В тот вечер по берегу моря прогуливался без всякой видимой цели худощавый мужчина лет пятидесяти пяти со старенькой черной папкой под мышкой. Наконец мужчине надоело и бесцельное это шатание, и крики вспугнутых ям чаек. Пора было идти домой, тем более, что начали уже опускаться сумерки, на набережной зажглись фонари, и лица прохожих, освещенные их светом, сделались желты, как у покойников. Этот мертвый свет подействовал на мужчину угнетающе.
А может, дело было вовсе не в свете, а в том вопросе, который он задавал себе сегодня весь день. Вопрос мучил, занимал все его мысли: «Кого мы в конце концов обманываем? Разве непонятно, что обманываем мы только самих себя? Но для чего, для чего это? Во имя чего?»
Он медленно побрел прочь, ощущая собственное бессилие, вечную усталость, болезненную ломоту во всем теле…
Настроение у него испортилось совсем, одни и те же мучившие его с самого утра вопросы возникали неотвязно в воспаленном мозгу…
И с каждым вопросом он все ускорял и ускорял шаг, перейдя в конце концов чуть ли не на бег…
Он свернул на узкие улочки Ичери шехер,[1] задыхаясь, вбежал в свой тупик, и тут же в уши ему ворвался раздирающий душу скрежет тормозов. Перед тем, как потерять сознание, он успел только понять, что из родного тупика летят прямо на него темно-красные «Жигули»…
Парень и девушка, что были в машине, сидели, как в столбняке, не в силах пошевелиться.
Девушка, очевидно, ударилась лицом о ветровое стекло, когда машина тормозила — лоб ее был весь в крови, а в стекле змеилась тонкая трещина. Наконец, почувствовав, как по лбу стекает что-то теплое, девушка прикоснулась к лицу и вскрикнула. От этого ее крика очнулся и парень, достал платок, вытер кровь на лице, выдавил дрожащим голосом:
— Не ори, ничего страшного.
Эти слова на какое-то время успокоили девушку. Но ненадолго — вскоре ее начало трясти.
— Он умер, да? Парень пожал плечами.
— Если б жив был — наверное, уже встал бы… А, черт, что же теперь делать-то? Может, смыться?
На этот раз пожала плечами девушка.
— Если узнают еще и об этом, все пропало.
Все еще сотрясаясь от дрожи, она смотрела на парня.
— Ты понимаешь или нет? Если мы сейчас попадемся, то все — накрылась наша загранка. На всех мечтах сразу крест придется ставить. Хоть это-то ты понимаешь?
Девушка сидела, съежившись, и ничего не отвечала.
Наконец парень решился, включил зажигание, и тут в тупике появилась женщина. Увидела человека, распростертого перед машиной, кровь, залившую асфальт вокруг него, она медленно отступила на шаг-другой и вдруг закричала:
— На помощь, люди! Кафара нашего убили!
И тут же кинулась к машине, махая обеими руками, показывая, чтобы парень подал назад. От неожиданности тот даже выронил ключ, с трудом нашарил его под ногами и кое-как отъехал от тела. Глаза его застилала какая-то пелена; и этот тупик, из которого он выезжал по меньшей мере раз десять в день, казался теперь невозможно узким.
Кафар Велизаде еле разбирал, о чем говорилось в соседней комнате. Собственно, слышен ему был только низкий мужской голос. Постой, постой, да это же их сосед, академик Муршудов. Да-да, точно, он. «Что же делать, сестра, что делать, раз такое несчастье приключилось, — басил академик. — Несчастный случай, клянусь аллахом, я думаю, надо простить парню… Даже Маркс говорил как-то, что жизнь полна такими вот случайностями. Типичный несчастный случай, клянусь аллахом. С кем угодно такое может случиться. Хорошо еще, слава аллаху, что без смертельного исхода обошлось, страшно даже подумать… Я думаю, вы найдете силы по-соседски все простить. Ведь не случайно же у нас говорится, что сосед — ближе родственника».
В ответ раздались всхлипывания Фариды.
Потом в соседней комнате наступила относительная тишина. Не слышно было больше Кафару ни баса соседа, ни плача жены.
Но разговор в соседней комнате продолжался, просто Фарида прикрыла дверь в комнату. Академик Муршудов говорил ей:
— Я об одном только прошу вас: никому пока не сообщайте, хорошо? О враче не беспокойтесь — я его уже вызвал. Самый талантливый профессор в Баку, нейрохирург, золотые руки, честное слово! За каких-нибудь пять-шесть дней поставит вашего супруга на ноги. А не понравится почему-нибудь этот — найдем другого. Вы же знаете, я академик, при моих-то знакомствах никаких проблем… Поверьте, все будет отлично.
Он все говорил и говорил, а Фарида смотрела куда-то мимо него застывшим взглядом; казалось, она вообще не слышит того, что говорит ей академик а если и слышит, слова не доходят до ее сознания. И лишь когда Муршудов чему-то улыбнулся (а может, ей просто показалось, что он улыбается, что он уже начал успокаиваться), она вдруг очнулась и крикнула ему в лицо:
— А ну, убирайтесь отсюда! Выкатывайтесь, и чтобы глаза мои вас больше не видели!
Академик так и застыл с раскрытым ртом, стоял, не зная, как ему поступить: и уйти нельзя, и оставаться — тоже, тем более, что Фарида уже выталкивала его за дверь.
— Да убирайтесь же, кому сказано! Катитесь прочь!
И в этот самый момент в тупике притормозила «Волга», из которой вышел мужчина средних лет с чемоданчиком-«дипломатом» в руках. Поднял голову, увидел Муршудова в окне второго этажа, кивнул ему и начал торопливо подниматься наверх.
— Не волнуйтесь, сестра, — сказал Муршудов с облегчением, — зачем волноваться? Вот приехал профессор, о котором я вам говорил. Клянусь, другого такого хирурга нет во всем Баку.
Но Фарида решительно заслонила дверь в комнату, где лежал муж.
— Не нужен мне ваш профессор, — отрезала она, — врача я уже и сама вызвала!
— Вызвали? — спросили в один голос Муршудов и запыхавшийся профессор.
— Вызвала, да.
— Когда вызвали? — приехавший профессор с тревогой посмотрел на академика Муршудова; по выражению лиц обоих Фарида поняла, что слова ее пришлись им почему-то не по душе. Однако академик быстро взял себя в руки, согнал с лица тень беспокойства и даже попробовал улыбнуться.
— Ну что ж, сестра, ну что ж, — бодро сказал он, — вы все правильно сделали, просто отлично. Но я думаю, вы ведь не откажетесь, чтобы вашего супруга осмотрел и профессор, верно? Нет-нет, просто так, по-братски.
— Если врач видит перед собой больного, он обязан оказать ему помощь, сестра, даже если это его враг. — Профессор раскрыл свой «дипломат». — Обязан. А тем более наш советский врач.
Фарида осторожно тронула дверь в комнату мужа, заглянула туда. Черты лица Кафара заострились, рука бессильно свесилась вниз.
— Умер! — истошно закричала она, кинувшись к постели.
Мужчины встревожено переглянулись.
— Никак нельзя допускать, чтобы приехала «скорая», — зашептал академик.
— Да иди же ты скорей, — подтолкнул его профессор — а это был младший брат академика, — перекрой въезд в тупик, а я пока здесь…
Старший Муршудов исчез. Младший решительно шагнул в комнату, чуть ли не силком вырвал у Фариды запястье потерпевшего, нащупал пульс.
— Не надо волноваться, — с облегчением сказал он наконец, — пульс прощупывается. Все в порядке, наполнение нормальное.
— Правда? — Фарида с надеждой посмотрела на профессора снизу вверх. — Он не умер, не умер?
Она прильнула к груди мужа, но сколько ни вслушивалась, стука его сердца так и не услышала. Тогда она снова схватила мужа за руку, зачем-то приложила его запястье к уху, зарыдала в отчаянии.
— Ты лжешь! Ты обманываешь, он уже умер! Профессор смочил нашатырным спиртом кусок ваты и поднес к носу Кафара. Лицо больного вдруг сморщилось, он чихнул и приоткрыл глаза.
Фарида приникла к груди мужа. Кафар с трудом улыбнулся, вернее, в его глазах промелькнуло что-то похожее на искорки улыбки, а лицо по-прежнему хранило выражение муки и боли.
— Вот видишь, тебя профессор пришел посмотреть, — сказала Фарида, утирая слезы. — Это самый лучший в городе профессор. Он говорит: пять-шесть дней, и ты будешь совершенно здоров.
Профессор Муршудов кипятил в соседней комнате шприц, готовил лекарства. Когда все было готово, он со шприцем в руках вернулся к постели Кафара.
— После этого укола вы будете чувствовать себя совсем хорошо.
Фарида отодвинулась от кровати, а когда шприц вошел в вену, даже отвернулась к стене.
— Та-ак, а теперь мы спокойненько уснем. Фарида торопливо повернулась к мужу. Гримаса боли на его лице постепенно разглаживалась, глаза были устремлены на нее и профессора. Не в силах вынести тоскливой тревоги, стоявшей в этих глазах, Фарида жалобно спросила:
— Как ты себя чувствуешь, Кафар? Проходит боль?
Кафар ничего не ответил, только чуть дрогнули его ресницы. Профессор Муршудов поправил на нем одеяло.
— Пока больному нельзя много разговаривать, пусть отдыхает. Его тошнило?
