в праве быть учителем.
— При чем здесь это?.. Ну, на сорок восьмой, если тебе так легче.
Леночка победила.
— Вот так бы сразу. А теперь прочти мне это место. Я забыла о вертикальных углах ... Постой, постой, еще раз, сначала; и не так спеши, более внятно. Вообще глупо спрашивать такие легкие теоремы!
Нам перестало хватать вечерних часов. Запасшись дровами, мы просиживали ночи иногда до рассвета. В таких случаях я прямо из Леночкиной комнаты отправлялся на охоту. Леночка меня провожала. Она застегивала крючки на моей шинели, помогала затянуть пояс и, заботясь о том, чтобы я не отморозил себе пальцы, мазала их сурепным маслом.
— Теперь ты готов. Иди. А я протру дырочку в стекле и буду на тебя смотреть.
Она дышала на заиндевевшее стекло, а я, вместо того, чтобы подойти и поцеловать ее, зевал, страшно раздирая рот...
— Смотри, ворону проглотишь.
Это был каламбур: я шел стрелять галок и ворон.
«Нет, сейчас не время целоваться. Вот зачеты пройдут — тогда...» Даже в робости я был дерзким.
Кончилась неделя. Два дня оставалось до первого экзамена. Два дня и две ночи. Я отправился к Леночке, неся в руках бумажку, на которой был подробно изложен план занятий. Перечитывая его дорогой, я медленно спустился по лестнице и стал отворять дверь. На стене висело мужское пальто, рыжее с меховым воротником. «Фу, чорт возьми, куда меня угораздило?» Я решил, что ошибся комнатой, и захлопнул дверь.
Но нет, здесь, именно здесь жила Леночка. Ошибиться было невозможно: я слишком хорошо знал дорогу сюда. Эта дверь, — она ли мне незнакома? И, наконец, вот записка: на ней крупным почерком написана фамилия Леночки. Через стенку я слышу ее голос: кто же там? Впрочем, по боку анализ. «Глаза более точные свидетели, чем уши» — сказал Гераклит, и я отворил дверь.
Рыжее пальто — на прежнем месте. Что это? .. Оно висит на моем гвозде! Я его вбивал для себя одного, я не хочу разделять ни с кем мой гвоздь!
На комоде лежит мохнатая шапка и из-под нее, как хвост большой крысы, обернувшейся ко мне спиной, свисает длинная ременная плеть.
Теперь я знаю, кто в гостях у Леночки.
Губпрофсоветчик сидел на ящике. Он рассеянно перелистывал мой конспект по истории и улыбался. Чему? Может быть, орфографическим ошибкам. На губпрофсоветчике высокие сапоги, они почти касаются Леночкиных туфель. Однако, как она владеет собой! Ничто на этом лице не выдает волнения. А в том, что Леночка волнуется, что она смущена, я не сомневался тогда, хотя для такой уверенности у меня не было никаких серьезных оснований. Леночка могла свободно и не волноваться.
Губпрофсоветчик захлопнул тетрадь:
— Спойте еще. Мы с товарищем послушаем.
Она пела ему. Все кончено. На меня нашла сонливая апатия, я даже заулыбался, обретя вдруг безмятежное спокойствие, как замерзающий путник. Только бумажка выпала из моих рук и мягко спланировала на пол.
— Споете?
— Нет, нам нужно заниматься.
И сказала она это так деловито, так просто, что надежды снова стали возвращаться ко мне. А с надеждами — и возбуждение и гнев.
Губпрофсоветчик поднялся и надел пальто.
— Ладно, не буду мешать. Но вы помните о нашем условии?
— Помню, — ответила все тем же тоном Леночка, и я при всей своей мнительности не мог заподозрить здесь ничего ужасного.
Они распрощались. Губпрофсоветчик вышел. Леночка подобрала с пола мою бумажку, прочла ее очень внимательно и сказала:
— Почему же только до декабристов? Мне кажется, что сегодня можно повторить всю историю.
Я молчал, стараясь разгадать, думала ли она в самом деле о декабристах. Потом мне вдруг захотелось попросить ее спеть. И я сделал бы это, но Леночка опередила меня:
— Ты еще не раздет? Ведь и так он столько времени отнял. Раздевайся.
Я снял шинель, долго держал ее в руках и, наконец, положил на ящик. Леночка доставала учебники, потом стала крошить анилиновый карандаш, чтобы развести чернила.
— Он славный парень. Только не во-время пришел: самая горячка... Садись поближе к свету и читай.
Я читал про Иоанна Грозного. Страницу за страницей. А думалось совсем о другом: «Если они просто товарищи, как говорит Леночка, то почему же они называют друг друга на вы?» Это казалось очень подозрительным.
К полуночи мы разделались с историей. Леночка была довольна.
— Вот хорошо! Теперь давай математику, чтобы сегодня закончить.
Такой академический азарт окрылил меня. Губпрофсоветчик не так уж страшен, если Леночка готова всю ночь просидеть над книгами.
Только с рассветом я ушел к себе, усталый, без сил и без мыслей. Зато весь курс был пройден, и у нас оставался целый день на повторения. Ох, как бы добраться до койки! Уж я наверстаю за все бессонные ночи. А лекции? бог с ними, — лекции прочтут и без меня.
Проснулся я много часов спустя. Ужасно хотелось есть. Но ведь есть-то нечего. Решил попытать счастья на кладбище. Там, мне говорили, гнездятся особенно большие и жирные галки.
Далеко за заставой хоронили людей. Дорогу найти было нетрудно: меня поминутно обгоняли мертвецы. Они неслись рысью в крытых фургонах, просторных и вместительных. Единственный катафалк, предназначенный специально для покойников, промчался хорошим аллюром, громыхая стеклянным кузовом на поворотах. Я едва разобрал надпись: «господи, прими душу усопшего раба твоего». А сзади уже догоняла почтовая карета с лозунгом во всю стенку: «почта сближает людей». Случайно распахнувшаяся дверца выдала тайну кареты: ее тоже мобилизнули для санитарных надобностей.
За кладбищенской оградой у самых ворот красноармейцы рыли братские могилы, широкие, как траншеи. Я прыгал через них с разбега. И только одну траншею обошел: как-будто скошенные пулеметным огнем неприятеля, на дне ее лежали мертвецы.
Мне сказали правду: подальше, среди старых акаций, водилось множество галок. Превосходство этих птиц над городскими можно было заметить при первом же взгляде на их добротное оперение и гордый, независимый стан. Я прятался за крестами, выслеживая стайку, и стрелял почти без промаха. Не помню точно размеров добычи, но она была велика. Нас с Леночкой ждет небывалый ужин. Хватило бы только масла. Обвешанный галками, я не стал возвращаться прежним путем, а попросту перемахнул через забор. И здесь повезло: только-что я ступил несколько шагов, слышу, мне кричат с фургона:
— Садись, прокачу!
Оказывается, товарищ-политехник служит кучером в коммунхозе. Всю дорогу он прохвастался:
— Санитарам действительно скверно, а у меня работа чистая. Только за лошадьми смотрю.
Из чувства
