Ирина Нолле - За синей птицей

Над лесом, распахнув острые крылья, плавно кружил коршун. Под ним внизу, сколько мог охватить зоркий птичий глаз, беспредельно раскинулись лесные просторы — море щедрых и буйных красок осени. Местами горячий багрянец осинника и бледное золото берез прочерчивались неровными темными полосами и пятнами — это наступали и теснили своих лесных собратьев сумрачные ели и раскидистые, звонкие сосны.

Коршун кружил в высоте, легким движеньем крыла все больше и больше сжимая спираль своего медлительного полета.

Все, что видел он внизу, — и пестрый узор осеннего леса, и светлые оконца небольших озер, и тонкие, извилистые ниточки ручьев, и невысокая насыпь с блестящими полосами, прорезающая лесной массив с востока на запад, — было знакомо пернатому хищнику, встречавшему в этих местах не первую весну и провожавшему не первую осень.

Он знал здесь все. Даже те места, где вдоль песчаной насыпи, отдаленно друг от друга, были расположены людские поселки. Оттуда к небу поднимался из приземистых низких строений горький дым и каждый день — при восходе и закате солнца — доносились мерные, гулкие, звонкие звуки, которые уже не пугали осторожную птицу — коршун привык к ним.

Уже клонилось к закату рыжее осеннее солнце, зажигая кострами вершины сосен, и над озерцами и болотами пополз прозрачный, легкий туман. Сильнее потянуло влажным запахом грибов и опавшего листа. Из чащи леса к песчаной насыпи выскочил молодой заяц. Он присел у куста можжевельника и поднял чуткие уши. Все было тихо и сонно вокруг. Заяц привстал на задние лапы и потянулся к мягкой хвое, усыпанной черными ягодами. Коршун замкнул последний круг и сложил крылья. Темная тень мелькнула над серым зверьком, но в это мгновение дремотная тишина леса дрогнула и разорвалась властным пронзительным звуком. Ему сразу ответили высокие стволы сосен, гулко запели стальные полосы на песчаной насыпи, затрепетали и закружились в воздухе сухие листья чутких осин. Хищник взмыл вверх. Серый мохнатый комочек метнулся в спасительный кустарник.

Старомодный паровоз с непомерно большими колесами и длинной трубой дал еще один гудок и, протащив свой куцый состав до поворота дороги, замедлил ход и остановился у дощатой платформы.

Из ворот высокой ограды, обтянутой сверху колючей проволокой, вышел человек в военной форме и направился к прибывшему поезду. На угловой вышке стрелок поправил автомат и повернулся лицом к составу.

С паровоза проворно спустился вниз сухонький машинист, напоминающий гнома своей острой седой бородкой, торчащей клинышком на его обветренном лице.

— Прибыли, Анна Иванна. — Он снял фуражку и вытер лоб рукавом. — Довезли, слава те господи, пассажиров. Капитану Белоненко веселенький подарок. Хоть стой, товарищ начальник, хоть падай.

Из тендера отозвались женским голосом:

— Не впервой ему такие подарки получать.

— А вот и впервой, — живо проговорил машинист. — Таких в наших местах еще не было. Слыхала? Начальник конвоя говорил. Неслыханное это, говорит, дело, чтоб малолетних держали в одном лагере со взрослыми. Закон, говорит, не разрешает. Так ведь куда их теперь везти, если там не то путя разбомбило, не то еще что произошло. Вот и решило большое начальство задержать их здесь на время. А там что бог даст… Давай, Анна Иванна, вылазь, передохни. Нам здесь верных сорок минут загорать. Пока парнишек выгрузят да пока построят, а девчонок уже после…

— А куда парнишек? — Анна Ивановна выпрямилась, тоже вытерла лицо рукавом и неторопливо перелезла через борт тендера.

— А вот километра полтора в сторону, на подразделение лейтенанта Морозова. Я, Анна Иванна, здесь все порядки знаю. Тоже, дай бог, спекулянта от вора в два счета отличу. А вон и сам капитан Белоненко!

Машинист приподнял фуражку. Среднего роста худощавый военный вышел из дверей проходной вахты и, приветственно махнув рукой машинисту, стал что-то говорить коренастому человеку в защитной гимнастерке, указав на вагоны.

— Ну, сейчас выгружать начнут. Этот — комендант здешний. Деловой мужчина. Всю дорогу с капитаном работает.

У вагонов стоял начальник конвоя и сопровождающие стрелки. К ним направился комендант. Машинист отошел немного и уселся на поблекшую, выжженную летним солнцем траву. Анна Ивановна опустилась рядом, сняла с головы запыленную углем косынку, вздохнула:

— Горе горькое… А все война… Я вот тоже не своим делом занимаюсь. Ну какой с меня кочегар?

— Не ты одна, — строго заметил машинист. — Время такое…

— Так-то оно так, Тимофеич, а ребят жалко. Какая им здесь жизнь будет?

Она оглядела забор с колючей проволокой наверху, вышку, где виднелась фигура стрелка с карабином.

— Загонят их, как ягнят, в закуток. Ни тебе травки, ни тебе вольной волюшки. — Она снова вздохнула.

— Не скрипи ты над моим ухом, жалельщица! — рассердился машинист. — Никто твоих ягняток сюда не приглашал. Сами напросились. Другие ребята…

— Выходи по одному! — прервал рассуждения машиниста голос начальника конвоя.

Один из сопровождающих стрелков откатил тяжелую дверь товарного вагона, и оттуда дружно выскочили несколько подростков.

— Я кому говорю? — сердито крикнул начальник конвоя. — Соблюдайте порядок! Давай по одному!

Машинист усмехнулся и заговорщицки подмигнул своему кочегару:

— Порядок… Они тебе, голуба, свой порядок уже показали.

Анна Ивановна промолчала — она вспомнила, как проходила на узловой станции посадка в вагоны этих необычных пассажиров.

— Дьяволята, — говорил один из стрелков, набирая в ведро воду с водокачки. — Ну сущие дьяволята! Главное, понимаете, никакого сознания, что в заключение едут. Песни, пляски, хохочут, на окнах виснут, записочки какие-то бросают… А замечание сделаешь — кричат: «Мы малолетки! Ты с нами поосторожнее!». Уж скорее бы сдать их, к лешему, пока греха не наделаешь.

— Разобраться по четыре! — осипшим голосом командовал начальник конвоя.

Мальчишки строились в ряды, а из следующего вагона, где находились девочки, неслись нестройные возгласы и напутствия.

— То-о-лик! Помни уговор! — звонко кричала одна из девчонок, просунув сквозь решетку окна руку и размахивая какой-то цветной тряпкой. — Начальникам слабинки не давать! На работу не ходить!

— От работы кони дохнут! — дружно подхватили девчоночьи голоса.

— Скоро встретимся, пацанки! — ответили из рядов. — Они нас тут долго не задержат!

— А задержат, то мы им сделаем пять минут весело!

— Эй, длинный! Чего озираешься — родного дома не узнал?

— Он мамку потерял, девчонки…

Смеялись, кричали, колотили кулаками в дощатые стенки товарного вагона.

— Отойди от окна! Тебе говорят — отойди! — надрывался конвоир, потрясая винтовкой.

— Да ты не шуми, не шуми, — отвечали из-за решетки окна. — Спрячь свою пушку, все равно стрелять не умеешь. — Девчонка рассмеялась, показала стрелку язык, и лицо ее исчезло. Сразу же из вагона грянула песня на развеселый мотив «Зять на теще капусту возил». Только слова были такие, что у Анны Ивановны сквозь угольную пыль проступил на лице румянец.

— Вот… — укоризненно произнес машинист, — а ты говоришь — ягнятки. Эк неладно получается! — прервал он себя и быстро поднялся на ноги. — Бригада с работы возвращается. Теперь, пока их в зону не впустят, девчонок не начнут разгружать. Еще десять минут простоим.

— Ну и простоим, — рассеянно откликнулась Анна Ивановна, неотрывно глядящая на мальчишек, которых стрелки уже повели к проселочной дороге, уходящей в лес.

— Тебе, конечно, что? — рассердился машинист. — Случайный ты человек на транспорте, душа не болит.

— Так все равно, Тимофеич, без графика работаем, — виновато произнесла Анна Ивановна. — Вон главная наша идет, — поспешно переменила она тему. — Это она с капитаном разговаривает?

«Главная» — худенькая женщина в форменной тужурке — сердито говорила что-то капитану Белоненко, показывая на часы.

— …На пятнадцатом пульман надо разгружать… — донеслось до Анны Ивановны.

Капитан терпеливо выслушал «главную», потом подозвал коменданта, что-то коротко приказал ему. Комендант кивнул головой и подошел к начальнику конвоя.

— Ну, значит, договорились по-хорошему, — удовлетворенно отметил машинист и вдруг весело рассмеялся. — Гляди-ко, гляди, Аннушка! Стрелок-то, стрелок! Да не тот, а вон, что бригаду привел! Ну точно как наседка с цыплятами. Захлопотался, старикан. А чего, спрашивается, кудахчет? Куда они денутся, бабенки его…