С утра падал легкий, пушистый снег. На аллеях, ведущих к Смольному, деревья стояли белые, будто принаряженные, время от времени стряхивая на прохожих чистые, щекочущие хлопья.
Снегопад скрадывал очертания длинного светло-желтого здания с белыми колоннами. В вышине над центральным входом намокший темно-красный флаг медленно раскачивался в струях воздуха, как бы отмахиваясь от роя снежинок. А внизу, вдоль стен, в оседающих сугробах уже темнели желобки, пробитые капелью. Теплый воздух сулил весну.
В Смольном заканчивалось совещание директоров, и на стоянке машин тесными рядами выстроились солидные, но уже потускневшие автомобили довоенных выпусков, новенькие «победы», несколько щегольских «зисов» последнего образца и парочка малолитражных «москвичей», выглядевших тут подростками, некстати затесавшимися во взрослую компанию.
Шоферы стояли кучками, покуривая и переговариваясь. Потом эти летучие клубы мгновенно распались — шоферы устремились к своим машинам протирать мокрые капоты и стекла, прогревать моторы...
По широким ступеням главного входа шумными группами спускались директора.
Обмениваясь впечатлениями и тут же, на ходу, договариваясь о неотложных делах, они на минуту заполнили всю лестницу, и энергичная фигура Ленина на заснеженном пьедестале оказалась как бы во главе их.
Так стремительно было запечатленное скульптором движение, что снег соскальзывал с круто развернутых плеч Ильича и вся его фигура выглядела живой, участвующей в нынешнем дне.
Из гула голосов выделялись обрывки фраз:
— ...освоили три новых прибора...
— ...с тех пор, как я перевел цеха на хозрасчет...
— ...сушка токами высокой частоты...
В центре самой оживленной и многочисленной группы шел директор крупнейшего машиностроительного завода Немиров, с усмешкой прислушиваясь к воркотне маленького и очень толстого директора металлургического завода Саганского, вперевалку шагавшего рядом с ним.
В легком пальто нараспашку, сдвинув набок котиковую шапку, Немиров медленно спускался по ступеням, всей своей непринужденной осанкой подчеркивая, что вот он молод, спокоен и здоров, что он мог бы и сбежать по ступеням, презрев директорскую солидность, да придерживает шаг из вежливости перед старым толстяком, которому только и остается ворчать и страдать одышкой. Конечно, покритиковали сегодня их обоих, каждый получил свое, но его, Немирова, критика не расстроила и не раздосадовала: он уверен в своих силах и сумеет наверстать упущенное, а вот соседу и досталось покрепче, и трудно сказать, сумеет ли он справиться так же быстро и хорошо.
— Не по-товарищески, не по-товарищески, — ворчал Саганский, взглядом ища сочувствия у окружающих. — Ну, допустим, чуток сманеврировал на номенклатуре... Так можно подумать, что я один! А ты никогда за счет более легких изделий не выезжал, да? Ты свою новую турбину не осваиваешь шестой месяц, да?.. Ну, задержал я тебе отливки, не спорю, задержал. Так поругался бы, предупредил бы... А зачем при всем народе, да еще с этакой ехидцей?
— А ты, Борис Иванович, отливки не задерживай, номенклатуру соблюдай, тогда и срамить не буду, — ответил Немиров и остановился. Молодое лицо его приобрело выражение жестокое и даже беспощадное. — Сегодня я тебя пожалел... Следующий раз не пожалею. А товарищество тут ни при чем.
Саганский тоже остановился и снизу вверх, из-под нахмуренных бровей, оглядел собеседника. Да, этот и впрямь не из ласковых: если для дела нужно, он и голову снимет, не пожалеет; с ним надо держать ухо востро…
Немиров понял его взгляд и сухо улыбнулся в ответ. Сманеврировал толстяк, пусть теперь выкручивается; он самолюбив, из кожи вон лезть будет, лишь бы не попасть на заметку.
— Сам должен понимать, как я верчусь, — плачущим голосом заговорил Саганский. — Или, думаешь, мне легче, чем тебе? Думаешь, меня никто не подводит?
— Вот ты и требуй с них, как я с тебя, — сказал Немиров и вдруг махнул рукой: — Э-эх, Борис Иванович, не о том сейчас говорить.
Он поймал губами несколько холодных, сразу растаявших снежинок и с улыбкой расправил плечи, хотя глаза его, молодые и дерзкие, сохранили серьезность.
Взволновало его сегодняшнее совещание, взволновало и разогрело в нем жажду деятельности и успеха.
Он любил, когда их изредка собирали вот так, всех вместе, директоров крупных предприятий. Были тут люди старые и молодые, разных характеров и разного опыта, но каждый из них привык чувствовать себя руководителем, большим начальником. Их и созывали как начальников, но здесь они чувствовали себя не начальниками, а прежде всего коммунистами, членами своей партии, чье слово для них — закон. Ведь знаешь, кажется, и сам все продумал, и других учишь, а тут слушаешь, как ученик, и все воспринимаешь по-новому. Самая суть твоего труда обнажается, вся повседневная твоя деятельность проверяется на ярком свету. Другим спуску не даешь и себе скидок не просишь. Впрочем, скидок тут и не дают. Много славы — так не зазнался ли ты, не утратил ли перспективу? Много трудностей — не растерялся ли ты перед ними, не привык ли к ним, как к затяжной болезни?
Слушаешь, приглядываешься, примериваешься, что у кого хорошо, где какая промашка, чего надо остеречься, чему поучиться. Есть, есть чему поучиться у любого. И неважно, что один говорит о кораблестроении так, будто только оно одно и существует, а другой влюблен в свой фарфор, а тебе самому порой кажется, что перед твоими турбинами все должны расступиться. А вот что ты делаешь, директор, чтоб твои изделия были самыми лучшими, чтоб их производство было наиболее прогрессивно, быстро и дешево?
В памяти звучали слова из заключительной, итоговой речи:
«Ни на одну минуту не должны вы забывать, товарищи, что именно нам дано ответственное и почетное задание стать центром технического прогресса. Родина нам доверила...»
Родина доверила. Нам. И мне в частности... Простые, часто повторяемые слова «оправдать доверие» были полны для Немирова очень определенного, вещественного содержания. Что тут главное? Главное — новая турбина. С учеными усилить связь... График, ритмичность...
— Давай-ка скорей до дому, до хаты, Борис Иванович! Дела-то не ждут.
Саганский свернул к своей машине, широким жестом пригласил Немирова:
— Хочешь, поедем сейчас ко мне, Григорий Петрович? На месте весь график по твоим отливкам проверим. Я секретов не делаю.
— Да нет уж, Борис Иванович, ты сам... — начал Немиров и смолк на полуслове, увидав, что Саганский распахивает дверцу роскошного «зиса», совсем нового, покрытого черным, сверкающим лаком, в белых «гамашах».
— Ого! Это когда же ты успел разбогатеть?
— Премия-с, — громко сообщил Саганский, хвастливо оглядывая окружавших его директоров. — От министерства, Григорий Петрович. За хорошую работу. Вот так!..
И спросил ласковым тенорком:
— А у тебя не предвидится, Григорий Петрович? Машина недурная. Предложат — не скромничай, бери.
Директора смеялись:
— Что ему ваши отливочки, Григорий Петрович! Ему и так премии дают.
Немиров сумел отшутиться:
— Так это ж на моих обоймах заработано. Недаром он меня завалил ими на год вперед. Мне на номенклатуре отыгрываться труднее, а то я давно бы «зим» заработал.
Чтобы замять неприятный разговор, Саганский дружески осведомился:
— Супруга поправляется? Тяжело мне без нее, прямо как без рук.
— Что ж поделаешь, после такой болезни надо хорошенько отдохнуть, — как всегда сдержанно, сказал Немиров, но лицо его вдруг стало мягче, светлее и еще моложе. — А чувствует она себя совсем хорошо. И рентген последний хороший. Ты только не торопи ее, Борис Иванович.
— «Не торопи, не торопи»... — проворчал Саганский, забираясь в машину и тяжело дыша от усилий, каких это стоило ему. — Зачем же мне торопить ее? Мои работники будут гулять, работа будет стоять, а кое-кто будет нас критиковать...
Он улыбнулся невинной улыбочкой и крикнул на прощанье:
— Ладно, Григорий Петрович, цела будет твоя Клавдия Васильевна! Передавай привет ей!
Машина плавно тронулась и умчалась, взвихрив снежную пыль.
Григорий Петрович подошел к своей «победе», пошарил по карманам, вздохнул и сел рядом с шофером Костей. Костя понятливо усмехнулся: опять, значит, директор обещал жене не курить. Уж сколько раз бросает, а всегда кончается тем, что стреляет папиросы у всех окружающих, а потом, устыдившись, просит остановиться у ларька, сразу покупает несколько коробок «Казбека» и рассовывает их по карманам.
