— Что с вами, сеньор Тониньо?
— Господи, я чуть было не застрелил тебя, дружище! Мне уж всюду мерещатся волки. Я только что видел Белого Волка, вот тут, рядом, в луже крови. И промахнулся. Представь себе… Он ростом с осла. Показал мне спину и пошел вверх по горе, медленно так, словно совершает прогулку.
— Вы шутите…
— Честное слово.
Первые загонщики показались на вершине холма, и Дока почувствовал облегчение.
— Пойдемте отсюда, хозяин. Вы расстроены.
— Ты с ума сошел. Такой же волк, как другие.
— И то правда, — и, повысив голос, закричал: — Эй! Троих сюда!
Загонщики спустились в долину. С противоположной стороны уже приближались другие. Двое из них несли убитого волка, подвешенного на жерди, концы которой лежали у них на плечах. Волкам, поваленным на лугу, связали лапы, срубили молодые сосенки, из которых получился длинный шест, подвесили на нем трех убитых волков вниз хребтом, и караван двинулся. Антонио Роке нагнал товарищей и рассказал им о своем приключении. Все рассмеялись. Правда, кроме слуг и местных жителей, взглянувших на него с беспокойством.
VII
Ужин кончился, и вкруг скудного стола семья Жоана Полако также благодарила бога. Сам хозяин, в заплатанной одежонке и с перепачканными застывшей смолой руками, его жена, худенькая и незаметная, сморщенная, словно кора старого дуба; отец и мать, источенные временем; десятилетний сын, маленький калека со взглядом испуганного звереныша, — все торжественно поднялись на молитву.
Жоан, с почернелым лицом, перечерченным шрамом от кривого садового ножа, начал свое бормотанье, скорей для себя самого, чем для того, чтоб быть услышанным другими:
— Хвала святому Себастьяну, и да оградит он нас от голода, чумы и войны. Отче наш…
Последовала глубокая тишина. Затем голос послышался снова:
— Будь благословенна святая Варвара, огради нас от бурь и гроз. Аве Мария…
Снова пауза. Все молились, опустив голову, сложив на груди руки со сплетенными пальцами. И голос продолжал сухо и хрипло:
— Будь благословен святой Роман, огради нас от бешеных собак. Отче наш..
И бормотанье длилось дальше, прерываемое тишиной, в которую с воем врывался ветер, угрожающе дребезжа стеклами окон.
— Хвала святому Бразу, и да оградит он нас от болей в горле. Отче наш…
Под конец молились за родственников, за друзей и за всех, кому угрожает опасность и в чьих душах нет мира.
— Упокой, господи, души дедушки и бабушки. Отче наш…
— Упокой душу тетушки Жоаны. Отче наш…
— Упокой душу дядюшки Франсиско. Отче наш…
— Не допусти, господи, чтоб сеньор Антониньо Роке совершил что дурное. Отче наш…
— Огради всех, кто странствует по морским волнам, от опасностей. Отче наш…
VIII
Вода в реке прибывала, и пришлось идти к мосту — перекинутой через поток сосне. Он услышал где-то впереди удары топора, резкие и мерные, означающие, что вот-вот упадет дерево. Вскоре он увидел двух дровосеков возле старой сосны. Он направился было к ним, но заметил, что они прервали работу, словно чем-то внезапно испуганные. Он понял, в чем дело, и незаметно свернул в сторону, спустясь на тропинку ниже по склону. Его возмущало глупое суеверие всех этих людей, но он уже имел случай убедиться, что оно неколебимо и все разъяснения тут ни к чему… Он медленно шел вдоль реки… Неподалеку он услышал песенку пастушки, хотел было опять свернуть в сторону, да раздумал. Сейчас он подойдет к девушке и докажет, что ей нечего бояться. Пастушка оказалась девчонкой лет десяти. Увидев его, она оборвала свою песенку на полуслове и взглянула испуганно. Для него, так любящего детей, это было хуже всего. Прошло только несколько дней, а уж и дети знают… Все изменились к нему, и все изменилось вокруг него. Это были другие люди, другие деревья, другие реки и другой пейзаж. Надо бежать отсюда. Но он не хотел бежать. Он хотел бороться с нелепой легендой, победить суеверие, побороть страх, который внушал теперь людям уже одним своим появлением. Маленькая пастушка не отрывала от него глаз, в полной растерянности. И Антонио Роке, с ружьем через плечо, сказал, подойдя к ней:
— Не бойся меня, девочка! Я никому не причиняю зла. Я твой друг. — И ласково погладил ее по волосам. — Не бойся меня.
И, помахав ей рукой, продолжал свой путь через сосновый бор.
Домой он вернулся уже затемно. Дом его опустел. В кухне не слышно было болтовни слуг. Только старуха сидела у очага; другие теперь избегали хозяина. Соседи кланялись издали и спешили прочь.
Однажды вечером вернулся Земляк — влетел через окно и принялся, как прежде, клевать крошки на подоконнике. Поклевал суетливо, потом испуганно вспорхнул и сел на перекладину ворот. Но в то же мгновенье Антонио Роке увидел, как воробышек плашмя упал на землю. Он опрометью бросился на улицу. Устроившись у самых ворот, двое мальчишек возились с рогаткой. Увидев Антонио Роко, они бросились наутек. На земле остался одиноко лежать Земляк. Антонио Роке нагнулся и поднял его — он был еще теплый… Растерянно смотрел он вслед мальчишкам. Тем временем один из них вдруг споткнулся, упал и ударился лицом о камень. На дикие вопли мальчика выбежал отец, успев еще заметить, как Антонио Роке входил в свои ворота.
— Что тут стряслось?
Второй мальчик ответил:
— Он споткнулся о камень.
Прибежала вся в слезах мать парнишки и схватила его на руки, словно он уж и идти не мог.
— Ах, матерь божия, какое несчастье!
И вскорости уже передавалось из уст в уста:
— Это он его камнем. Хотел убить Доку, потом слугу одного, а теперь вот Жоаозито Патако…
— Камнями кидается…
— Свят! Свят!
И старухи, выглянувшие было на улицу, крестились и спешили снова укрыться в своих темных норах.
IX
Чудесно в лесу, когда сияет солнце! И особенно поутру или под вечер, когда с небесной голубизны падают на дремлющую чащу бесчисленные нити света, прошивая густую листву.
С тех пор как люди отвернулись от него, он сделался особенно чувствителен к красотам природы. По целым часам смотрел он вокруг, сам не зная на что, забыв обо всем на свете. И наслаждался свежестью какого-нибудь укромного уголка или внезапно открывшимся видом какой-нибудь лужайки, мимо которых прежде прошел бы, не оглянувшись.
До конца каникул оставалось еще четыре дня, и только тогда он намеревался вернуться в Коимбру, как задумал. Если он уедет раньше, это будет напоминать бегство. Он во что бы то ни стало должен перетерпеть эти четыре дня, чтоб хоть немного смягчить страсти, вызванные глупым суеверием. Он сел на поваленное дерево у дороги. Вокруг, вплотную к стволу, выросли большие белые грибы. Целая семья: одни — высокие, на шершавой черной ножке, другие — поменьше, с гладкой шляпкой, а некоторые — еще только маленькие шарики, высовывающиеся из черной и рыхлой от прелых листьев почвы. Вороний грай заставил его поднять голову. Вороны летели большой стаей, высоко в небе, размеренно и плавно махая крыльями. «Карр-р!.. Кар-рр!»
Они издали чуют порох, и у них жесткое мясо. В них трудно попасть. Послышался скрип телеги, запряженной волами и доверху нагруженной бревнами. За ней показались другие. Четыре телеги охали одна за другой, вереницей, пошатываясь, скрипя и дребезжа, по ухабам неровной дороги. Возчики шли позади рядком, переговариваясь, и несли на плечах длинные палки с железным наконечником, какими погоняют волов.
— Храни вас бог! — промолвили они разом, поравнявшись с Антонио Роке.
— Добрый день, — отозвался он и задумался над этим приветствием: «Храни вас бог». Почти все уже предпочитают простое: «Добрый день». Почему возчики прибегли к старому религиозному обороту? Может быть, с особым намерением? Нет, наверно, нет. Но, по правде говоря, в него самого уже вселился дух недоверия, совершенно ему несвойственный. Он считал, что уж если перетолковывать, то лучше в благоприятную сторону. И главное, не следует придавать значения поступкам этих темных людей. Все вопрос времени, суеверие заглохнет или, вернее, сменится новым. Сегодня — Белый Волк. В один прекрасный день ему перестанут приписывать злые чары, и что-нибудь другое станет возбуждать страх, причина которого — невежество. И все же было неприятно из «дорогого дитяти» стать «первым врагом». Но его-то, в конце концов, больше всего огорчало, что все эти люди так мучаются, испытывая этот нелепый страх. От того, в ком всегда находили помощь и поддержку, они ожидали теперь лишь внезапного и жестокого нападения… Он встал и пошел вниз по склону, через лес.
Местный священник считал его самым отпетым еретиком и поэтому не пытался успокоить своих прихожан, пребывающих во власти кошмара. Совсем напротив. Во время мессы он сказал:
— Это кара божья!
Антонио Роке вспомнил, как ухаживал за племянницами священника, сначала за Розой, потом за Эмилией, и перепрыгивал через стену, окружающую сад, чтоб взобраться по апельсинному дереву до окошка этого респектабельного дома. Точь-в-точь как в романах Камило[7] — трагическая любовь и развязка с выстрелами из мушкетона. Но, видимо, у священникова ружья покривился ствол, ибо, хотя в него и стреляли в упор, цели достигла лишь одна дробинка, поцарапавшая ему левое ухо. Так что с этой стороны нельзя ждать ничего, кроме самого ядовитого сгущения красок. Ну да будь что будет…
