Евгений Дубровин
Глупая сказка
Они спали порознь. На тот случай, если кто-нибудь постучит ночью или будет неожиданная проверка. Правда, он успел бы спуститься к себе, вниз; да и проверки теперь уже никакой не могло быть, но они все равно, поужинав вместе, расставались. По привычке, сложившейся за многие годы…
Утром она помогала ему подняться из тайника наверх, в дом. Он умывался, брился, читал газеты, которые приносил почтальон (чтобы почтальон не заходил на веранду, она повесила железный зеленый ящик на забор), слушал радио… В последнее время у него кружилась голова и щемило сердце, и она делала ему уколы лекарства, которое покупала в аптеке вроде для себя.
К десяти часам утра оставаться в доме становилось опасно, так как в любой момент мог кто-нибудь зайти, и он спускался к себе в подземелье и работал там до обеда… Обед она подавала ему вниз. И только вечером, когда опускались глубокие сумерки и жизнь в поселке почти замирала, мужчина поднимался снова наверх, и ужинали они опять вместе…
Потом он уходил из дома. Часа три она ждала его, сидела на темной веранде за закрытой дверью и вслушивалась в шорохи темного близкого леса. Это были самые длинные часы в ее жизни…
Он приходил усталый; если шел дождь – то весь в грязи, и она, задыхаясь от счастья, что он вернулся живым, торопливо приникала к его груди, потом помогала раздеться, умыться…
Она не знала, страдал ли он от одиночества, потому что он никогда не говорил на эту тему, а ей никогда не было с ним скучно, даже если в длинные зимние вечера он просто сидел в темной комнате и молчал.
Но, наверно, он не страдал все-таки от одиночества, потому что всегда болезненно переживал, когда у них жили постояльцы. Там, внизу, он нервничал из-за каждого громкого вскрика наверху, жестоко мучился от смеха. Тогда она, зная, как тяжело ему, притворялась больной, ложилась на кровать, и постояльцы сконфуженно замолкали или уходили на улицу, в лес…
Но в последнее время она начала замечать за ним странные вещи. Он дольше, чем всегда, стал смотреть по вечерам телевизор, а днем не опускался в подземелье, а прятался у окна за шторой и наблюдал за жизнью в поселке. Однажды он сказал:
– Вон идет милиционер. Позови ело сюда. Мне надо с ним поговорить.
Видя, что она стоит бледная, парализованная ужасом, он хрипло рассмеялся, не улыбаясь лицом:
– Ладно… Пошутил… Иди, коровы уже возвращаются… Встречай свою Маруську.
Но вчера вечером он твердо заявил:
– Знаешь что, старуха, подыщи постояльцев… Голова стала что-то болеть от тишины. Боюсь, с ума сойду…
– Может, тебе транзистор туда купить?
– Не надо транзистор… Подыщи постояльцев… Хорошо бы с детьми…
На этот раз он не шутил. Эти слова испугали ее, но она не стала спорить, как никогда не спорила с ним, только обронила:
– Ты же знаешь, я не могу взять абы кого… Надо ждать, когда Наум определит…
– Да уж уладь как-нибудь…
Он больше ничего не сказал, но она знала, что он ждет, и пошла к своему начальнику, но тот наотрез отказал:
– Жди команды, Васильевна. Твое дело солдатское. Или заскучала одна? Так найди себе какого-нибудь старичка. Не возражаю, – начальник подмигнул и рассмеялся.
Тогда она стала ходить к воротам, где останавливались машины приезжающих, вечно толпились возле магазина туристы, и, прислушиваясь к словам, смеху, приглядываясь к лицам, ждала случая…
У нашей с Рисом Мамы, то есть, конечно, у моей жены, а уж у Рисовой настоящей Мамы, сплошные заседания и совещания. Наша Мама приходит с работы совсем поздно и уходит совсем рано, так мы с Рисом видим ее не очень часто. А если учесть, что я бываю дома не больше Мамы, и если принять во внимание слабость Бабушки и Дедушки почти ежедневно удирать с Рисом в кино, то можно сказать, что вместе мы пятеро собираемся очень редко.
– Вот и все пять в сборе, – говорит обычно в таких случаях Рис, считая нас вымазанным в торте пальцем.
Рис – это наш с Мамой сын. Собственно говоря, настоящее его имя Борис, а если еще точнее – то Барбарис. А если быть уж совсем точным – то Рис-Барбарис Объелся Дохлых Крыс. Во всяком случае, так во дворе зовут его враги, а иногда и друзья в период конфронтации. В критических ситуациях этим полным именем пользуется и Мама.
Фразу «Вот и все пять в сборе» Рис обычно произносит во время традиционного воскресного обеда. С этого все и начинается. Бабушка кладет на стол вилку или ложку, в зависимости от того, что у нее в этот момент находится в руке, и начинает жалостливо гладить Риса, возлежащего у нее на коленях, по голове.
– Твоя правда, сынок, – говорит Бабушка. – Посмотри на своих папу и маму, посмотри. Хоть в воскресенье увидишь родителей. Бедняжка, с таких лет лишиться родительской ласки.
В этом месте Бабушка тяжело вздыхает и еще жалостливее гладит внука.
– Я беспризорник! – объявляет вдруг Рис.
– Перестань, глупышка, – говорит Бабушка. – Какой же ты беспризорник? У тебя все-таки есть папа и мама.
– У меня нет папы и мамы, – не соглашается Рис.
– Нет, у тебя есть папа и мама, – продолжает настаивать Бабушка.
– Не-т-т-у-у-у, – тянет Рис фальцетом уже с некоторой примесью баса и запускает пятерню в большую красную розу на торте.
– Зачем ты так говоришь? – спрашивает Бабушка. – А то мама с папой бог знает что подумают. Скажут, это я тебя научила.
– Меня родила Бабушка! – вдруг заявляет Рис.
Приблизительно в этом месте первой не выдерживает Мама, потому что из всех нас у нее самые слабые нервы.
– Это черт знает что! – кричит Мама и с силой бросает на стол какой-нибудь предмет сервировки. – Когда это кончится?
– Это кончится тогда, когда у ребенка будут отец с матерью, – немедленно отвечает Бабушка, – один на соревнованиях, другая на заседаниях, а ребенок беспризорный! Правду он говорит!
– Это не ваше дело!
– Мое! Я ему пока бабушка!
– А я пока мать!
Дедушка, который из всех нас самый обходительный, пытается устранить конфликт между свекровью и невесткой мирным путем. Лицо у Дедушки становится как у дипломатического представителя, то есть не понять, на чьей он стороне, и Дедушка произносит речь, которая почти всегда состоит из следующих слов:
– Ну хватит… хватит… в самом деле…
С бесстрастным лицом Дедушка качает головой, даже пытается умиротворяюще дотронуться рукой до Мамы и Бабушки, но его дипломатические усилия не приносят никакого результата. Перепалка все разрастается.
Когда крик достигает апогея, Рис вдруг грохает по столу испачканным кремом кулаком и кричит:
– Тихо! Прекратить базар!
За столом мгновенно воцаряется тишина. Все уже неоднократно слышали от Риса это сильное выражение, но оно неизменно производит впечатление.
Я самый спокойный человек в семье, потому что являюсь борцовским тренером и, чтобы поддержать форму, утром обливаюсь холодной водой, но, по-моему, никто, даже борцовский тренер, обливающийся холодной водой, не вынесет из уст пятисполовинойлетнего младенца слов: «Тихо! Прекратить базар!»
– Выйди из-за стола, – спокойно говорю я.
– Ым, – отвечает Рис, намахивается на меня локтем и опять залезает пятерней в торт. Он ощущает мощную молчаливую поддержку Бабушки.
– Выйди! – еще спокойнее говорю я.
– Ым! – отвечает Рис невнятно, так как его рот до отказа набит тортом.
– Даже в воскресенье не дают ребенку нормально поесть, – говорит Бабушка.
– Ты посмотри, во что они его превратили! – кричит Мама, обращаясь ко мне. – Это же законченный хам!
Я и сам вижу, что это законченный хам.
– Выйди! – еще раз говорю я, по-прежнему спокойно, но по моей спине уже пробегают мурашки, как всегда бывает на соревнованиях перед решающей схваткой.
– Ну хватит… хватит… В самом деле, – говорит Дедушка, и непонятно, на чьей он стороне.
Побеждаю, конечно, я, потому что я мастер спорта по классической борьбе. Я просто-напросто выдергиваю хама из-за стола, как редиску из грядки, отношу в спальню и кидаю на кушетку.
– Ой-ей-ей! – вопит, брыкаясь, Рис. – Он мне руку отвинтил!
– Не смей бить ребенка! – кричит из кухни Бабушка.
– Поддай этому хаму как следует! – кричит Мама.
– Ну хватит… хватит… В самом деле, – говорит Дедушка, слегка повысив голос, и снова непонятно, на чьей он стороне.
Воскресный обед безнадежно испорчен. Скатерть на столе скомкана, по комнате разбросаны куски торта.
Мы с Мамой демонстративно собираемся в кино. Бабушка и Дедушка тоже намереваются уйти – домой.
– Поедем, Рисок, к нам, – говорит Бабушка Рису, измазанная кремом физиономия которого выглядывает из спальни. – Нет у тебя родителей.
– Ну, попадешь ты когда-нибудь ко мне в лапы, – угрожающе говорю я.
– Ым, – отвечает Рис и наставляет на меня локоть.
Это означает, что он не собирается попадать ко мне в лапы.
