Но не беспокойтесь, Одноногий не дурак; было время, когда его называли Королем калипсо, и звали его так недаром. Ему бы деньжат немного или образование, он бы далеко пошел. Ведь это он первый придумал, что про калипсо должны узнать в Америке и в Англии. Но теперь, когда Одноногий говорит об этом, все над ним смеются.
Лезвие застает Одноногого на обычном месте, тот рассказывает о знаменитом пожаре, когда дотла сгорел муниципалитет (Одноногий божится, что знает, кто был виновником пожара). Завидя Лезвие, Одноногий прерывает рассказ и говорит:
— Как делишки, приятель? Давно не виделись!
— Послушай, старина, — говорит Лезвие, — у меня получается недурное калипсо. Пойдем-ка в чулан и малость поработаем.
Но Одноногому и здесь хорошо, на ящике из-под мыла.
— Тихо-тихо, — говорит он, — не торопись. Как насчет шиллинга, что ты занял у меня на прошлой неделе?
Лезвие выворачивает карманы, и на землю вываливается перочинный нож и игральные кости.
— У меня ни гроша, дружище, я на мели. Ни кровинки не осталось, хоть булавкой ткни.
— Можешь не продолжать, все вы такие. Берете в долг у порядочного человека, а потом бегай за вами.
— Говорю же тебе, — Лезвие хочет поскорее свернуть с этой темы, — неужто ты мне не веришь?
— Ладно, ладно, — отмахивается Одноногий, — но только больше не проси. Пока не вернешь шиллинг, гвоздя у меня не выпросишь.
Одноногий, опершись на костыль, встает с ящика.
— Пойдем, пойдем, — торопит его Лезвие, и тут в глубине лавки он видит Рахамута, портного-индуса.
— Как дела, индус, все хорошо?
Рахамут перестает шить и поднимает голову.
— Вы с Одноногим все время сочиняете калипсо в моей лавке, придется брать с вас за это комиссионный сбор.
— Если бы дела шли получше, тогда конечно. Но сейчас времена не те, так плохо давно не было.
— Когда дела идут хорошо, ты к нам не заглядываешь.
— Вот подожди, скоро начнется сезон калипсо.
— Только мы тебя тогда и видели. Тогда ты важная птица и тебе не до бедного Рахамута.
Лезвие не знает, что ответить, потому что Рахамут говорит чистейшую правду. И то, что они с Одноногим вечно околачиваются в лавке портного, тоже верно. Все, что он может сказать, — это «подожди, вот начнется сезон калипсо», будто сам господь бог тогда спустится на землю и всех осчастливит.
Лезвие ничего не говорит, а только хихикает и хлопает Рахамута по спине, словно ближе нет у него друга. Потом они с Одноногим идут в чулан и садятся за колченогий стол.
— Послушай, какие слова, старина, — говорит Лезвие, — такого калипсо ты еще в своей жизни не слыхал.
Но едва он начинает, как Одноногий затыкает пальцами уши и орет:
— О господи, придумал бы что-нибудь поновее, каждый год одно и то же.
— Да что ты, что ты, — говорит Лезвие, — ты до конца послушай.
Они принимаются за работу, и Одноногий в два счета сочиняет мелодию. Лезвие берет пустую бутылку и стучит по ней палочкой, а Одноногий барабанит руками по столу, и вот они уже исполняют новое калипсо собственного сочинения.
Приходит Рахамут и его помощник, тоже индус, они стоят и слушают.
— Что скажешь об этом номере, папаша? — спрашивает Лезвие.
Рахамут чешет в затылке:
— А ну дай еще раз послушать.
Лезвие и Одноногий начинают сначала, стучат по столу и по бутылке. Лезвию чудится, что перед ним огромная толпа зрителей, и он старается что есть мочи.
Когда они кончают петь, помощник Рахамута говорит:
— Это вроде не калипсо, а блюз.
— Заткнись уж лучше, — вскипает Рахамут. — Что вы, индусы, понимаете в калипсо?
Все хохочут, потому что ведь Рахамут — сам индус.
— Ну и потеха, — говорит Одноногий Лезвию, — надо же, как сцепились эти два индуса из-за нашего креольского калипсо.
— Никакой я не индус, — говорит Рахамут, — а тринидадский креол.
— Ну ладно, кроме шуток, — говорит Лезвие, — понравилось вам?
Рахамуту хочется сказать: «Да, понравилось», но вместо этого он мнется и говорит:
— Да так, ничего, бывает хуже.
Зато помощник Рахамута прямо без ума от нового калипсо, он хлопает сочинителей по плечу и орет, что никогда не слышал ничего лучше и что эта мелодия станет маршем будущего карнавала. Он так размахивает руками, что в конце концов случайно толкает Рахамута под локоть. И тот накалывает себе иглой палец.
Портной кладет палец в рот и сосет его, а потом набрасывается на своего помощника с бранью: лучше бы, мол, помалкивал, а то вот что натворил.
— Ну и что с того? — оправдывается помощник. — От этого никто еще не умирал.
Поднимается шум. Все забывают о новом калипсо и говорят о том, как легко получить заражение крови, уколовшись иглой или булавкой.
А калипсо даже нечем записать. Лезвие выучивает на память слова и мелодию, и дело с концом. Вот так, без особого шума, рождается калипсо. Тут, в каморке позади лавки Рахамута, появились на свет такие шедевры, как «Я поймала его вчера», «Это то, что я могу делать везде и всегда», «Старушка, твои цветы увяли».
Рахамут и его помощник, обсудив всевозможные последствия порезов и уколов, отправляются дошивать костюм, за которым вечером должен прийти заказчик.
Лезвие хочет попросить у Одноногого шиллинг взаймы, но не знает, как начать, — ведь он уже и без того ему должен. Начинает он с того, что принимается расхваливать придуманную Одноногим мелодию, ничего приятнее, мол, не слышал, прямо прованское масло, а не музыка.
Но Одноногий сразу настораживается и говорит:
— Знаешь, старина, ты меня не проведешь.
Лезвие смиряется с неудачей — все-таки живот-то у него набит, — по все еще вяло пытается уговорить Одноногого одолжить ему шиллинг, и тут ему приходит в голову сногсшибательная идея.
Он рассказывает Одноногому, как провел утро, про то, как спер ботинки на Парк-стрит и поел досыта.
— Вот увидишь, — говорит Одноногий, — добром это не кончится. Все вы, смелые ребята, рано или поздно сворачиваете себе шею.
— Дружище, — говорит Лезвие, — ничего не может быть легче. Было бы у тебя две ноги и мог бы ты бегать, ты бы так не говорил.
— Полегче, дружище, я не люблю, когда шутят по поводу моей ноги.
— Но, послушай, дружище, — говорит Лезвие. — Не будь глупцом. Мы бы могли придумать дельце и недурно заработать. Воровать, так уж по-крупному.
— Это ты воруй, а меня не впутывай.
— Но послушай, Одноногий, — Лезвие перешел на шепот, — я сам все сделаю, ты только посторожишь, не идет ли кто.
— А что у тебя за план?
Сказать по правде, никакого плана у Лезвия нет, но он непременно что-нибудь придумает. Он чешет в затылке и тянет себя за уши, как Спенсер Треси в фильме, и говорит:
— Могли бы взять кино «Рокси» на Сент-Джеймс.
Он говорит и чувствует дрожь во всем теле; кажется, будто волны накатывают на него. Лезвие хватает Одноногого за руку.
— Не думал, — говорит Одноногий, — что доживу до такого дня, когда мой друг Лезвие станет вором. Тебя же поймают, вот увидишь, поймают. Нашел бы какую-нибудь работенку, пока не начался сезон калипсо.
— Я искал — работы нет нигде.
— Но и вора из тебя не выйдет. Тебя непременно схватят, поверь мне.
— Дружище, ты же видишь, как все легко сошло с ботинками и в ресторане. Главное — это храбрость, ведь человек может даже убить и не попасться.
Одноногий напевает старое калипсо:
Если только денежки есть,
Может убийца купить себе честь
И с губернатором дружбу свесть…
Лезвие начинает нервничать.
— Значит, тебе не по душе моя идея? Считаешь, у меня ничего не выйдет?
— У тебя нет опыта. Ты же новичок. И потом на преступлении не наживешься.
— Презренный трус!
— Сочинители калипсо должны хранить свое достоинство.
— Иди ты к черту! Не хочешь помочь, я и один справлюсь, вот увидишь. Не стану рисковать по мелочи, проверну настоящее дельце.
— Не говори потом, что я тебя не предупреждал!
— Дело в том, дружище, что у тебя всего одна нога, поэтому ты вдвое глупее меня.
Одноногий сердится.
— Я тебя просил, — кричит он, — не шутить насчет моей ноги, неужели не ясно? Можешь шутить по поводу отца и матери, а ногу не трогай.
— Извини, Одноногий, — кротко говорит Лезвие, — я знаю, что ты не любишь такие шутки.
Их окликает Рахамут:
— Что расшумелись? Вы не на рыбном рынке!
Они умолкают. Лезвие прощается с Одноногим, и Одноногий говорит:
— До скорого, приятель. Слова только не забудь. И еще скажу тебе — не ввязывайся в сомнительные дела!
Лезвие выходит из лавки портного и опять думает о том, что легко можно провернуть крупное дело. Он один справится, обойдется и без оружия…
Подумать только, Одноногий обозвал его «новичком»! Все, что требуется, — это беспечный вид, невинное лицо, точно ты ангел, и, если тебя о чем-то спросят, надо только удивленно вскинуть брови, всплеснуть руками и воскликнуть: «Господи, кто? Я?»
