докричаться, погладил ее по шее и наивно спросил:
— Тайбеле, ты что? Умер? Как это умер?
И, добродушно улыбнувшись, усадил ее на соседний стул и предложил бокал шампанского.
1911
Осенью в ночном кафе появился новый женский оркестр — шесть девушек.
Несмотря на сырую, дождливую погоду, все они носили девственно белые одежды, которые очень им шли. Но особенно хороша была первая скрипка, юная брюнетка. Она играла стоя. Высокая, стройная, со смычком в руке, она выглядела словно молодая королева, которая сейчас отдаст приказ, и все — и хозяин, и официанты, и посетители — кинутся его исполнять. Но, доиграв очередную пьесу, брюнетка садилась на место. Она тихо переговаривалась с остальными девушками, изредка бросая на посетителей равнодушный взгляд.
Посетители, в основном молодые люди, от нее глаз не могли отвести, но ни один не осмелился подойти и угостить ее вином или коньяком, как принято в ночных заведениях с женскими оркестрами. Лишь некоторые, восхищенные ослепительной брюнеткой, подзывали старшего официанта, высокого, длинноусого блондина в черном фраке, и спрашивали, указывая на скрипачку глазами:
— Битте зэр, ист зи цум хабен? [81]
Официант поворачивался к оркестру и, секунду подумав, отвечал совершенно неподобающим образом, раздраженно и зло:
— О, найн! Готт бехите! [82]
Он знал, что это неправда, и, значит, он плохо служит своему хозяину. Наоборот, он обязан познакомиться с ней поближе, дать ей понять, как она пленяет сердца, и склонить к тому, на чем и он, и хозяин кафе смогут подзаработать.
Но впервые с тех пор, как стал официантом, он не думает о верности хозяину и о заработке. Эти новые чувства беспокоят его: «Что за напасть?» Подумав, он решает зайти к ней в гримерку и сказать то, что должен сказать любой честный, порядочный, преданный хозяину официант. Но от решения не остается и следа, стоит лишь увидеть ее гибкую фигуру, легкий смычок в руке и спокойный, ясный свет ее глаз…
— Ист зи цум хабен? — прерывает его размышления рослый, жирный посетитель.
— Абер найн! Вас заген зи? [83] — Он сам пугается, что ответил таким тоном.
Хозяин уже сделал ему замечание, что в последнее время он невежлив с посетителями.
«Вы забываетесь!» — предупредил хозяин.
И официант твердо решил, что поступит как должно и выяснит у нее, действительно ли она «ист цум хабен».
*
А выяснить стоило: как-то в кафе заглянул банкир Либерган, крупнейшая фигура в мире финансов. Такой посетитель враз озолотить может.
И когда он спросил, указав на брюнетку: «Ист зи цум хабен?», официант ответил как можно учтивее: «Сию минуту узнаю, герр банкир».
Брюнетка как раз ушла в гримерку поправить волосы. Он вошел следом и, оказавшись с девушкой наедине, замер, пораженный ее ослепительной красотой.
— Что вам угодно, господин «обер»? [84] — весело спросила скрипачка, положив ему на плечо теплую, мягкую ладонь.
Официант набрался храбрости:
— Простите… Многие наши гости очарованы вами, но это босяки, голодранцы… А сейчас банкир Либерган спрашивает… можно ли вас…
— Банкир Либерган… — прозвенел ее голос. — О да, я о нем слышала. Говорят, он очень богат. Пожалуйста, передайте, что ради него я освобожусь раньше.
Лицо официанта стало мрачнее тучи, и он уточнил:
— Вы уверены?
— Йа, йа [85], — засмеялась девушка. — Скажите ему, в два я буду свободна.
— Данке зэр [86], — чуть слышно ответил официант и вышел из гримерки.
— Альзо? [87] — спросил банкир.
Официант уже хотел ответить: «Да, можно». Но, словно по волшебству, язык прилип к гортани, в глазах потемнело, и неожиданно он сказал совсем другое:
— Боже упаси! Она порядочная девушка!
Огорченно вздохнув, банкир комично развел руками. Официант ликовал…
1911
1
Когда Лее исполнилось тринадцать, она стала задумываться о смысле жизни. Но чего она могла добиться в родном местечке, чего достичь? Все, что способен был дать ей отец, бедный торговец зерном, — это место, где она могла ночевать. Оно располагалось в ногах у кого-нибудь из взрослых членов семьи, и было там очень тесно, но Лея, прежде чем заснуть, строила на этом ограниченном месте огромные здания. Утром они рассыпались в прах, но на следующую ночь возводились новые, еще выше и красивее.
О том, как построить свое счастье, Лея задумывалась не только ночью, но и днем, и озлобленный жизнью отец или раньше срока постаревшая мать по нескольку раз окликали ее:
— Чего замечталась? В доме работы полно!
Лея многозначительно улыбалась, будто была такой же взрослой и умной, как родители, и отвечала:
— Я не мечтаю… Я думаю…
— Хотел бы я знать, о чем ты думаешь. — Отцу становилось любопытно.
А мать сердилась:
— Думает она, видишь ли. У других дочери на радость: приберут, белье постирают, а эта… И не допросишься!
Но насмешки родителей и даже старших братьев и сестер мало трогали Лею. Она продолжала думать о своем: как бы освободиться от этого бедного домишки, от этих людей и улететь…
А куда, зачем, к кому — она и сама не знала.
Перед глазами проплывали большие города с высокими, белыми домами, куда-то спешили прохожие, и у каждого под мышкой книга…
Как здесь у аптекарши или акушерки, на которых все местечко смотрит косо.
Все, кроме нее, Леи.
Она внимательно наблюдает за ними, когда они проходят по улице.
Они городские, образованные, и, конечно, они счастливы.
Особенно акушерка!
Местечковые девушки смеются над ее коротко постриженными волосами. Старики и старухи проклинают за то, что она снимает на окраине комнату у гоя и, конечно, ест трефное. Но Лея все ей прощает. Акушерка ей даже очень нравится.
Наверно, это грех, но Лея ничего не может поделать.
Она тоже хотела бы стать такой же «образованной».
Но как? Все, чему ее научили, — это молиться по толстенному молитвеннику, в котором она ни слова не понимает. Учеба обошлась ее отцу в пять злотых. Пять месяцев она занималась по часу в день с учительницей Двейрой. И каждый раз, отдавая злотый за месяц, отец ворчал:
— Еще и за девчонку платить! Мало я за хедер для сыновей отдаю…
Можно подумать, кто-то его просил.
Вот если бы он нанял для нее учителя русского языка!
По-русски она знает только одно-единственное слово… Нет, два… «Здравствуйте» и «пожалуйста». А, нет… Она знает еще одно слово — «прощайте».
Очень красивые слова! Но ведь этого так мало!
Эх, если бы она могла учить русский, книги на нем читать!..
2
Был летний вечер. Лея,
