поднес к губам рюмку. Руки дрожали.
— Давайте, смелей! — дружно подбадривали гости.
— Кх-кх-кх! — Хаим закашлялся и поставил рюмку на стол.
— Реб Хаим, вы даже не глотнули!
— Хва… Кх-кх! Хватит! Кх-кх-кх!
— Возьмите бисквит, закусите!
Хаим закусил.
— Кх-кх-кх! — Его все равно душил кашель. — Очень крепкая водка…
Все засмеялись.
Хаим пришел домой. Еле ворочая языком, сказал «С праздником!», повернулся к восточной стене и вдруг разрыдался.
— Мама, папа плачет! — напугались дети.
— Что такое?! Хаим, что случилось?! — Жена, тоже испугавшись, вбежала в комнату.
— Ничего, ничего! Все хорошо… Все прекрасно… — пробормотал Хаим. — Я пьян… Пьян… Что-то плачет во мне…
— Пьян! Вот молодец! — поморщилась жена. — Много выпил?
— Нет, чуть-чуть, — успокоил ее Хаим. — Ах, как хорошо… И плакать хочется… Крепкая водка оказалась…
— Иди руки мыть! С ума сошел, в Симхас Тойру плакать. Люди веселятся, танцуют, а он рыдает.
Назавтра, протрезвев, Хаим рассказывал в своей синагоге:
— А знаете, водка — прекрасное средство, чтобы выплакаться от души. Я вчера с утра выпил, так потом целый день слезы лил. Но до чего же хорошо! Вы и представить себе не можете. В жизни не испытывал такого наслаждения!
1901
Наша Анна Исаковна
(Рассказ рабочего)
Наша Анна Исаковна — девушка среднего роста, черноволосая, черноглазая.
Красива ли она?
Какой-нибудь буржуй, наверно, ее красавицей не назовет, им другие по вкусу. Но для нас Анна Исаковна красивее всех на свете, и все мы, рабочие, любим ее, а она любит нас.
«Любим» — для вас это, конечно, значит, что каждый готов на ней жениться, как у вас заведено. Так вот, вы не угадали. Наша Анна Исаковна не из тех девушек, которые думают о замужестве. Она не такая, и мы, рабочие, любим ее на свой манер. Вам этого не понять.
Кто для нас Анна Исаковна?
Как бы вам объяснить… У меня отец — хасид, и я мог бы сказать, что она для нас как ребе для хасидов, но я не хочу оскорблять ее таким сравнением. Я когда-то учил Тору, и мне так и хочется сказать, что Анна Исаковна — пророчица, как Девора из книги Судей. Она судит нас, рабочих. Такой она мне представляется…
Наверно, глупое сравнение, но мне оно нравится. Наша Анна Исаковна — вроде пророчицы Деворы, и она учит нас, как обращаться с филистимлянами.
Думаете, здесь нет филистимлян? Ошибаетесь! Их у нас в России полно.
Вечером после работы мы собираемся прямо на улице, на одном и том же месте, где нас уже ждет наша пророчица Девора, наша Анна Исаковна. Мы подходим один за другим, и она рассказывает нам, учит нас и предостерегает.
Говорю вам, настоящая пророчица! Заранее знает, когда будет облава, никогда не ошибается. Своими предсказаниями немало наших рабочих от филистимлян спасла.
Образование у нее прекрасное. Наша Анна Исаковна гимназию окончила и за границей в университете училась. Кажется, она даже доктор, но все равно говорит с нами по-еврейски. И так говорит, будто ласкает нас, утешает. Даже непонятно, почему так: мы не националисты, но идиш обожаем. Это ведь наш язык. Не знаю, вправе ли мы так говорить. Вам-то можно, вы же не партийный… Слышали бы вы ее идиш! Чистый, как хрусталь. Никогда русских слов не вставляет, не то что некоторые…
Как я уже сказал, собираемся мы прямо на улице, причем на одной из самых богатых улиц. Представьте себе, мы, рабочие, приходим туда в нашей простой, бедной одежде, но все равно кажется, что мы собрались на праздник… Есть у нас еще одна партия, не буду говорить, как называется, так они собираются — знаете где? В сквере. Как вам это нравится? Рабочая сходка в сквере! Наша Анна Исаковна смеется над ними. Надо собираться на улице, демонстративно, чтобы всё видели силу рабочего класса и боялись. А эти — в сквере, где буржуазия… Потому что у них самих, в их партии, сильны буржуазные настроения. Так нам Анна Исаковна объяснила. Она что угодно объяснить может, с ее-то образованием. А говорит — заслушаешься! Для нас каждое ее слово свято.
Если вы думаете, что она такая же бедная, как мы, то вы ошибаетесь. У ее отца каменный дом, самый что ни на есть буржуй, а она — настоящая пролетарка. Ничего у родителей не берет, ни гроша, хотя, если бы пожелала, они бы ее всем обеспечили, но она не хочет! Если хотите ее увидеть, приходите как-нибудь на нашу сходку, вы ее сразу узнаете. Она идет себе потихоньку, а вокруг — целая компания, и следом еще одна группа, поменьше. Только, если захотите посмотреть на нашу Анну Исаковну, будьте осторожнее, а то как бы вас за шпика не приняли. Такое уже бывало. У нашей Анны Исаковны охрана всегда начеку!
1906
Я не видал Хаима уже пару лет: когда началась реакция, я вынужден был покинуть город, где мы с Хаимом организовали три забастовки. Вернувшись под другим именем, я пошел к его родителям узнать, как он.
— Как ему удалось выкрутиться? — был мой первый вопрос.
— Повезло, — ответил его отец, либерально настроенный человек. — Как только вы уехали, начались ужасные, глупейшие аресты. Хватали лавочников и даже меламедов. Хотели даже арестовать и выслать казенного раввина [127]. Представляете? Нашего казенного раввина! Но Хаима не тронули.
— И как он поживает? — спросил я с любопытством.
Отец Хаима погрустнел.
— Да не больно-то хорошо. В меланхолию впал, по революции тоскует.
— А кто по ней не тоскует? — вздохнул я.
— И то верно, мы все тоскуем, но у него это выражается в особой форме. Из комнаты почти не выходит, целыми днями там сидит…
Я пошел к нему в комнату.
Он, конечно, сразу меня узнал, но ничуть не обрадовался. Будто вообще меня не заметил.
— Как дела, Хаим? Что-то ты совсем скис. Меня-то хоть узнаешь?
Он поднял на меня большие, горящие глаза и, мотнув головой, отбросил с высокого, белого лба густые, черные локоны.
— Узнаю. Внешне ты все тот же…
— Что значит «внешне»? — я посмотрел на него с подозрением.
— Внешне вы все — те же люди…
— А внутренне?
— А внутренне вы овцы!
Немного помолчав, я осторожно спросил:
— А ты?
— Я? — переспросил Хаим. — Я не такой, как вы.
— Что ты делаешь целыми днями?
— Я? — повторил он, и на его гордом лице появилась улыбка. — Я живу в мире революций!
— Как это?
— Тебе не понять. — Похоже, он не хотел пускаться в объяснения.
