Кати ложится на спину. Потом отворачивается к стене. Голос Анчи из зеленого аппарата ползет следом.
— Ну, что я говорила? Уже и с этой прощается. Нет, он по мне, этот тип!
Кати набрасывается на зеленую трубку и, стоя на коленях:
— По тебе?! Рехнулась?!
Итальянская музыка. Гармоника, шарманка, как обычно. Кати отворачивается от голубого мерцания. В мембране скрип, хрип.
— Кати? Кати! Ты плачешь?
Гортанный голос актера, женский смех, шум римской улицы, хотя телевизор приглушен нарочно, чтобы можно было болтать по телефону.
— Ты что, плачешь? Ну что с тобой?
— Вот ты скажи мне!.. — Кати по-детски всхлипывает. — Нет, ты скажи! Он в пять часов кончает. В пять! И каждый день в полночь… Он и телевизор этот проклятый купил, чтобы самому каждый день спокойно до полуночи…
— Но что он говорит? Все-таки, что? Ведь говорит же он что-нибудь?
— Ухмыляется.
— Что?
— У-хмы-ля-ет-ся!
— Как? Просто ухмыляется, и все? Он что, приходит пьяный?
— Нет. Станет в дверях и у-хмы-ля-ет-ся!
— Погляди! Погляди-ка! И эта ребенка ждет! — Вопль Анчи — вопль истинных поклонников кино.
— Знаешь, я, пожалуй, положу трубку.
— Ой, нот, нет! Не сердись! Просто я одновременно фильм смотрю, и у этой черной пантеры тоже будет… Прости! Значит, просто ухмыляется? И ты терпишь?
— Что?
— Ну то, о чем говорила. Что он домой не приходит.
— Что я могу поделать?
— Ты даже не спрашиваешь, где он бывает?
— Боюсь спросить.
— Но, может быть, у него действительно какое-нибудь важное дело?
— Каждый день? А, брось!
— Н-да, каждый день, это слишком. Конечно.
— Слушай, я правда положу трубку. Что я тебе надоедаю со своим этим. Просто вдруг нашло что-то. Смотри фильм. Я повешу трубку. Выключу и…
— Кати! — Молчание, — Кати! Алло!..
— Да. Я слушаю.
— Не дури! Смотри, не сделай какой-нибудь глупости… Живи я поближе, сейчас пришла бы к тебе. Хорошо бы, да? От этого телефона никакого толку.
— Анча? Знаешь, а может, у него и нет женщины. Вообще никого нет. Подозрительно только, что он ухмыляется.
— Это, должно быть, жутко бесит.
— Я уж подумала даже, что ему просто домой идти не хочется.
— Да, но где же он болтается допоздна?
— О! От этого с ума сойти можно!
Кати переползает на коленях в самый угол софы, в полушки. Они валяются теперь как попало. Обеими руками она сжимает зеленую трубку.
— И эта ухмылка его, знаешь!..
— Вот это прямо понять невозможно, — Анча слушает Кати вполуха. И вдруг неожиданно вскрикивает. — Ой, видала? Не сердись, но ведь он, бедняга…
— Я не видела. Вообще ничего не видела. Ничего!
— Я только потому, что он бедный… гляди! Он умер!
— Что он?..
— Умер, Тоньяцци умер. Ой, смотри скорее! Сидит на почте в кресле, мертвый. Не выдержал. Его пытаются привести в чувство, все напрасно. О, как мне жаль его!
— Умер?
— Хана! Кара божья, а? Видала?
Кати медленно поворачивается к телевизору и сквозь всклокоченную рыжую гриву смотрит на экран. В голосе Анчи надежда, ей так хочется поговорить о Тоньяцци.
— Видела? Алло, Кати!
— Хоть бы об этом подумал. — Кати уставилась на тусклый экран. — Да, об этом. Я же беспокоюсь, не случилось ли с ним какой беды.
— О, не думай о таких вещах.
— А вдруг! Может, именно сегодня он пришел бы вовремя? Только где-то что-то… В такие минуты в голове одна мысль: в «Скорую» звонить, в полицию, в больницы…
— Глупости!
— Знаешь, если бы мы оставили…
— Что?
— Ре-бен-ка! Если бы оставили ребенка, может, тогда… Но я ведь боялась, что малыш будет раздражать его. — Кати резко смеется в трубку. — И он не станет спешить домой…
— Да, человек все рассчитывает, высчитывает…
— Что ты говоришь?
— Говорю, выгадываем все, как лучше. А, черт! «Новости» смотришь?
— Нет.
— Подожди, я тоже выключу.
Кати сидит неподвижно на корточках в углу дивана. Ноги затекли, но она не меняет позы. На экране мелькают города, улицы, танки, заводы, машины. Молодые парни в белых рубашках, заложив руки за голову, бегут вдоль стены. Прямо на деревья падает самолет. Лицо африканского министра. Зал заседаний ООН. Хорошо поставленный, бесстрастный голос диктора.
— Я здесь, — раздается в трубке голос Анчи. — Кати?
— Ну говори, говори!
— О чем?
— Не знаю.
1968
До одиннадцати Йоцек околачивался на кухне: складывал грязную посуду, перебрасывался шутками с судомойкой и поварихой, сваливал в помойное ведро объедки с тарелок — а взамен получил полную тарелку студня и порцию свиной колбасы; прихлебывая пунш, он заглядывал в зал, как только распахивалась дверь, и смотрел на танцующих. С темно-коричневых балок свисали цветные полоски серпантина, горели фонарики: официанты разносили по столам обернутые белыми салфетками бутылки шампанского — к новогоднему тосту. Часов в одиннадцать Йоцека потянуло на свежий воздух, он вышел на заснеженную площадку за домом, побрел к конюшне, заглянул к лошадям. Лошади встретили его ржаньем: Йоцек похлопал их по крупам, почесал шеи под густой гривой и подбросил сенца.
— Вот и вам новогоднее угощение! — бормотал он. — А там сейчас веселье в полном разгаре!
С вершины гор со свистом налетел ветер, наметая к конюшне мелкую снежную пыль; Йоцек, зажмурясь, подставил лицо снежному вихрю, с наслаждением вдыхал чистый морозный воздух. Чуть поодаль, увязая по колено в снегу, бродил какой-то мужчина с непокрытой головой и без пальто. Должно быть, кто-то из гостей вышел освежиться. Человек потоптался у дома, зачем-то заглянул в дровяной сарай, потом обошел вокруг дома и вынырнул у палисадника перед окнами завхоза, явно что-то высматривая. Йоцек направился к нему. Застигнутый врасплох, мужчина остановился.
— Вон что, — смущенно посмеиваясь, сказал он Йоцеку, — так это не вы ли привезли сюда на санях наши вещи?
— А как же, — кивнул Йоцек. — Кроме меня, тут возить некому.
— Тогда с Новым годом вас! — сказал мужчина.
— Благодарствуйте, а только двенадцати еще нету.
— Эка беда, нет — так будет! — Мужчина внимательно разглядывал Йоцека. Достав из кармана сигареты, он закурил сам и угостил старика.
— Лучше бы вам зайти в дом, — нерешительно посоветовал Йоцек, — не ровен час простынете. Да и за Новый год скоро уж чокаться пора…
Мужчина горбился, ежился под порывами ветра, потирал руки, согревал дыханием озябшие пальцы и глубоко затягивался сигаретой; это был брюнет лет сорока, явно любитель выпить: несколько одутловатое лицо выдавало его пристрастие к спиртному.
— Послушайте, — обратился он к Йоцеку. — У меня к вам просьба.
— Пожалуйста… какая же просьба? — подбодрил его старик.
— У вас ведь, наверно, есть тут какая-нибудь комнатушка?
— Как же не быть, есть! Ведь я тут живу.
— Я плачу вам сто форинтов. — С этими словами мужчина вытащил заранее приготовленную аккуратно сложенную сотенную бумажку и протянул старику, — Взамен прошу только в полночь пустить меня на часок к вам в комнату. На часок, не больше. Меня и… ну, словом, с дамой. Не беспокойтесь, все будет в наилучшем порядке… Ну, идет?
— А по-другому нельзя уладить? — замялся Йоцек.
— Как тут уладишь? Там ведь, в доме, сами понимаете… неловко…
— Да комнатенка-то у меня неказистая больно! Койка железная, заместо одеяла — попона, рвань всякая…
— Вы уж посочувствуйте, не портите мне новогоднюю ночь, — принялся упрашивать мужчина. — Ведь и вы были молоды.
— Не по душе мне такое, — проворчал Йоцек, но сотенная уже перекочевала к нему в ладонь. Мужчина, взяв его под руку, потянул за собой.
— Ну-ну, покажите, где оно, ваше жилье. Оставите дверь незапертой, вот и все, что от вас требуется.
Йоцек, отстранившись, высвободил руку, вынул из кармана ключ на шнурке.
— Пожалуйте сюда. Да только смотрите, чтобы все было в аккурате. Я такими делами сроду не занимался, и если тут прознают…
Он повел мужчину вниз по склону, меж сосен, пригнутых тяжестью снега. Возле одной из дверей пристройки старик остановился, отпер замок, вошел, зажег свет и занавесил окно, спустив мешковину. Воздух в помещении был спертый; в железной печурке горел огонь. Йоцек стал у кровати, глянул гостю в лицо.
— Вот она какая, моя комната. Для вас бедновата будет.
— Нет, нет, ничуть, — поспешно возразил мужчина. — Вот разве что свечу зажечь. Найдется у вас свеча? Оставьте тогда на столе. Свеча будет в самый раз — романтика и все такое прочее… — Потирая руки, мужчина дождался, пока старик достанет свечу из ящика стола, а затем увлек его прочь. — Ну, пошли скорее, а то Новый год на носу! — Он оживленно хохотнул и похлопал Йоцека по спине. — Ничего, старина, все будет в порядке!
