Юрий Абдашев - Двое на Перевале

— Возьмешь техника-таксатора, слышишь?

— Слышу, не глухой.

— Эй, Димка, — доносится со стороны бревенчатого барака, — тут сейчас техник будет с верхнего склада, подкинешь до дому.

Здоровенный парень в желтой клеенчатой куртке, надетой поверх стеганого ватника, отрывает взгляд от мотора.

— Да пошли вы все! — огрызается он. — Сами-то что, боитесь грыжу нажить?

— Чудило, тебе ж все одно торчать…

— Ладно, катитесь, — бормочет он, снова залезая с головой под капот лесовоза.

Рядом на сырой земле аккуратно разостлана замусоленная красная тряпка, на которой стыло поблескивают металлические детали. И надо же такому случиться: двенадцать месяцев проездил без единой аварии, а тут на тебе — накануне Нового года, когда вот так спешить нужно, полетел клапан бензонасоса. Разве не издевательство!

С неба сыплется что-то непонятное — то ли мелкий дождь, то ли снежная крупка. Начинает смеркаться. Одна за другой выходят из лесопункта тяжело груженные машины, тянут на комбинат пихтовые стволы, огромные, как фабричные трубы, везут шершавые кряжи горного дуба и замшелые буковые бревна. Водители рвутся в поселок. Да оно и понятно: дома их ждут друзья, накрытые столы и озорные песни до хрипа.

Попыхивая сизым дымком отработанной солярки, отваливают от эстакады неторопливые МАЗы. Они с достоинством несут на кожухе радиатора эмблему своего могущества — зубров. На податливом грунте отпечатывается замысловатый узор протектора. Переходя на вторую скорость, рычат, скрежещут зубьями шестерен неутомимые ЗИЛы — першероны двадцатого века.

Уходят к перевалу, последние лесовозы: 37-41 — Володя Стрекалов, 52-89 — Виталька Бочкарев, 31-05 — Вячеслав Пандин. Ребята ухмыляются и делают ручкой. Тут помочь нечем. Теперь все зависит от расторопности шофера. Погрузочная площадка пустеет, вокруг становится непривычно тихо и сиротливо. Димка далек от излишней чувствительности. Трудные лесные дороги сделали его суровым и замкнутым, но в эту минуту ему все же становится себя жаль.

К застрявшей машине подходит лесничий. Сырая брезентовая куртка стоит на нем колом.

— Послушай, двадцать семь — тринадцать, — простуженно сипит он, обращаясь к Димке, — будешь ехать в поселок, захватишь лесотаксатора….

— Еще одно слово, и я буду бить заводной ручкой, — не выдерживает парень. — Вы что, издеваться решили?

Лесничий пожимает плечами. Угроза на него, видимо, не действует, потому, что он тут же добавляет:

— Подойдет этак минут через десять. Становится совсем темно, и Димка включает переноску. На запыленный блок цилиндров, на лоснящиеся провода ложится яркий овал электрического света. Он выхватывает из темноты рассерженные глаза шофера, его напряженное потемневшее лицо. Слишком крупные и резкие черты делают его грубоватым, но не лишают привлекательности.

Проходит не меньше четверти часа, прежде чем Димка управляется с работой. Он притягивает хомутиком стеклянный отстойник и вручную рычажком подкачивает горючее. Потом лезет в кабину и давит на стартер. Двигатель заводится с ходу, уверенно набирает обороты. Димка резко сбрасывает газ — мотор не глохнет. Все в порядке! Он снимает переносную лампу, закрывает капот и, подобрав с земли тряпку, бережно укладывает ее под сиденье.

Для порядка Димка еще раз обходит вокруг машины, присматривается, не оставил ли где ненароком гаечный ключ, отвертку или пассатижи. Даже в темноте он угадывает своим шоферским чутьем, как низко просели рессоры под тяжестью сырых бревен. Димка привычно бьет каблуком по баллону и, усевшись за руль, включает дальний свет.

Мощные струи фар ударяют по штабелям леса, высекают из них тысячи искр. Искры роятся в ярком свете, словно полчища светлячков. Это идет снег. Стало быть, и в предгорья Кубани заглянула зима…

Только тут Димка замечает маленькую женщину, ослепленную светом фар. Она стоит перед самой машиной, прикрыв глаза рукавом. Вид у, нее несуразный. Голова до самых бровей укутана теплой шалью, а из-под длинного не по росту плаща выглядывают раскисшие от грязи кирзовые сапоги. В правой руке она держит авоську, полную мандаринов и большого целлулоидного пупса. «Чего только в ларьке не выстоишь, — размышляет Димка, — если ноги казенные».

Что и говорить, неплохой нынче ларек на лесопункте. Вот, к примеру, шампанского в поселке днем с огнем не сыщешь, а тут хоть ванны принимай. Жаль только, шоферня не слишком падка на сей деликатный напиток. Димка, однако, прихватил пару бутылок, но это не потому, что он понимает толк в винах, а так, главным образом для шума. Все лучше, чем в полночь из берданки палить, как делают другие. Женщина подходит к окну кабины.

— Постойте! — говорит она хрипловатым голосом. По такой погоде все тут ходят простуженные. — Пожалуйста, возьмите. Мне срочно.

— Кому нынче не срочно, — угрюмо тянет шофер и тут же спрашивает: — Так ты и есть тот самый таксатор?

— Ну да, — обрадованно кивает женщина и теперь уже смело забирается в машину. — Холодно что-то…

Она располагается удобно, как дома на диване, и с таким удивлением посматривает на Димку, словно не ожидала встретиться с ним.

— Знал бы, что баба, и ждать бы не стал, — презрительно замечает он, трогаясь с места.

— Отчего такая немилость?

— А так, всякие от вас неприятности в пути.

— Сразу видно — на флоте служили.

— Точно. А с чего это ты догадалась? Женщина молчит. Золотистое сияние, которое льется от щитка приборов, позволяет шоферу различить только кончик носа, обожженного ветром, да влажный блеск глаз. Димка чувствует, что соседка оказалась моложе, чем представлялось ему вначале. Он чуть косит в ее сторону глазами, но тут же переводит взгляд на дорогу, которая узорчатым полозом скользит по краю ущелья. Частые снежинки кружатся в воздухе, секут ветровое стекло и тут же тают на горячем капоте, превращаясь в пар.

От печки к полу кабины стекает расслабляющее тепло. Озябшие ноги блаженно млеют. Чтобы не задремать, Димка шевелит ноздрями, втягивает праздничный запах мандариновой корки. В тепле он становится особенно ощутимым. Мандарины лежат рядом в авоське, большие, ярко-оранжевые, как елочные украшения. Димке даже кажется, что плоды светятся изнутри, словно в каждый из них вставили по маленькой двенадцати-вольтовой лампочке.

— Вы всегда молчите в дороге? — неожиданно спрашивает женщина. Она чуть покачивается на пружинном сиденье.

— Всегда, — неохотно отвечает Димка. — И потом это же ты не ответила на мой вопрос.

«Ей не больше тридцати», — думает он.

— Серьезно? — с легкой хрипотцой смеется женщина. — Это насчет флота, что ли?

— Точно…

— Так, имела отношение в свое время…

Дорога накатана отлично, но машину слегка покачивает. Именно не трясет, а покачивает, словно эта снежная ночь смеха ради решила убаюкать двух запоздалых путников.

Наблюдая за дорогой, Димка думает о предстоящей вечеринке. Он, конечно, запоздает немного, явится часов в одиннадцать — надо же привести себя в божеский вид, — но это в конце концов не имеет значения. В комнате будет тепло и чисто. Петя Непрядкин заиграет на аккордеоне «Дунайские волны», Володя Шамрай станет показывать карточные фокусы, Женька, этот новенький слесарь из РТС, расскажет несколько свежих анекдотов, а Люба и Рая разыграют пантомиму «Ворона и лисица». Штука эта у них получается классно.

А в двенадцать часов Димка отсалютует шампанским — дуплетом, из двух столов. Пить он будет в меру, но только водку. Пойдет за милую душу. Он уже видит, как сзади бесшумно, точно котенок, подходит к нему Валя-Валенсия, миленькая телеграфистка, с которой Димка познакомился еще в сентябре на районном Празднике урожая. Она заглянет ему через плечо веселыми затуманенными глазами и, как всегда, попросит:

— Дим, а Дим, больше ни-ни, — а сама засмеется и погрозит пальчиком, — ни грамма….

В кабине становится жарко, и Димка слышит, как женщина разматывает шаль, осторожно, чтобы не помешать ему, стягивает с себя свой негнущийся плащ.

«Да нет, пожалуй, ей не больше двадцати пяти, — решает он, заметив тонкий подбородок, невзначай выглянувший из-под шали. — И с чего, скажи на милость, этакого недомерка в лес потянуло?»

Снег валит все гуще. Теперь он уже не тает на дороге, а лежит сплошной белой пеленой. Приходится включать стеклоочиститель. Дорога начинает забирать в гору. Ревет мотор, усердно метет резиновый дворник: «тики-так, тики-так…». В мутных потоках, струящихся от фар, мельтешат крупные хлопья. Теперь они напоминают белых бабочек, жадно летящих на свет.

Женщина снимает ватник, стаскивает с головы шаль и остается в глухом черном свитере. Но Димка не смотрит на нее, ему и самому становится невмоготу. Он расстегивает «молнию» на клеенчатой куртке, привычно выпрастывает одну руку, затем другую. Делать это не совсем удобно, потому что плечи его занимают без малого полкабины, а голова едва не достает до потолка.