Виктор Лесков - Под крылом - океан.

Эти заботы встали перед полковником Вязничевым как-то внезапно. У него и в мыслях не было, что между Миловидовым и Глебовым, двумя его подчиненными офицерами-руководителями, будут какие-то разногласия.

Он собрал личный состав на предполетные указания прямо на командном пункте. Есть на каждом аэродроме своя колокольня — на открытом месте высокая башня, откуда далеко видно и еще дальше слышно. Венчается башня прозрачным многогранником, как алмазной короной, под зонтиком крыши. Это и есть самое бойкое место на аэродроме — командный пункт руководителя полетов. Внутри короны просторный зал с зеленоватым свечением экранов, пульсированием электронных лучей, настольными планшетами воздушной обстановки.

Как ни светло в экранном зале, а с приходом летчиков стало еще светлее — от голубоватых, как снег в солнечный день, костюмов. На всех не хватало стульев, и кто помоложе — а у вертикальщиков все молодые, три-четыре года службы после училища, — стояли у стен с планшетами на виду.

Полковник Вязничев сидел в винтовом кресле на приступке командного пульта и по очереди предоставлял слово синоптику, дежурному штурману, начальнику связи.

Что можно, что нельзя, где, когда, при каких условиях — об этом докладывали начальники, каждый по своей службе, на летную смену.

Летчики в погонах не летают. Случись кто посторонний на КДП, ни за что не признал бы в Вязничеве полковника. Ростом невысок, в плечах узок, на лицо худ — откуда только сила в человеке?

И выглядел молодо! В свои сорок ни сединки, ни морщинки, светло-русый зачес слева направо, по-мальчишески без пробора. Мастер спорта! (Не по шахматам, не по верховой езде, где лошади бегают.) По военному пятиборью. Где все надо самому! И еще не пить, не курить, соблюдать, одним словом, строгий режим. Последнее слово в ходе указаний — за командиром, предпоследнее — за руководителем полетов. Майор Глебов встал со своего кресла, несколько полноватый для своих тридцати двух (далеко, увы, не Вязничев!), горсткой прибрал в сторону преждевременно поредевшую челку. Глебов в таком же, как и все, светлом костюме со стежками «молний» на наколенных карманах, но заметно поношенном.

— Обращаю ваше внимание! Как говорил метеоролог, у нас начинается переходный период, происходит перестройка синоптической системы. Не попадите впросак! То дуло на сушу, теперь заворачивает на море!

Не отличался Глебов и хорошо поставленным голосом, отработанной дикцией. «Метеоролог» у него звучало как «метеоолох», «синоптической» как «синотической». А речь? Ну что это такое: «говорил метеоролог», когда в армии не говорят, а докладывают. И не «заворачивает на море», а дай точные параметры ветра в градусах и метрах. Или «не попадите впросак» вместо конкретных указаний по безопасности полетов! Не доклад, а какой-то деревенский разговор.

— Для упреждения сноса своевременно возьмите поправку в курсе, — продолжал Глебов. — Над посадочной площадкой поздно думать, как бороться с боковиком.

И вот тут в паузе после фразы отчетливо прозвучал негромкий вопрос командира эскадрильи майора Миловидова:

— Где такое записано?

Кто знаком с авиацией, тот сразу поймет, что такие вопросы, а тем более на предполетных указаниях, не возникают с бухты-барахты. Их вынашивают не один день и если задают, то лишь в подходящий момент и не без скрытого умысла. На этот раз вопрос Миловидова рассчитан был на присутствовавшего здесь ведущего летчика-испытателя НИИ вертикальщиков Олега Григорьевича Антоненко.

Действительно, не один раз спорили Глебов с Миловидовым, как лучше заходить на посадку при боковом ветре, но так и не могли прийти к единому мнению.

Создалось некоторое замешательство, какое бывает после бестактной выходки в благородном собрании. Можно было сделать вид, что никто ничего не слышал. Но тогда, значит, признать хоть в какой-то мере правомерность вопроса. Глебов при всей его внешней мягкости был не таким человеком, чтобы сглаживать острые углы.

— Вадим Петрович, — вполоборота повернулся он к Миловидову, — не креном, а курсом! Доверните на ветер и моститесь сколько угодно.

— Иван Сергеевич! — в свою очередь проявил любезность Миловидов. — Вы можете изменить инструкцию?

Не в бровь, а в глаз! Инструкция для летчика — закон! Каждое слово, как говорится, кровью записано. И говорится неспроста! За строкой инструкции весь опыт развития авиации, передовые идеи, талант конструкторов, искусство и жизнь испытателей — вот что такое инструкция. Никому, будь ты хоть сват министра, не дозволено произвольно толковать ее положения. А в ней черным по белому записано: упреждение в курсе, скольжение в сторону бокового ветра. То есть создать крен!

Ну и что Глебов? Летчики ждут. И Миловидов ждет. Он, командир эскадрильи, должен точно знать, как учить своих орлов.

Миловидов не в пример Глебову жилист, подтянут, аккуратен. Что-то в нем больше от Вязничева: так же собран, целеустремлен, легок на ногу. Лицом смугл, красив, в серых серьезных глазах спокойное ожидание. Он прав, он может и подождать.

Чувствуется в Миловидове армейское воспитание с суворовского училища. В крови, в натуре уважение к точности и порядку. В образе мыслей тоже. Так как же учить молодежь? По инструкциям или по самостоятельным рекомендациям? Сегодня одно скажут, завтра взбредет кому-то другое?

Надо иметь в виду, что каждое слово на КДП, каждый писк ловится микрофоном и накручивается на магнитофон. Разумеется, не для того, чтобы слушать только самого себя. Но и для прокурора. «Говорил?» — «Говорил». — «Отвечай!»

Кто осмелится заявить: «Товарищи, не летайте, как написано в инструкции!»?

Вот в этот момент полковник Вязничев и отметил про себя: «Обижен Миловидов! Полгода назад оба они, и Глебов, и Миловидов, были командирами эскадрилий. Освободилась должность заместителя командира полка. Надо кого-то двигать. Кого? Выбрали Глебова. И вот цветочки… Цветочки потому, что через месяц идти в поход. И если у них на земле идет наперекосяк, то что же будет на корабле, в длительном плавании? Да они на первых милях не то что по-деловому решать вопросы — смотреть друг на друга не смогут».

— Волокитное дело вносить поправки в инструкции, — сказал Глебов, обращаясь больше к летчикам. — Мы разработали рекомендации, методический совет их утвердил. Осталось дело за канцелярией.

Ни спора, ни дискуссии, ни позы изрекателя истин. Что было на самом деле, то и сказал. Как надо, так себя и повел. Вот за что и ценил его Вязничев.

Летчики всё поняли. Глебов в вертикальщиках с первым поколением, давным-давно уже оседлал «мустанга», в какие только переплеты ни попадал.

А что Миловидов? Год как после академии. До академии он этих самолетов вертикального взлета и посадки в глаза не видел.

Интересно послушать самих испытателей. Что скажут они?

Антоненко со своими спецами проводил очередной этап программы, отрабатывал взлет с укороченным разбегом.

Никто его ни о чем не спрашивал, да и не мог спрашивать, но все ждали его слова. Да и ситуация сложилась такая, что он не должен был отмалчиваться.

Антоненко сидел рядом с Глебовым — они старые друзья! Высокий, худой, сильно поседевший Антоненко, не вставая со стула, в порядке личного мнения заметил: — Мы писали инструкцию на все случаи жизни. При слабом боковике можно и креном прикрыться. Но на вашем аэродроме с сильными завихрениями ветра лучше не рисковать, а сразу взять упреждение курсом.

В развитии вождения самолетов вертикального взлета последним законодателем был он, Олег Григорьевич Антоненко. Больше верилось, что не подъемные двигатели преодолевали земное притяжение, а он, заслуженный летчик-испытатель, на своих плечах поднимал новую машину в небо. А по виду скромный интеллигент с негромким, без командных интонаций голосом, предельно предупредительный в разговоре.

Последнее слово на предполетных указаниях — за командиром. Вязничев много распространяться не стал:

— Утверждаю указания руководителя!

И точка. С таким не поспоришь: глянет — и растрепа подбирает живот. Не зря кто-то из испытателей не без иронии назвал Вязничева коротко: солдатский штык! Да, не то что Антоненко.

— Вопросы есть? — А острый взгляд на Миловидова.

— Никак нет, — отвалился тот от прозрачной, витринного стекла, стены.

— По самолетам!

Указания закончились, а разговор нет.

— Вадим, послушай меня! — придержал Глебов Миловидова, не забывая о недавних добрых отношениях. — Будешь прикрываться креном — скрутишься в момент, выкинет на лямки.

Да, катапульта срабатывает автоматически. Только начнет валить машину, система фиксаторов пеленает летчика — и… он с парашютом летит в одну сторону, самолет — в другую. Потом уже разбираются на земле. Если по вине летчика — потерю самолета не прощают: слишком дорога техника. Переводят туда, где попроще. Была у летчика судьба счастливой, а теперь уж как получится.