что жена моего друга стала слишком доброй. Она без конца говорила о милосердии. Милосердие в маленьких дозах — нормальное явление. В каждом из нас найдется щепотка милосердия, а заодно — огромный мешок эгоизма и черствости, что и позволяет нам поступать по воле Божьей и оставаться нормальными, здоровыми людьми.
Но любимая жена моего друга испытывала чрезмерное сострадание ко всем обездоленным и несчастным. Она уже не могла оставаться среди нормальных людей… Мой друг рассказал:
«Всегда печальная, она ходила по комнате, ломала руки и вздыхала.
— Хана, что случилось?
— Жалко их… Так жалко!
Тут она начинала рыдать.
— Кого? — удивлялся я.
— Всех. Людей. Всех людей жалко!
Когда ее жалость к человечеству перешла все границы, ее забрали в психиатрическую лечебницу.
Я навещал ее раз в неделю.
Но она не вылечилась. Чем дальше, тем добрей становилось ее сердце. Увидев меня, она сразу же спрашивала:
— Как они там?
— Кто, Хана?
— Эти несчастные… Они не голодают? Не болеют, не умирают?
И начинала что-то искать в карманах.
— У меня ничего нет… Совсем ничего! Милый, одолжи мне немножко денег! — просила она, рыдая.
— Зачем тебе? — спрашивал я, тронутый ее слезами.
— Раздать всем больным. Видишь, сколько здесь больных? — она указывала на тихо движущиеся фигуры в большом приемном покое.
Разумеется, я не мог ей отказать.
— Спасибо, спасибо тебе, — шептала она. — Ты такой добрый!
Болезнь прогрессировала. Вскоре к доброте прибавилось обостренное материнское чувство.
Сначала я должен был приводить к ней нашего трехлетнего малыша, которого она родила, еще когда была здорова, а теперь я растил его один. Но вскоре она стала со слезами умолять, чтобы я привел старшего сына.
— Какого сына?
— Лейбеле, — отвечала она, глядя на меня большими, испуганными глазами.
Лейбеле — это наш первый ребенок, он умер несколько лет назад, еще до ее болезни.
Я боялся напомнить ей о его смерти и все тянул, каждый раз обещал, что приведу его на следующей неделе.
— Приведи его! — просила она. — Я так хочу его видеть!
В конце концов по совету врача я привел к ней соседского ребенка.
Боже, как она обрадовалась! Ей показалось, что она его узнала. Была уверена, что это ее Лейбеле. Она прижала его к себе и залила его головку слезами.
Целую минуту она была счастлива. Ее глаза светились добротой и радостью.
И вдруг погасли.
— Я не имею права быть счастливой…
— Хана, что случилось?
— Смотри! — Она указала мне на женщину, которая неподвижно стояла у стены и смотрела перед собой в одну точку. — Видишь? Эта бедняжка — сумасшедшая…
Я еле удержался, чтобы не улыбнуться.
— Да, — продолжала моя жена, — сумасшедшая. У нее ребеночек умер, поэтому она и сошла с ума. Видишь, какая она грустная? Надо ее утешить. Пойдем!
Она взяла меня за руку, и мы втроем, вместе с ребенком, подошли к той женщине. Вдруг моя жена засветилась от радости.
— Милый! — прошептала она мне на ухо. — Мы скажем ей, что это ее ребенок, ее сын. Ой как она обрадуется! Она будет счастлива!
И прежде чем я успел отговорить ее от этой затеи, повернулась к несчастной женщине:
— Это твой сын!
— Сынок! — та бросилась к мальчику и прижала его к груди.
А жена смотрела на меня и улыбалась.
— Видишь? Она счастлива! Думает, наш Лейбеле — это и правда ее ребенок. Эта бедняжка душевнобольная, понимаешь?
Еще какое-то время я вынужден был раз в неделю приводить чужого ребенка к своей жене, которая свято верила, что это ее Лейбеле, а потом она ненадолго передавала его другой матери и удивлялась, что та шепчет: „Мой мальчик! Мой сынок!“
— Бедняжка! Она сумасшедшая! — вздыхала жена тихо-тихо, чтобы та не услышала. Она очень ее жалела: — Какая она несчастная! — И печально качала головой.
Вскоре я прекратил эту страшную игру, но еще долго, когда я находился среди здоровых, нормальных людей и видел их слезы и улыбки, беды и радости, мне представлялись две несчастные матери в психиатрической лечебнице».
1916
Первый выстрел
(Дорожная зарисовка)
Восемь вечера. Поезд уже должен был прибыть к бельгийской границе и забрать пассажиров на Антверпен. Однако на поезд не было даже намека. Все замерло в тихом ожидании. Пассажиры ходили туда-сюда по широкой платформе и смотрели в ту сторону, откуда обычно показывался паровоз, но все чувствовали, что с сего дня мировой порядок нарушен и наступают хаос, неопределенность и беспокойство.
Прошел час, другой, а поезда нет как нет. Многие пассажиры уже не верили, что его дождутся. Некоторые даже засомневались, что такая удобная вещь, как поезд, вообще существует на свете. Правда, нашлись и оптимисты, которые успокаивали друг друга, что рано или поздно поезд все-таки придет.
— Война пока что не началась! — подбадривал пассажиров один из оптимистов.
И на этот раз оптимисты выиграли. Поздно ночью, окутанный густой темнотой, поезд подкатил к платформе.
Он выглядел усталым, испуганным и дышал тише, чем обычно. Казалось, он от кого-то скрывается.
Пассажиры робко поднимались в слабо освещенные вагоны, с опаской озирались, не доверяя друг другу. Все молчали, боясь сказать хоть слово, и с нетерпением ждали, когда поезд тронется с места.
Но порядка в мире больше не было. Поезд стоял и, видимо, ждал тайных приказаний из сумеречных стран, из черных пещер, из глубочайших бездн.
— Господи, сколько еще ждать? — спрашивали еле слышно.
Спросить во весь голос боялись. Вдруг выдашь себя, покажешь, что ты против войны, что ты чужой, что проклинаешь в душе вождей и правителей, которые толкают мир к кровавой гибели.
Мертвая тишина!
И вдруг тишину нарушили тихие всхлипы, через минуту перешедшие в бурные рыдания.
Казалось, этот плач придал пассажиром смелости: когда бессонной ночью лежишь в кровати, напуганный темнотой и тишиной, и вдруг слышишь откуда-то детский плач, сразу понимаешь, что есть еще на земле жизнь, и материнская любовь, и забота…
Но кто это плачет?
В углу вагона сидели, прижавшись друг к дружке, две темные фигуры. Когда их рассмотрели, увидели, что это девушка в платке и молодой солдат в полном обмундировании. Он сжимал коленями черную, грозную винтовку. Казалось, жизнь льнет к смерти.
От этой картины пробирала дрожь. Девушка плакала все громче и громче.
Но вскоре ее рыдания стали затихать. Солдат, ее возлюбленный, что-то шепнул девушке на ухо и погладил ее по мокрой щеке. Кажется, девушка успокоилась. В вагоне опять повисла мертвая тишина.
Когда девушка плакала, было куда веселей!
Но она не собиралась веселить пассажиров.
Они сидели как приговоренные и ждали.
И тут послышалось
