Герман приказал сердцу: «Молчи!» И больше к Фриде не ходил.
Но нельзя же просто взять и расстаться. Это ведь целая церемония. Не годится нарушать этикет. У Фриды его письма, фотографии и подарки. Подарков не жалко, пусть Фрида оставит их себе. Герман о них уже и думать забыл, они его не волнуют. Но письма и фотографии надо забрать.
Герман не хочет, чтобы письма, в которых он выражал свои чувства, несмотря на то что они с Фридой живут в одном городе, — не хочет, чтобы эти письма остались у нее. И фотографии тоже.
Однако что-то ему подсказывает, что получить их назад будет непросто. Не каждый умеет так писать. Он знает, как высоко Фрида ценит его письма, знает даже о красивой шкатулке, где она их хранит.
Точно не отдаст…
Герман решил вернуть себе письма во что бы то ни стало, но в то же время надеялся, что Фрида заупрямится и не захочет отдавать письма и фотографии. Это был бы хороший предлог явиться к ней и мягко сказать: «Фрида, вы должны вернуть мне мои письма…» — «Не могу…» — «Почему, Фрида?» — спросит он. А она покраснеет и еле прошепчет: «Потому что я люблю тебя…»
И бросится ему на шею, и расцелует.
И все станет по-прежнему.
Но случилось совсем не так, как он себе представлял. На короткую, сдержанную записку с просьбой прислать письма и фотографии она ответила еще более кратко и холодно, что с превеликим удовольствием вернет все-все, что от него получила, но требует, чтобы он сначала прислал ей ее письма и портрет.
Прочитав ответ, Герман закусил губу, застонал, как от боли, открыл чемодан, где лежали ее письма, бережно перевязанные ленточкой, вынул их, сосчитал:
— Раз, два, три, четыре…
Он стал их перечитывать. Во многих явственно сквозил холодок, предвещающий близкое расставание, но некоторые дышали искренним чувством, и Герман заново переживал любовь, читая эти нежные письма, и прижимал их к груди, и целовал…
Среди нескольких нежных писем ему попалось одно, где Фрида называла его «мой милый идеал».
Герман посмотрел на это письмо, как скупой на бриллиант. Ему в голову пришла одна мысль.
Сразу стало стыдно, будто он совершил преступление и его поймали за руку, но мысль все настойчивее требовала воплощения.
«Не помнит же она всех своих писем, — успокоил себя Герман. — И откуда мне знать, что она из моих ничего не утаит? Наверняка утаит, и даже не одно. Знаю я их, этот прекрасный пол…»
Герман разозлился. Очень хотелось, чтобы она тоже его обокрала, но он чувствовал, что в этом отношении она гораздо порядочнее него: конечно, Фрида вернет ему письма все до единого, и фотографии, и подарки.
Ведь она порядочная девушка. А он?
Собрав волю в кулак, он аккуратно перевязал письма. Он вернет их все!
Но вдруг какая-то непреодолимая сила вновь потянула его к письму с «милым идеалом». Он вытащил его из пачки, пробежал глазами и, оглядевшись по сторонам, словно вор, засунул поглубже в карман жилета.
Похитил «милый идеал»! И никогда, никогда не отдаст!
1911
Владелец кабаре «Ренессанс» серьезно заболел.
Эта новость достигла большого зала «Ренессанса» часам к двенадцати ночи, когда вся публика еще не успела собраться.
Компаньон хозяина Гавеле, мужчина лет сорока пяти, с впалыми щеками и блестящей лысиной, воспринял известие с улыбкой:
— Наверно, слишком много любовью занимался. Пора бы угомониться…
Потом подошел к прекрасной Розальде, испанской танцовщице, бегло говорящей по-еврейски, и, осклабясь, заявил:
— Приболел наш господин.
— Неужели? — наивно спросила она, прижав руку к глубокому декольте. — Очень жаль! — И тут же успокоила себя: — Он поправится, наш господин. Он крепкий парень.
Она зашла в ложу, где сидел молодой драгунский офицер, уже слегка пьяноватый, и поглаживал ручки белокурой венской субретки.
— Наш господин болен, — сообщила танцовщица.
— Скоро сдохнет! — весело гаркнул офицер, потянул к себе Розальду, усадил рядом и потребовал: — Выпейте с нами!
— Выпить?.. — Танцовщица задумалась.
Как ни странно, пить ей сегодня не хотелось.
— А не то упадете, когда танцевать будете, — предрек офицер. — Поскользнетесь и ногу сломаете!
Испанская танцовщица была очень суеверна, и офицерское пророчество не на шутку ее встревожило. Она ударила его по руке:
— Не болтайте глупостей!
Одним глотком осушила бокал шампанского и спросила:
— Как вы думаете, он поправится?
— Подохнет! — стоял на своем офицер.
*
К часу ночи «Ренессанс» заполнился посетителями. Все столики были заняты парочками различных возрастов и сословий. Тут и там плешивые старики — несколько волосин экономно разложены по голым черепам — сидели с восемнадцатилетними чернокудрыми девушками. Здесь годы роли не играют, ведь старики веселятся так же, как молодые. И кажется, девушки торгуют не только телом, но и молодостью, продают за рубли свою юность…
В широких проходах фланировали нарядные дамы, сверкая бриллиантами на обнаженных руках и шеях, и флиртовали со знакомыми мужчинами. Но те уже были заняты, и дамы ждали своей очереди.
Вдруг сцена вспыхнула электрическим огнем. Начинался «десятый номер». Зал взорвался аплодисментами. Завсегдатаи восторженно закричали: «Томпсон! Серверская!» Они приветствовали знаменитый дуэт: негра и белую женщину. Танцовщики выскочили из-за кулис и с ослепительными улыбками стали вихрем носиться по сцене, выделывая ногами что-то невероятное.
И в ту же минуту в зал вбежала женщина лет сорока пяти, роскошно одетая и ужасно растрепанная. Она дико озиралась по сторонам, ища глазами Гавеле.
Увидав управляющего в компании какой-то шансонетки, она подбежала, изо всех сил толкнула его и со злостью крикнула:
— Остановите! Он умер… Остановите!
Гавеле пригладил ладонью лысину и спокойно ответил:
— Это невозможно. Гости пьяны.
— Он умер! Остановите! — надрывалась жена владельца.
— Говорю вам, нельзя! — попытался втолковать ей Гавеле. — Все пьяны в стельку.
Женщина с ненавистью посмотрела на публику, на сцену и бросилась к ближайшему столику:
— Расходитесь! Он умер!
За столиком сидела изрядно пьяная еврейско-испанская танцовщица Розальда.
— Ой, это же наша милая хозяюшка! — воскликнула она и расхохоталась. — А где хозяин? Почему не пришел? Я его обожаю…
— Он умер! — дико вращая глазами, голосила хозяйка. — Понимаете?! Умер!..
— Что вы несете? — рассердился один из посетителей, сидевших с Розальдой за столиком, тоже заметно пьяный. — Кто умер, где умер? Успокойтесь, посмотрите лучше, как танцуют…
— Умер, говорю вам… — Женщина не могла найти слов, чтобы объяснить, что случилось.
Рыдая, она металась от столика к столику, от ложи к ложе, просила гостей разойтись, но никто не понимал, чего ей надо и почему она плачет.
Старенький генерал, до которого она тоже попыталась
