Должно быть, потому так зло смотрел он на свои руки.
Сдвинув на затылок засаленную кепку, парень сорвал с шеи платок и вытер им выступивший пот. Не мог он сидеть спокойно, ничего не делая.
Потом, взяв в руки бутылку, он вежливо сказал:
— Ваше здоровье!..
В ответ раздался благодарный гул голосов.
Тогда, вытерев рот рукавом рубахи, парень стал пить. Все мы смотрели, повернувшись в его сторону. Он это понял; почувствовал наши взгляды. По всему было видно, что такое внимание ему непривычно, но он мужественно допил все до последней капли. Опять вытер рот, протянул пустую бутылку хозяину и попросил еще.
— Это я готовлю себе постель… На вине спится лучше, чем на циновке.
Отпустив шутку, он даже не улыбнулся. Да и никто из нас не нашел в ней ничего смешного.
— Вчера этот сукин сын поставил мне фонарь. Только сегодня заметил. Мы с приятелями приехали в Буселас ночью. Приехали на сбор винограда к Сойзе, Тойно де Сойзе. А этот сукин сын шофер стал ругаться, требовал пятьдесят милрейсов. Пятьдесят милрейсов за пол-легуа! Небось с Сойзы не посмел бы больше десяти взять. А с нас… Надо же! Свой своего обдирает. Хуже не придумаешь. Где справедливость, спрашивается?
Его передернуло, он вдруг умолк, но тут же заговорил еще резче:
— К вину каждый тянется, а к справедливости… Чтоб этот сукин сын, обобравший нас, оставил эти деньги в аптеке. Худшей беды я ему не желаю. Вот моя беда хуже.
Он поднес бутылку ко рту, на этот раз его не вытерев, и одним глотком осушил половину.
— Черт побери, трястись два дня в поезде, потом на грузовике, чтобы найти работу, — и все зря! Ведь там, где я родился, ее не найдешь, хоть тресни!
Я не понял, почему он посмотрел на меня. Его потухшие, тоскливые глаза вдруг зло сверкнули.
— Сеньор хочет сказать… земля бедная. Как бы не так. Кое у кого полный достаток и земли хоть отбавляй. Живут что твои графы. Три-четыре жнейки — и порядок! А мы, мужчины, хворост собираем, как бабы. За каких-нибудь восемнадцать милрейсов в день. Кто хочет, конечно… А кто не хочет, тот — лодырь. Тому — голод и тюрьма.
Его снова передернуло.
— Женская работа для мужика, — продолжал он, усмехнувшись. — Вот почему те, кто там остаются, — бабы, а не мужики. Как-нибудь женщины соберутся и кастрируют их. Если бы моя мать вовремя сделала это с моим отцом, меня бы не было на свете. — Но сказанное, видно, не удовлетворило его, и он добавил: — А коли уж я родился, надо было ей трахнуть меня головой о стенку. — Он тяжело вздохнул. — Ну и жизнь! Вам, наверно, не по душе моя компания… Ведь мы, приезжие, отнимаем работу у тех, кто здесь живет. Так? Точно я говорю?..
Вино делало свое дело, и скоро мысли его стали путаться, а язык заплетаться.
— Точно! Разве нет? А из дома уйти в чужие края — что может быть хуже? Дома-то и стены помогают. Любая боль проходит. У нас в округе ни один шофер не сдерет пятьдесят милрейсов за пол-легуа. Это все равно что ограбить слепого. — Он снова с силой тряхнул руками. — Тебе вот нравятся твои руки? Ну скажи, нравятся?!
— Они мне ничего плохого не сделали!..
— Ну, ну?..
— Без них я бы…
— А у меня наоборот. Если бы у меня их не было, я бы не оставил свои края. Я бы, может, с голоду подох, но не уехал, нет. Мог бы милостыню просить. Любой подал бы калеке. И хворост не заставили бы таскать… А ты, я вижу, из тех, что хворост таскают? Уж лучше маркитанткой быть.
И парень с ожесточением плюнул на пол, будто хотел, чтобы тот провалился.
Последнее представление
Перевод А. Сиповича
В октябре в поселке открывалась ярмарка. Уже заранее с других ярмарок сюда съезжались люди. Они узнавали у местного начальства, где можно расположиться, и начинали быстро выгружать ящики с товаром, доски, столбы и тенты для павильонов и бараков; мужчины и женщины, белые и смуглые, представители разных рас, одетые кое-как, но озабоченные одним и тем же, устраивались на площади, окаймленной высокими ивами. Вбивали в землю столбы, прикрепляли к ним доски. Для такого количества народа площадь длиною в сто пятьдесят и шириною в двести метров оказалась слишком мала, Женщины толкались, спорили между собой мужчины, и каждый старался занять место побольше, несмотря на проведенную мелом черту между соседними участками.
У въезда на площадь повозки останавливались, и мулы, худые и потные, дрожали от усталости. Стоя, они еще сильнее ощущали тяжесть груза, у многих на шеях и на ногах зияли багровые язвы, к которым липли мухи, сосавшие кровь несчастных животных. Мулы тщетно старались их отогнать. Когда очередная повозка въезжала на площадь, стоявшие позади нее немного продвигались вперед.
Замыкал этот караван небольшой грузовик, груженный досками, раскрашенными в яркие цвета. Кроме досок, на грузовичке стояли две клетки. В одной сидела обезьянка, а в другой, побольше, — две собаки. Собакам, видимо, наскучило долгое заточение, и они, не переставая, тоскливо подвывали. Над кабиной шофера была прикреплена металлическая, в форме полумесяца, рекламная вывеска с надписью: «Монументальный цирк». Буквы были крупные, желтого цвета, выведенные небрежно, но на сине-свинцовом фоне они хорошо выделялись.
Шофер время от времени нетерпеливо сигналил, рассчитывая, что повозки, загородившие путь его машине, в конце концов сдвинутся с места. Наконец он посмотрел на часы и недовольно сказал хозяину груза, что ему сегодня предстоит еще один рейс и что если он здесь задержится, то не поспеет вовремя. Затем добавил, что, договариваясь о цене, он не предвидел такой задержки, и пригрозил тут же, посреди дороги, выбросить из машины груз.
Хозяином досок, разноцветной вывески и двух клеток с животными был старик, называвшийся Кальвани. Он лишь возразил нюфору, что о такого рода разгрузке у них договоренности не было.
Старик вышел из кабины, а шофер украдкой покосился на ноги девушки, сидевшей у дверцы. В пути ее платье немного задралось, обнажив ноги выше колен. Шофер снова нажал на клаксон, надеясь, что, если машина тронется, платье задерется еще выше. Девушка заметила его настойчивый взгляд, но даже не подумала прикрыть ноги. Ей было приятно, что на нее смотрит этот молодой, мускулистый мужчина, ведь именно о таком мечтала мисс Бетти, о мужчине, который заберет ее из труппы циркачей, вытащит из нужды.
Кальвани между тем разыскал служащего из сельского управления, чтобы узнать, где ему со своим цирком расположиться.
— На площади нельзя.
— Тогда где же?
— Вон там, наверху, рядом с тиром. — И он показал на склон холма, спускавшийся к площади. — А площадь слишком мала, — добавил служащий.
— Но я хотел бы сначала посмотреть это место.
Служащий обратился к белобрысому и веснушчатому парню, который как раз подошел:
— Проведи этого человека.
Кальвани и провожатый стали подниматься по склону. Его взбесили последние слова служащего: разве так обращаются с хозяином порядочного цирка! Путь их лежал мимо дверей кабачка, старик покосился на них с вожделением и, не выдержав, спросил у спутника, не хотел бы он выпить. Тот пожал плечами, как бы давая понять, что ему все равно, и они вошли в темное помещение. Кальвани заказал у стойки два стаканчика водки. Выпив, они отправились дальше.
— Кажется, это очень далеко.
— Нет, мы почти дошли.
— Грузовику сюда въехать будет довольно трудно, — проворчал Кальвани. Ему хотелось выпить еще. В горле пересохло, а здешняя водка оказалась превосходной.
— Нет ли поблизости еще кабачка?
— Есть, наверху, вон в том желтом здании.
Шофер сначала продолжал любоваться ногами мисс Бетти, потом поднял глаза, встретился с ней взглядом и долго не отводил своего. Вытянув шею, мисс Бетти выглянула в окошко кабины:
— Ой, что там делается! Нам, видно, отсюда никогда не выбраться!
— Похоже на то.
Шофер приподнялся на сиденье и тоже выглянул, но, опускаясь, придвинулся поближе к девушке.
— Путь загораживают повозки, — сказал он.
Мисс Бетти поняла, чего ему хочется, снова на него посмотрела и томно сомкнула веки, словно погружаясь в приятную дремоту. Да, вот мужчина, о котором она мечтала. Такого нельзя упускать. До сих пор у нее не было ничего постоянного, даже имени — ведь мисс Бетти она стала называться совсем недавно, — и как это ей надоело!
— Вам нравится ваша жизнь?
Она взглянула на шофера, точно пробудившись от сна, и только пожала плечами.
Добравшись до вершины холма, Кальвани был разочарован. Нет, это место не подходит для его цирка! Если бы он заранее знал, где предстоит выступать, он не поехал бы сюда. Он проворчал сквозь зубы, что к артистам следовало бы относиться с большим уважением, и отправился в таверну, которую показал ему провожатый, выпить еще стаканчик, чтобы заглушить злость.
