Владимир Кормер - Крот истории

— …Молодой человек, извините, вы мне симпатичны… Выпейте мой коньяк… Я не пил. Я к нему не прикасался… Не отказывайтесь.

Я заказал, и вижу, что не могу… сердце, голова… Не отказывайтесь… У вас интеллигентное лицо… Не беспокойтесь, я уже уплатил за него, деньги у меня есть… Пейте, пейте… За мое здоровье?! Вот именно: за мое здоровье! Благодарю вас. Я же говорю, что у вас интеллигентное лицо. За мое здоровье. Это актуально. Я, между прочим, инвалид! Нет-нет, я не воевал. Мне сорок пять лет, какая к черту война. Однако инвалид и пенсионер. Персональный пенсионер! И не шиз! Болезнь Миньера! Вот так! Хотя… они, конечно, могли бы признать все что угодно… Ну, этого вам не понять, да и понимать не надо! Что вы сказали? Мы с вами раньше встречались?! А вы не врете? Мне, знаете ли, спьяну часто кажется, что я с тем или другим уже встречался… Где-где?! Ах, вот оно что! Неужели у нее? Какая милая была девушка. Вот оно что. При-по-ми-наю, припоминаю. Стало быть, вы знаете обо мне, кто я был и что я был? У вас, кажется, с ней роман, а?.. Послушайте, а вы работаете не в…? Нет-нет, я вижу, что нет! У меня в этих вещах глаз наметанный! Я не ошибаюсь!..Девушка, еще два пива и двести грамм коньячку!.. Что, что вы сказали, молодой человек? «Камю»?! Нет, к сожалению, это не «Камю», это «три звездочки», московского разлива… Что? Ах, начапо как у Камю! Ну знаю, знаю конечно, читал! Он же еще потом погиб в автомобильной катастрофе, да?.. М-да…

А вам не кажется, кстати, что все это звенья одной цепи?! В каком смысле? А в таком, что они ведь могли его и… того! Он ведь их немного… задел, а? Помните там: «Мао любит цветы, мы все в одной лодке» и так далее… Вот они его и фюить!.. Сначала его, а за ним кого? Меня?!.. Вот так-то!.. Иногда они ходят за мной по пятам, а потом несколько дней никого!.. Не беспокойтесь, сегодня как будто никого… т-с-с-с… Присаживайтесь с нами, девушка! Нельзя, вы на работе? Ну что ж… будем пить одни… Я, пожалуй, тоже сделаю маленький глоточек…

— …Ничего, ничего, мне уже лучше… Спасибо, что проводили. Только этого мне сейчас не хватало, свалиться на улице… Не так уж много выпил, и вот надо же!.. Совсем не могу пить, мне нельзя пить, вестибулярный аппарат совсем расстроен… Не могу ни пить, ни работать. Прочту две страницы, сразу тошнота, шум в ушах, головокружение… Давайте постоим… Вон там, за углом, мой подъезд… Не хочется, чтоб кто-нибудь видел. На первом этаже живет один из этих, из бывших, пенсионер в отставке, он всегда у своего окна стоит и смотрит, кто идет… Ничего, сейчас мне уже лучше… А вы решили мне сколько лет? Не мнитесь, это неважно… Я, кажется, позволил себе там… в пивной немного лишнего?.. Я ничего такого не говорил? Я становлюсь болтлив… Что-что? Вы полагаете, это можно понять — я слишком долго молчал? Да, наверно, вы правы. Если хотите, подымемся ко мне, у меня есть кое-какой запасец. Я, чувствую, виноват перед вами, вы собирались посидеть спокойно, я вам помешал. Я пить не буду, а вы выпьете…

— Вот мое холостяцкое жилье. Неделю назад, нет, теперь уже две, был развод… Присаживайтесь. Сбросьте со стула эти книги, сбросьте на пол, я их все равно не читаю… Вот, видите, остатки былой роскоши, былого величия. Впрочем, какое там к черту величие!.. Что вы слышали о моей истории? Только то, что я должен был уже ехать, уже был назначен, и в самый последний момент тяжело заболел?.. Да, именно так все и было, почти так. Здоровье — это самое главное… Надо иметь толстую шею, этим все сказано. Говорят, Наполеон проиграл битву при Ватерлоо, потому что у него в тот день был насморк. Я этому верю. Сколько блестящих карьер погибло на моих глазах из-за ерунды, из-за того, что в последний момент у человека обнаруживалась какая-нибудь болезнь — насморк, легкий грипп, геморрой… Один мой приятель был в свое время послан с весьма важной миссией в страну, с которой у нас тогда не было дипломатических отношений; неважно в какую, допустим, в Колумбию. Миссия удалась превосходно: он сумел понравиться, его принимали там на высшем уровне, встретился с президентом, это рассматривалось как крупный успех нашей дипломатии, здесь были довольны. Он уже садился в самолет, чтоб лететь обратно, вдруг — аппендицит, приступ! Увезли с аэродрома в госпиталь, сделали операцию, президент предоставил своих врачей, сам справлялся о здоровье.

Все отлично. Задержался он там на неделю. Прибыл сюда. Опять же поздравляли, хвалили… Но с тех пор за границу больше не ездил. Все! Как отрезало! Все попытки были бесполезны. Что делать, вынужден был уйти, теперь преподает… В прошлом году первый раз за все время пустили в Польшу…

— …Наливайте, наливайте себе сами. На меня не смотрите, я так… посижу над пустой рюмкой… Вы мне нравитесь… Жаль, что я теперь уже ничего не могу для вас сделать — ни друзей, ни связей… Все в прошлом… Все рассыпалось в единый миг. Нет даже знакомых. Я как-то в начале лета зашел к одним, с которыми очень сблизился в последние годы. Мне казалось, что у нас просто человеческие отношения, хозяин — человек с положением, но по службе мы никак не были связаны, и бояться им меня нечего… Куда там! У хозяйки был такой удивленный вид — как это я посмел к ним явиться?! Хозяин-то малый неплохой, и он, быть может, не против был бы со мной поговорить, хотя бы для того, чтобы узнать подробности, но она всегда лучше знает, что ему нужно, а что нет. Я посидел минут пятнадцать и ушел. Они даже для приличия не предложили мне задержаться… Вот так… Иногда ловлю себя на том, что за весь день не перекинулся ни с кем ни словом. Да что день! Случается, молчу и по неделе… Что вы сказали? Не понимаете, в чем причина? Что с того, если я в самый ответственный момент заболел?.. Ну да, вы правильно поняли — дело не только в болезни. Да-да, были еще некоторые привходящие обстоятельства… Почему я смеюсь? Мне смешно, что о них-то как раз никто и не знает. Все построено лишь на догадках, на предположениях! Ничего никогда не было высказано вслух, доказательств никаких ни у кого нет, и получить их теперь невозможно. Все только на интуиции. Что ж, она у них есть, чутье безошибочное. Нюх собачий! Причем у всех, у всех, сверху донизу. Не думаю, что когда мое дело обсуждалось, хотя бы однажды вещи были названы своими именами. Уверен, почти не произносили и слов. То есть говорено было, разумеется, немало, но о чем? — об укреплении аппарата, о кадровой политике, об очередных задачах и так далее. Ясно, что каждый держал в уме при этом меня, говорил, конечно, лишь обо мне, я как бы стоял у них у всех перед глазами. Но прямо обо мне ни звука — все схвачено на лету, с полунамека. Кивок-другой, понимающий взгляд, деловое выступление об отдельных случаях несоблюдения сроков выполнения заданий, развернутое решение о подготовке отчетов к… И лишь как бы между прочим, вскользь — «от Кольцова, видимо, придется отказаться…» Самая главная б…, мелкий подонок, спрашивает: «Как его самочувствие?» — «Без изменений». Конец, все согласны. Тому, кто знаком с работой нашего аппарата, это не в диковинку. Это отработанный стиль, нет — это принцип, в нем вся сила, в нем — все! Я сам владел этим искусством — знать и понимать без слов! Быть хорошо информированным! Знаете, как говорят: «Кто такой оптимист? Это хорошо информированный пессимист!»… Нет, быть информированным не значит — знать мнение руководства. Дураки те, кто полагает, будто выражение «есть мнение» подразумевает: «руководство решило так». Нет, мнение существует до руководства и помимо него, оно неуловимо, оно рождается как бы само собой, оно рассеяно в воздухе, оно есть! Руководство лишь пассивный участник его формирования, один из участников, не более, руководство само испытывает давление этих флюидов и лишь задним числом их узаконивает, резюмирует, преобразует в директиву… Что вы сказали? Очень интересно? Да, я мог бы рассказать вам много интересного, о чем вы даже не подозреваете. Те, кто не видел, не представляют себе этой механики, а те кто видел, об этом молчат, потому что им за молчание платят. И хорошо платят! Вот где по-настоящему: «молчание — золото»! И мне платили за то, что я молчал, и теперь платят, дают на хлеб с маслом, потому что верят, убеждены, что я буду молчать, а если б не верили, то и не платили бы, и не только не платили бы, а и вообще могли бы… Но ведь я и молчу?! Я и вам ничего не говорю, верно? Что?! Почему, если я один раз их доверия лишился и они меня убрали, почему же они притом все-таки убеждены, что я буду молчать, то есть некоторым образом мне все-таки доверяют?.. Это вопрос! Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха! Я считаю, что все потому, что они так и не могут поверить, что я дошел до черты, до последнего предела, за которым уже ничего не страшно. Всех обстоятельств моего дела они ведь так-таки и не знают, предпочли выяснение свернуть, расследование прикрыть, испугались, что полезет совсем уж страшное. Предпочли до сердцевины не докапываться, в глубину не соваться, думать, что это так — пустяки, обычная слабость, переутомление, человек не выдержал, сдал. Страшно заглядывать в бездну-то! И обыкновенный опыт подсказывает: лучше дела не раздувать, спустить на тормозах! Они же мудрецы! Иначе и на них тень падет, и о них узнается что-нибудь, и о них самих скажут: «вот вы какие оказываетесь, вот что там у вас творится, надо и вас проверить как следует!» А таких, конечно, наготове стояло уже немало. Вот они и постарались поскорее списать все на болезнь, и меня поскорее — в госпиталь, под опеку: полное спокойствие, никаких посещений, кроме жены, ну а уж жена, бывшая жена, человек умный, четкий, ей два раза объяснять не надо… А связи у нее такие, что из тех, кто хотел бы подступиться, никто не мог… Спасла меня, спасла!.. Только не знаю, зачем? Но ей, ей-то понятно зачем, а мне зачем?! Это как самоубийцу спасти от смерти… Наши говорили, Сталин своего старшего сына презирал за то, что тот пытался застрелиться и не сумел. Я его понимаю: неудачливый самоубийца потом дураком ходит. Вот и я так же… Не улавливаете? А вы не улавливаете, что значит — переступить предел, оказаться там, по ту сторону?! Не было никогда у вас такого желания?! Что, таких поползновений не было?.. А вот у меня были… Да нет же, не к самоубийству, к этому и меня всерьез никогда не тянуло… только теперь, а прежде — нет. Нет… Но вот к тому, чтоб выйти за предел, за черту, хоть как-то, хотя бы однажды разорвать все, к е…й матери! Все путы, все связи! Вот к этому тянуло!.. Я ведь всю жизнь ходил как по струнке, ровно, тихо, голоса не позволял себе повысить, — дисциплина, прилежание, мягкость… Улыбался, жал руку, разве немного металла в голосе, но так — чуть-чуть, имитация твердости… Раб я был, раб, раб! «Рабом родился человек, рабом в могилу ляжет!» Кто написал? Не знаете, и я не знаю… Клетка, золотая в последние годы, но клетка. Да какое там в п…у золото! Позолота. Но клетка — это точно. Вот взять хотя бы баб… С бабами… Мог ли я себе позволить когда-нибудь что-нибудь, толком, без оглядки?.. В студенческие годы еще куда ни шло, но тогда я и не умел как надо, — нет, и тогда не чувствовал себя свободным, уж не знаю отчего… А потом, и говорить не хочется, случайно, у приятелей, и чаще не с той, с какой хотелось бы… Нет, жена здесь ни при чем, она-то в этом плане никогда не ощущала себя связанной, приличия соблюдала, вернее, это я соблюдал приличия — принимал всех ее… И никогда ни о чем не расспрашивала, и меня научила тому же… Вот как было поставлено!.. Только она-то себя всегда чувствовала свободной, а я… Вы понимаете, что такое чувствовать себя свободным?! Что такое быть свободным?! А мне вот всегда хотелось хоть раз попробовать; как говорится — вкусить, что это такое… Всю жизнь хотелось, с самого детства. Я потому и пошел по этой стезе, что смолоду полагал, будто именно здесь, таким манером обрету желаемое…