class="p1">— Газеты какие-то читаешь… Интересуешься, что в Думе происходит?
Он усмехнулся:
— Для меня больше не существует ни газет, ни думы. У меня свои газеты.
— Какие?
— Какие? — переспросил Хаим. — Вот эти, напечатанные в те счастливые, свободные, исторические дни.
— Старые газеты? — Я вытаращил глаза.
— Ха, старые! — засмеялся Хаим. — Для меня они навсегда останутся новыми. — Он порылся в пачке газет, вытащил один номер и протянул мне, сверкая глазами. — Узнаешь этот номер, где был напечатан манифест рабочих депутатов? На, прочти! Прочти! — Он сунул газету мне в лицо. — Какие слова… Вот это сила!
— Но это же очень старая газета… — Я даже слегка испугался.
— Ну, вот и читай свежие газеты, где только нытье да унизительные просьбы… А я, братец, не могу их читать, мне тошно становится. Надоело! Хочется смелого, свободного слова!
— Ну, перечитаешь ты все свои газеты, а дальше что?
— Дальше? Мне достаточно того, что я их читаю, — ответил он гордо. — У меня в комнате описания всех революций, во всем мире, во все времена. Афинские, римские, французские, итальянские, австрийские, испанские… Моя комната — гнездо мировой революции!
Его глаза сверкали, а я смотрел на него с изумлением. После паузы я спросил:
— А реакция в России?..
— Реакция?! — крикнул он с ненавистью. — В моей комнате нет реакции! Я ее сюда не пускаю. Ни капли реакции сюда не проникнет. В моей комнате гремят взрывы бомб, министры и жандармы летят на воздух. Революционеры взрывают бомбами города, матросы расстреливают своих капитанов, латыши провозглашают республику… — Он перевел дух и гневно продолжил: — У вас реакция, а у меня революция в самом разгаре. Вот здесь! — Он указал на пачку газет. — В них — революция, и я берегу их как зеницу ока…
«Он болен!» — ужаснулся я мысленно.
Но все-таки я ему завидовал.
1908
Нежданно-негаданно то ли откуда-то сверху, то ли из темной бездны, где свили гнездо черные силы страны, — нежданно-негаданно вышел указ, что евреи в течение двадцати четырех часов обязаны покинуть местечко и убраться куда угодно, лишь бы подальше от бездны, где идет священная война.
Сперва испугались, будто грянул гром, но потом огляделись и увидели, что все дома стоят на прежнем месте. Значит, гром им не повредил. Сияло солнце, и по обочинам улицы спокойно играли ребятишки.
— Вранье! — успокаивали друг друга евреи.
— Быть не может! — отмахивались, лелея надежду в испуганных сердцах.
Но вскоре гром грянул снова:
— Чего ждете, евреи? Или хотите, чтобы вас силой выкинули из домов?
Началась паника. Хозяева, чьи предки укоренились здесь много поколений назад, вдруг почувствовали себя бездомными нищими. Они смотрели на свое добро, как на чужое, не узнавая привычных вещей. Раввин, вместо того чтобы запаковать Талмуд, схватился за старый кафтан, висевший на стене… А жена раввина — за кастрюлю, в которой по пятницам варила рыбу…
Исроэл Эфрос, крепкий, зажиточный хозяин, встал посреди своей роскошной, обставленной старинной мебелью залы и посмотрел на мягкий диван, на котором он любил, прихватив с полки святую книгу, растянуться после обеда, чтобы подремать или поразмыслить о былых и недавних временах…
С трудом отвел от дивана мутный взгляд, полный ненависти к злодейской власти, к черным силам, которые без всякой причины вынуждают его покинуть родной дом, и громко сказал:
— Ничего не забирать!
— Совсем ничего? — испуганно спросила жена.
— Совсем ничего! — сказал Исроэл, сжав кулаки.
И оставил дом открытым для любого дикого зверя и скота, что бродили по городу.
Первым зверем, забредшим в дом Исроэла, оказался двуногий Онуфрий, по повадкам — лис, по вере — католик… Проникнув в залу, куда прежде не решался даже заглянуть и, приходя по делам к Исроэлу, оставался на кухне, — проникнув в залу, он замер от близкого счастья стать, хотя бы ненадолго, владельцем этого дома, перевел дух, перекрестился и начал строить планы.
Ощупал мебель, зеркала на стенах и остановился у огромного шкафа со стеклянными дверцами, из которого выглядывали странные, большие и тяжелые книги.
— А с этим что делать? — тихо спросил себя Онуфрий и подкрутил длинные, острые усы.
С любопытством он открыл шкаф и взял с полки том Талмуда. Это был трактат «Гитин». Древние буквы гордо и презрительно смотрели со страницы. Онуфрий полистал книгу, дошел до места, где говорится о злодее Тите, разрушении Иерусалима и Иисусе Назарянине, и вдруг его охватила прежде незнакомая, непонятная тоска.
— Чудные книги у жидов, — проворчал Онуфрий на своем языке и поставил толстый том обратно в шкаф.
Прошелся по зале, рассматривая фотографии. Одна привлекла его внимание. Он снял ее со стены. Это была фотография тридцати шести раввинов, уже умерших. Все в круглых меховых шапках и кафтанах с расстегнутыми широкими воротниками.
— Так много рабинов! — рассмеялся Онуфрий.
Вдруг он заметил, что один из них, тот, что прямо посредине фотографии, пристально смотрит на него. Онуфрий оробел. И тут увидел, что так же внимательно и строго на него смотрит второй раввин, третий… Они все смотрели на него, и куда бы Онуфрий ни наклонялся, вправо или влево, их глаза продолжали следить за ним. Множество глаз.
Перепуганный, Онуфрий повесил фотографию на место и перевернул ее задней стороной.
Не помогло. Теперь раввины смотрели на него отовсюду. Онуфрию казалось, что их глаза появляются на каждой вещи, которую он брал в руки.
Дрожа, он бросился из залы на кухню… Там ему подвернулась медная кастрюля. Она очень понравилась Онуфрию. Он взял ее, снял крышку и увидел внутри свое лицо. И сразу на дне кастрюли появились те же глаза и посмотрели на него в упор.
Растерянный, испуганный Онуфрий пулей вылетел на улицу.
Там его ждала жена, рыжая баба.
— Ну что, когда переезжаем? — спросила она Онуфрия.
Он побоялся сообщить ей свое решение и только промямлил:
— Посмотрим, нам не к спеху… Может, еврей еще вернется…
По вечерам Онуфрий ходил вокруг дома Исроэла, заглядывал в окна, но войти не решался. Зиал, что отовсюду опять будут смотреть десятки глаз — строгих, злых, угрожающих.
И он бормотал, крестясь:
— Нет, страшно мне… Исроэл вернется… Страшно… Он вернется…
*
В конце концов Исроэл вернулся. Он был поражен, увидев дом в том же состоянии, в каком его покинул.
Вдруг он заметил, что одна фотография на стене перевернута.
«Кто это сделал?» — удивился Исроэл.
Он повесил фотографию правильно, и на него посмотрели тридцать шесть пар глаз — ясных, добрых, предвещающих хорошие времена.
1915
