Антонина Дмитриевна Коптяева
Иван Иванович
1
Побережье, отдаляясь, развертывалось над водным простором сплошной зубчатой громадой.
«Вот когда его видно по-настоящему. На прощанье явилось перед нами в полной красе!» — подумала Ольга и помахала перчаткой, хотя здания портового города уже скрылись в излучине бухты.
Еще немного — и осели крутые мысы с белой каймой прибоя; сопки, покрытые тучной лиственной тайгой, тоже начали оседать. Казалось, земля медленно погружалась в желтовато-зеленые волны.
Теперь Ольга смотрела вперед, и свежий ветер, дышавший солеными испарениями, холодил ее щеки. Дней семь придется ей плыть на этом пароходе.
«Как-то устоите вы против морской болезни? — сказала она себе с усмешкой. — Раньше вы имели закалку настоящего спортсмена, но с тех пор прошло около восьми лет. Может быть, не зря оплакивали вас отец и сестры, провожая сюда, точно на край света!»
Ольга любила поездки. Ее особенно интересовали новые места, новые люди, но сейчас богатство впечатлений превзошло все ожидания.
Приморье поразило ее своей роскошной тайгой, первозданными скалами берегов, исполинской, вольно дышавшей ширью океана. Одна мысль о том, что здесь рождается утро, волновала ее. Отсюда начинается движение зорь, несущих утреннее солнце над страной, как эстафету, в течение трети суток. Ольга посмотрела на свои часики. Пять утра, а на западной границе еще только наступает ночь. За этой границей снова война… В мае гитлеровские войска, заняв Данию, вошли в Голландию, а южнее через Люксембург ворвались в Бельгию. Там происходили неслыханные воздушные бои… Яркая жизнь полудеревенской Фландрии, знакомой Ольге по картинам знаменитых художников, не вязалась в ее воображении с кружением самолетов, с дымом и грохотом боев, и ей рисовалась мрачная индустриальная Бельгия Верхарна…
— Война! — сказала Ольга вслух, с задумчивостью глядя вдаль.
Растянутая цепочка берега совсем затонула в море, и оно, освобожденное, стало еще выше вздыматься широкими волнами. Скорее бы переплыть его!
К полудню ветер усилился. Когда Ольга поднялась на верхнюю палубу, то с трудом преодолела расстояние от трапа до кают-компании. У входа она столкнулась с молодым инженером Тавровым, с которым встречалась раньше, в агентстве треста в Приморске, а потом во время посадки на пароход, и кивнула ему дружески приветливо.
— Мы все еще не знакомы как следует, — сказал Тавров.
— Отчего же? Мы именно как следует знакомы, — возразила Ольга, невольно замедлив возле двери, в которую буйно ломился ветер. — Аржанова Ольга Павловна, — добавила она просто и первая перешагнула через порог.
Они сели за столик у окна. Отсюда можно было наблюдать, как двигались высокие волны, то поднимавшие, то отпускавшие носовую часть парохода. Но это зрелище не обещало ничего хорошего: Ольга еще не привыкла к качке, поэтому встала и пересела спиной к окну.
— Так будет лучше, — сказала она и, сняв легкое пальто, положила его на спинку кресла.
— Сколько солнца вы привезли с собой! — восхитился Тавров, взглянув на ее смуглые руки, открытые по локоть.
— Это не загар, — ответила Ольга, поправляя браслетку часов. — Мой дедушка был черен, как грач, а бабка голубоглазая и такая светлокосая, что нельзя было заметить, поседела ли она в старости.
Они оставили целое племя смуглых, черноволосых, но голубоглазых людей. Я одна нарушила наследственность, только цвет кожи сохранился.
— Где же трудятся люди вашего племени? — полушутя спросил Тавров.
— Есть музыканты, учителя, инженеры. Отец мой — профессор-химик, совершенно погруженный в свою работу. На лекциях он бесподобен: даже я, человек, к химии равнодушный, любовалась им, когда бывала в аудитории. Дома он добрый очень, рассеянный… даже трогательный. Рано овдовел, но остался верен памяти нашей матери. — Ласковая улыбка женщины, вызванная воспоминаниями об отце, при этих словах сменилась грустью.
— А вы? Чем вы занимаетесь?
— Я? — Ольга нахмурилась, но, взглянув на Таврова, лицо которого выражало искренний интерес, сказала: — Пока ничем не занимаюсь. Очень хочу работать, да у меня неудачно все получилось. — Ей стало досадно за себя и неловко: ни с того ни с сего пустилась в откровенности. Она прикусила губу, однако, потребность оправдаться, а может быть и посоветоваться, подтолкнула ее. — Я пробовала многое, — нерешительно заговорила она. — Училась в машиностроительном институте и не доучилась… Была на курсах бухгалтеров, потом по совету мужа поступила в медицинский, но вскоре ушла: меня отталкивали занятия в анатомичке. Последний год занималась на курсах иностранных языков, а закончить тоже не удалось.
Она умолкла. Рассеянный взгляд ее теперь уже равнодушно следил за тем, как отходили от стен тяжелые шторы и как они снова опускались, западая между косяками.
— Может быть, вы просто не нашли для себя то, что вам нужно? Поэтому и получается у вас хождение по мукам. Два института! Да еще курсы, и все зря…
— Зря, — повторила Ольга безнадежно. — Мне уже стыдно становится, когда меня спрашивают, чем я занимаюсь!
В это время стаканы и тарелки разом двинулись и, сгрудясь у кромки стола, чуть не съехали ей на колени. Придерживая посуду руками, Ольга быстро взглянула на подбежавшего официанта, потом на Таврова.
— Неужели начинается шторм? Пойдемте, Борис Андреевич, посмотрим, я еще ни разу не видела морской бури.
— Вы, оказывается, любительница сильных ощущений! — шутливо заметил он.
— Нет, я трусиха, и порядочная. Но интересно же!
Ветер едва не свалил их, когда они вышли на палубу. Волны словно горы ходили вокруг, перекатываясь, обрушивали белые гребни в глубокие водяные воронки. Все видимое пространство моря, поседевшее от пены, бесновалось, вздымая к мутно-серому небу кипевшие массы воды.
— Вот расходилось! — сказал Тавров над самым ухом Ольги. — Наверное, в Тихом океане прошел тайфун, он и раскачал наши моря!..
— А где… который девятый вал? — крикнула Ольга и, высвободив локоть от руки Таврова, вцепилась в перила борта.
— Тот, который ударит крепче, — ответил он, не обижаясь на движение спутницы, довольно резко отстранившейся от него. — Похоже, этот! — Тавров отвернулся от брызг волны, хлестнувшей в борт парохода. — Нет, вот этот! — вскричал он, снова стряхивая с одежды капли воды. — Пойдемте, а то промокнете!
— Ничего! Сейчас тепло. Осенью, наверно, страшнее: можно превратиться в сосульку. Теперь я начинаю представлять, что такое труд рыбаков. Однажды я видела в низовьях Волги, как уходили на зимний промысел в открытое море рыбацкие суда. Да какие там суда — суденышки! — Ольга отбросила с лица прядь намокших волос и продолжала с увлечением: — Был очень жаркий осенний голубой день. Песчаные дюны просто светились под солнцем. Весь поселок высыпал на берег — провожать ловцов. И чувствовалась тогда в толпе глубокая тревога: ведь Каспий, такой знойно-синий, зовущий, на самом деле коварен и свиреп. Вернутся ли? Точно в бой провожали. И правда: вот волны… бешеная слепая сила, а человек, спорящий с нею, берет только смелостью.
— Да, море любит крепких людей, — сказал Тавров.
2
По-видимому, было утро. Серый свет пробивался сверху в приоткрытый люк трюма, ложился дорожкой на ступени большой лестницы, края которой тонули в сумраке, рассеивался над грубо, но прочно сколоченными двухъярусными нарами. Пароход качало по-прежнему.
Ольга приподнялась на постели, осмотрелась. Никто не торопился вставать, ей тоже некуда было спешить, и она снова опустила голову на подушку. Почти все население трюма лежало вповалку уже трое суток, а Ольга заставила себя собраться с силами, и ей польстила похвала Таврова, когда он подивился вчера ее стойкости. Он устроился в другом трюме, но обедать, как и Ольга, ходил в кают-компанию, не очень-то приспособленную для столовой на грузовом пароходе. Тавров, поспешив с поездкой, тоже не стал ожидать пассажирского рейса.
«Симпатичный человек», — отметила Ольга, вспомнив его открытое лицо, затем ее мысли сосредоточились на скором свидании с мужем. Два года работает он хирургом в районе Чажминских приисков. А она все это время жила с маленькой дочерью у своих родных в Москве, учась на курсах. Прошлым летом, получив отпуск, он приезжал к ним, обещал нынче вернуться совсем, но обстоятельства сложились иначе.
«Как-то он пережил наше горе? — подумала Ольга. — Нехорошо все-таки мы поступили, расставшись на долгое время. Надо было быть всем вместе». Воспоминание о навсегда исчезнувшем родном существе, о детских ручонках, не отогретых ее материнским дыханием, снова так стиснуло сердце, что у Ольги помутнело в глазах. «Мы не станем больше разлучаться! — решила она, отирая слезы. — Раз у меня ничего не получилось в жизни, я постараюсь посвятить ее тому, чтобы легче работалось моему Ивану Ивановичу».
