– Одним словом, райское местечко, – пояснил пожилой мужчина с длинными волосами, одетый в засаленный подрясник, – мне неоднократно случалось бывать у графа… У него два каменных дома – что твои дворцы!.. Прекрасный сад, анжерея, разные службы и надворные постройки…
– А вот подите, – возразил первый пассажир, – сам обладатель этого райского местечка ходит в лаптях…
– Я так понимаю, – смиренно отвечал подрясник, – на них нашло какое-либо затмение… Так как и с небесными светилами случается затмение, то почему же ему инде не помрачать умы и земных светил, с каковыми достойно есть сопричислить Льва Николаевича…
Вскоре между пассажирами возник ожесточенный спор по поводу воззрений и миросозерцании графа Толстого; по всем углам вагона раздавались слова: политеизм, деизм, дарвинизм, социализм, коммунизм и даже буддизм…
– Но ведь позвольте, – возражал один из оппонентов, – у самого Будды не было, как говорится, ни кола, ни двора, ни куриного пера, и он проповедовал: «Блажен муж, не имеющий собственности, и его же стези не ведают ни люди ни духи»… А у графа есть имение, и всем известно, куда он в лаптях пошел… в Оптину ли пустынь, в село ли Спасское к Тургеневу или из Москвы в Ясную Поляну.
– Я об этом не спорю… я хочу только сказать, – густым басом провозгласил на весь вагон другой диспутант, – Толстой в своих книжках для народа намечает те пункты или, так сказать, вехи, которые ведут человечество к земному счастью…
– Какие же это пункты?
– Во-первых: не сопротивляйся злу – р-ра-аз!..
– Другими словами: сиди сложа ручки, когда тебя будут колотить по затылку?.. Еще, позвольте вас спросить, какой пункт ведет людей к счастью?..
– «Давай больше, бери меньше»…
– Ах, да! Это значит: корми других посытнее, а сам живи впроголодь…
– Не токмо впроголодь, – подхватил подрясник, – а по Писанию, каждый из нас, могий вместити, обязан питаться акридами… и диким медом…
– Ну, что ж, если все мы, господин паломник, будем питаться акридами, какое значение придадите вы тогда ржи, пшенице, вину и елею?
– Да ведь я говорю: могий вместити… да вместит! А что, конечно, мы по слабости человеческой засеваем рожь, ячмень, горох и всякие злаки…
– По слабости!.. – вдруг разразился громовым голосом один из пассажиров. – Мы едим хлеб по слабости человеческой… Ах ты, ханжа! Уж не переодетый ли ты граф Толстой?.. Сам ты пьешь водку?
– Не брезгую мирским подаянием…
– А если тебе предложить жареного поросенка или утку с капустой, – тоже не откажешься?..
– Паки глаголю: не побрезгую…
– Не только не побрезгуешь, а будешь пожирать сию снедь, аки лев или акула… Как же ты проповедуешь, что не следует употреблять в пищу хлеб?.. Признавайся, – хватая за руку паломника, продолжал оратор, – ты не граф Толстой?!
Все пассажиры разразились громким смехом.
– Отвечай, кто ты.
– Даю вам честное слово, что я не граф Толстой… Я Владимирской губернии крестьянин… был живописцем, потом звонарем при Христовоздвиженской церкви, овдовел, а после того начал странствовать…
– То-то же! Смотри у меня, в другой раз не проповедуй, что люди рождаются на свет для того только, чтобы умереть голодной смертью или от «измождения плоти».
В восемь часов утра наш поезд благополучно прибыл в Москву.
– Эй, барин, барин, пожалуйте! – нестройным хором кричали извозчики, с изумительной удалью, один перед другим, наезжая на пассажиров близ вокзала Московско-Курской железной дороги.
– В Хамовники! – сказал я.
– Один билетик, сударь… Уж и прокачу за первый номер… Останетесь довольны…
Я сел в пролетку и в скором времени очутился чуть не на самой окраине Москвы.
Дом, в котором обитал наш «бессмертный и гениальный» беллетрист, был в полном смысле «дореформенный» барский дом или, как выражаются наши крестьяне, «барские хоромы». Он примыкал к обширному саду и окружен был соответствующими барскому помещению надворными постройками, в числе которых была дворницкая, куда я счел необходимым зайти, чтобы узнать, принимает ли граф.
– По утрам они никого не принимают, – послышался голос из-за печки, – вечером приходите…
Но мне так хотелось повидаться со Львом Николаевичем, что я решился войти в самые «хоромы».
В просторной передней я не встретил ни швейцара, ни слуги и долгое время принужден был осматривать стены, мебель, большое зеркало и ведущую вверх лестницу, устланную коврами и украшенную тропическими растениями.
Но вот послышались чьи-то шаги… я вдруг увидал с апатичной наружностью лакея в накрахмаленной рубашке и во фраке.
– Что вам угодно? – небрежно отнесся он ко мне.
– Могу я видеть графа?
– Они утром никого к себе не принимают…
– Скажите им мою фамилию…
Апатичный лакей поднялся наверх и вскоре вынес следующую, отрадную для меня, резолюцию:
– Пожалуйте!
Поднявшись по лестнице, я прошел зал, увешанный картинами в золоченых рамах, затем длинный коридор, по обеим сторонам которого сопровождали меня двери, напоминавшие меблированные комнаты. Но вот в самом конце коридора показалась коренастая фигура самого гр. Л.Н. Толстого, одетого в широкую блузу, подпоясанную ремнем…
– По утрам я никого не принимаю, – пожимая мне руку, сказал граф, – но вас без чаю не отпущу… Садитесь, рассказывайте, где были и что видели? Мы с вами давненько не видались… У брата Сергея не были?
– Я виделся с ним в Крапивне… Он мне и сообщил ваш адрес.
– Ну, о чем с ним толковали? – садясь в кресло, спросил Лев Николаевич.
– Все об вас… Вы для всего русского народа представляете какой-то неразгаданный сфинкс…
– Ха-ха-ха!.. Это превосходно! Ну, скажите, пожалуйста, за что нарекли меня сфинксом, когда я проповедую одни только евангельские истины? «Не сопротивляйся злу», например…
– Но в Евангелии, Лев Николаевич, этого не сказано, – возразил я, – да и физиология вам докажет, что даже обезглавленная лягушка старается лапой устранить от себя укол булавкой в силу рефлекса…
– Все это я знаю и все это читал… Скажите мне лучше вот что: отчего вы бросили должность сельского учителя?
– Оттого, что не хотелось пропагандировать или, лучше сказать, заражать молодое поколение вашими тенденциями…
– Вот как! Заражать?.. Какие же бактерии вы в них усматриваете?
– Во-первых, вы в своих творениях отстаиваете только свое личное счастье, а во-вторых, вы обстановили свое гнездышко такими нарезными орудиями, перед которыми спасовал бы наш неустрашимый генерал Скобелев… Возмутительней же всего то, что вы свое «личное» счастье прикрываете общественным благом.
