурмой, виноградом и мандаринами. Останься и останови мой язык, чтобы я больше об этом не говорила. Останься и закрой мне рот так, чтобы я не могла вздохнуть. Останься, ибо я устала от разговоров и нуждаюсь в любви. Останься. Останься.
Так пылко звучал ее голос, так трепетно, так чарующе, так нежно, что он понял: если он сейчас не убежит, он пропал.
— Завтра вечером! — крикнул он.
Он обо что-то споткнулся. Это была отломившаяся от бруска острая сосулька.
Он наклонился, схватил сосульку и побежал.
Дверь за ним громко хлопнула. Свет в лавке мигнул и погас.
Теперь уже нельзя было разглядеть снова на вывеске: Мелисса Жабб, ведьма.
«Уродина, — думал он на бегу. — Страшилище, наверняка страшилище и уродина. Конечно, так! Ложь! Все ложь, от начала до конца! Она…»
Он на кого-то налетел.
Посреди улицы они вцепились друг в друга, замерли, вытаращив от удивления глаза.
Опять Нед Эмминджер! О боже, снова старик Нед Эмминджер! Четыре часа утра, воздух по-прежнему раскаленный, а Нед бредет, как лунатик, в поисках прохлады, потная одежда, присохнув к горячему телу, свернулась розетками, пот стекает с лица, глаза мертвые, ноги скрипят в запекшихся от жары кожаных полуботинках.
Налетев друг на друга, они чуть не упали.
Судорога злобы сотрясла Уилла Моргана. Он схватил старика Неда Эмминджера и подтолкнул в глубину темного переулка. Не загорелся ли снова свет там, в конце переулка, в витрине лавки? Да, горит.
— Нед! Иди! Вон туда!
Почти ослепший от зноя, смертельно усталый, старик Нед Эмминджер заковылял по переулку.
— Подожди! — крикнул ему вслед Уилл Морган, жалея о своей злой шутке.
Но Эмминджер его не услышал.
Уже в подземке Уилл Морган попробовал сосульку на вкус. Это была любовь. Это был восторг. Это была женщина.
Когда, ревя, к платформе подлетел поезд, руки Уилла Моргана были пусты, тело покрывала ржавчина пота. А сладость во рту? Ее уже не было.
Семь утра, а он так и не сомкнул глаз.
Где-то огромная доменная печь открыла свою заслонку, и Нью-Йорк сгорал, превращаясь в руины.
«Вставай! — подумал Уилл Морган. — Быстро! Беги в Гринвич-Виллидж!»
Ибо он вспомнил вывеску:
Прачечная
сдавайте свои проблемы до 9 утра
вечером вы получите их разрешенными
Он не отправился в Гринвич-Виллидж. Он встал, принял душ и бросился в доменную печь города — только для того, чтобы навсегда потерять свою работу.
Поднимаясь в немыслимо душном лифте вместе с мистером Биннсом, коричневым от загара, разъяренным заведующим кадрами, он знал уже, что ее потеряет. Брови у Биннса прыгали, рот шевелился, изрыгая безмолвные проклятия. Ошпаренные волосы иглами дикобраза топорщились, прокалывая изнутри его пиджак. Ко времени, когда они с Биннсом достигли сорокового этажа, Биннс уже перестал быть человеком и стал антропоидом.
Вокруг, как итальянские солдаты, прибывшие на уже проигранную войну, бродили служащие.
— Где старик Эмминджер? — спросил, пристально глядя на пустой письменный стол, Уилл Морган.
— Позвонил, что болен. Из-за жары плохо себя чувствует. Будет в двенадцать, — ответил кто-то.
Вода в холодильнике кончилась задолго до двенадцати… А кондиционер? Кондиционер покончил с собой в одиннадцать тридцать две. Двести человек превратились в диких зверей, цепями прикованных к письменным столам возле окон, специально устроенных так, чтобы их не открывали.
Без одной минуты двенадцать мистер Биннс приказал им по селектору подняться и стать около своих столов. Они стали. Их покачивало. Температура была девяносто семь градусов по Фаренгейту. Биннс не спеша двинулся вдоль длинного ряда. Казалось, что в воздухе вокруг него висит, шипя, как на раскаленной сковороде, рой невидимых мух.
— Прекрасно, леди и джентльмены, — заговорил он. — Все вы знаете, что сейчас спад, в каких бы радостных выражениях ни говорил об этом президент Соединенных Штатов. А мне, чем вонзать нож в спину, приятнее пырнуть вас в живот. Сейчас я пойду вдоль ряда и буду кивать и шепотом говорить: «вы». Те, кому это словечко будет сказано, очищайте свои столы и уходите. У дверей вас ждет выходное пособие, равное четырехнедельному окладу. Постойте: кого-то нет!
— Старика Неда Эмминджера, — подал голос Уилл Морган и прикусил язык.
— Старика Неда? — переспросил мистер Биннс свирепо. — Старика? Вы сказали, старика?
Мистер Биннс и Нед Эмминджер были ровесники.
Мистер Биннс, тикая как бомба замедленного действия, ждал.
— Нед, — сказал Уилл Морган, давясь обращенными к себе проклятиями, — должен быть…
— …Уже здесь.
Все обернулись.
В дверях, в конце ряда, стоял старик Нед, он же Нед Эмминджер. Он оглядел собрание гибнущих душ, прочитал погибель на лице у Биннса, попятился было назад, но потом тихонько стал в ряд около Уилла Моргана.
— Ну, ладно, — сказал Биннс. — Начинаем.
Шаг — шепот, шаг — шепот. Двое, четверо, а вот уже шестеро повернулись и стали вынимать все из своих столов.
Уилл Морган вдохнул и, не выдыхая, замер.
Биннс дошел до него и остановился.
«Ты ведь не скажешь этого? — думал Морган. — Не говори!»
— Вы, — прошептал Биннс.
Морган резко повернулся и успел ухватиться за вздыбившийся почему-то стол. «Вы, — щелкало хлыстом у него в голове, — вы!»
Биннс сделал еще шаг и теперь стоял перед Недом Эмминджером.
— Ну, старик Нед, — сказал он.
Морган, закрыв глаза, молил мысленно: «Скажи это, скажи это ему: ты уволен, Нед, уволен!»
— Старик Нед, — сказал нежно Биннс.
Морган сжался от его голоса, такого необычно дружелюбного, мягкого.
Повеяло ленивым ветром южных морей. Морган замигал и, втягивая носом воздух, поднялся из-за стола. В выжженной солнцем комнате запахло прибоем и прохладным белым песком.
— Нед, дорогой старик Нед, — сказал мистер Биннс ласково.
Ошеломленный, Уилл Морган ждал. «Я сошел с ума», — подумал он.
— Нед, — сказал мистер Биннс ласково. — Оставайся с нами. Оставайся.
