Что-то родное находил Изгин в тупоносых, битых временем и невзгодами лодках. Они, опрокинутые, сиротливо лежат на берегу залива, как раз напротив его дома; едва откроешь скрипучую дверь, лодки тут же лезут в глаза; с выцветшими, потрёпанными бортами они напоминают выброшенных на берег камбал, раскрывших в неслышном хрипе рты: «Воды».
Когда-то дом Изгина стоял в центре посёлка. А посёлок тянулся двумя рядами вдоль прибрежных дюн. Изгин радовался: его дом расположен удобно — вправо и влево до крайних домов расстояние одинаковое. Это большое преимущество в зимние буранные вечера. Недельные бураны — самое скучное в жизни нивхов-непосед: ни на рыбалку выйти, ни на охоту. Чем же заняться мужчине? Вот и ходит Изгин в гости к соседям. Под нудное завывание бурана неторопливо пьёт чай, расспрашивает о последних новостях, осторожно выведывает у соседа его отношение к какому-нибудь событию. Вокруг много происходит событий. И не всегда знаешь, как отнестись к ним. Тут нужно не спеша и обстоятельно обдумать их, узнать мнение людей. Когда же это делать, как не в буранные вечера! Сегодня был у соседа справа, завтра — у соседа слева. А если буран затянется, посетит второй дом справа. Всё рядом, удобно. Попробуй-ка в буран пройти по посёлку. Прибьёт к какому-нибудь сугробу, утонешь в нём. А то и заблудишься вовсе. Вот и ходят жители крайних домов друг к другу ежедневно, потому что сидеть дома несколько дней подряд без дела — невыносимая тоска. Конечно, лучше бы не надоедать соседу частыми посещениями, но в буран и расстояние через дом — почти непреодолимое. И не останется ничего, как каждый день добираться до соседнего крыльца, взбираться по скользким заснеженным ступенькам, громко ругать погоду, звучно кашлять, сообщая о своём приходе, и гулко и усердно топать ногами, стряхивая с торбазов налипший комками снег. Нивх терпелив. Примет гостя по обычаю: подаст трубку и расшитый узором кисет, затопит печь. Угостит. Займёт разговором. Если же беседа затянется допоздна, постелит оленью шкуру — зачем выходить в буран? Авось к утру уймётся. А Изгину удобно — его дом посредине посёлка.
А когда возвратишься с весенней охоты во льдах с удачей — с огромным сивучом, сало которого толщиной в пять пальцев! Какие бы муки он претерпел, перетаскивая сало и мясо к себе, если бы его дом стоял вдали от берега. А он — его старый, добрый дом — стоит прямо над прибрежным обрывом. Удобно стоит.
Правда, в последние годы Изгину не приходится таскать столь огромную добычу… Но выйти тёплым днём на нагретую солнцем дюну, посидеть на ней, зарыв в крупный горячий песок голые, узловатые от ревматизма ноги… Удобно стоит дом.
Изгин опытный охотник и рыбак. Некоторые поселковые насмешники говорят, что он отжил своё и теперь годен разве только в сторожа. Но Изгин не слушает их — он был охотником, сейчас охотник и умрёт охотником.
Сколько исходил Изгин за свою долгую жизнь! На восточном побережье Сахалина нет урочища, где бы в погоне за удачей не побывал Изгин. Нет здесь ни одного залива, ни одной речки, где бы и не рыбачил Изгин. Пусть кто-нибудь из этих «остряков» попытается посоревноваться с ним в знании залива, его мысков, бухточек, рек. Они и названия-то не все знают. Ведь не случайно в прошлое лето профессор из Москвы, такой же старый, как Изгин, когда записывал названия всех, даже малюсеньких, уже забытых многими речушек, бугров, мысов, бывших стойбищ, взял себе в помощники именно его. Хитрый старик: сам хорошо знает нивхский язык, а всё равно просил разобрать, из каких слов состоит то или иное название.
Профессор приезжал вместе с нивхским поэтом. Поэт — частый гость Чайво. А профессор здесь впервые. Говорил, приехал изучать нивхские названия, обычаи, пишет книгу, что ли?
Пока Изгин беседовал с профессором, поэт занялся другими сказителями — благо их в посёлке несколько.
Как-то в тихий, на редкость солнечный день старики — Изгин и профессор — сидели на пологой ветхой дюне. Изгин всунул босые ноги в нагретый песок и не торопясь вспоминал подзабытые названия. Уставший профессор не спеша записывал их.
Изгин смотрел на чистую страницу толстой тетради. Карандаш профессора коснулся её, оставил маленький след. Вот карандаш медленно зашагал поперёк листа, и за ним осталась цепочка следов. Но вот он помчался бойко, и цепочка за цепочкой, как волны на заливе, легли его следы.
В стороне послышался раговор. Кто-то говорил глухим голосом. Из-за бугра появился Латун, бригадир молодых рыбаков. На нём чёрный пиджак, такого же цвета брюки. Ишь, вырядился. Видно, сегодня рыбаки отдыхают. С ним — молодой человек, сын сказительницы Тайгук. Молодой человек сочиняет складные тылгуры — легенды. Это даже не тылгуры. Стихи называются. А он — поэт.
На другой же день после приезда поэт навестил всех стариков. Изгина тоже. Старик благодарил молодого человека: далёкий гость принёс ему своё почтение. Вот и сейчас он подошёл посмотреть, как идут дела у стариков.
…Сын Тайгук родился и жил в Чайво до возраста пускания корня. Односельчане уже ждали, что в посёлке появится ещё один очаг. Но юноша, подхваченный каким-то ветром, сорвался с родных мест и уехал в какое-то большое русское селение, что, как рассказывают бывалые люди, находится на расстоянии полжизни пути, если идти пешком. Говорят, там большие дома-скалы, такие большие, что можно вселить в один из них всех жителей посёлка Чайво с его колхозом, рыббазой, метеостанцией, магазином и почтой, и ещё утверждают, тесно не будет. А домов столько, что, если даже заходить не на чай, а просто так справиться о здоровье жителей, понадобится много месяцев.
Сына Тайгук не было пять лет. Вернулся учителем и, как сейчас уже привыкли нивхи называть его — поэтом. Те, кто первым слушал его выступление (слово-то какое, тоже появилось совсем недавно), утверждали: никогда их слуха не касалось подобное.
Вскоре и Изгин услышал его. Сам признанный сказитель, он поразился обилию ума, вложенного в те немногие слова, что составляют стихи. Поразился звучности этих слов, стройности и зримости. Многие стихи поэта были одеты в мудрую печаль. Такое могли говорить лишь уста лучших шаманов, которых Изгину доводилось видеть в годы своей юности.
Этого молодого человека с рюкзаком за плечами видели во всех нивхских селениях. Изгин встречал на своем веку не одного собирателя сказок. Но этот удивлял сказителей какой-то ненасытной жадностью к сказаниям, он мог их слушать часами.
Что греха таить, Изгин поначалу делал вид, что знает не много сказаний: кому охота тратить время на сказки и легенды, когда, допустим, пошла рыба. Да и язык устаёт.
Но вот однажды увидел Изгин: на берегу собралось несколько неводников с рыбаками и среди них — кто-то в белой рубахе. Вышел старик полюбопытствовать, что заинтересовало столько солидных людей. И услышал неповторимое: казалось, само море вдруг обрело язык и заговорило с людьми — поэт читал стихи. А вокруг тишина, тишина. Даже слышно, как пена шуршит о борта лодок. А поэт стоял на груде невода, широко расставив ноги. Левая рука его энергично согнута, а правая в такт стихам делала круговые движения, будто он вращал что-то тугое. Его подхватила большая внутренняя сила, и казалось — вот-вот он взлетит.
Поэт читал стихи о волне.
Изгин видел, как на бескрайнем океанском просторе что-то еле заметно сверкнуло. Плеск. Ещё плеск. И зародилась маленькая волна. Играя с рыбьей стаей, она все росла и росла. И вот, выгнув спину, поскакала белым горностаем. Велик океан. Во все стороны одна даль, даль. И помчалась волна… Куда? Зачем?
Кто тебя приветит
нежным словом?
Кто тебя
в просторных
далях
ждёт?
Но её никто и нигде не ждёт.
Громадина волна, перед которой ничто не устоит, не знает, зачем она появилась на свет.
Ничему не рада,
ни на что не злишься,
У тебя, холодной,
никаких страстей.
Забавляясь силой,
вдаль стремишься,
В те края,
откуда
нет
вестей.
И вот она, громадная, и вот она, гривастая и в ярости бессильная, нависла над скалой. Мгновенье! И обрушится всей своей мощью на камни, и… только вспыхнувшие в лучах солнца брызги напомнят: была она громадная, могучая волна.
Поэт кончил читать. Все молчали, захваченные страстным чтением.
Изгину жаль волну, так зря растратившую свою огромную силу. Но вот какая-то смутная, необъяснимая тревога охватила старика, вытеснила все его повседневные маленькие заботы. Эта тревога молнией вошла в голову старика, стала стучать в виски, с настойчивостью дятла, добирающегося до личинки короеда. Только заметили односельчане: с тех пор уже не поэт искал встречи со сказителем, а старый человек шёл к поэту и торопился выложить всё, что слышал от разных сказителей за свою долгую жизнь. И рассказывал до тех пор, пока неутомимый молодой человек не сдавался:
