— Нет, но Полозов вполне в курсе дел.
Немиров знал, что главный инженер покровительствует Полозову, и только хмыкнул в ответ. Полозов был слишком молод и, по отзыву Любимова, не в меру горяч, а Григорий Петрович сам иногда страдал из-за собственной молодости и горячности и потому предпочитал иметь дело с людьми зрелыми, основательными, накопившими солидный опыт. Да и как может Полозов быть «вполне в курсе» дел, которые и начальнику цеха, должно быть, не до конца ясны?
В памяти ожило утреннее совещание в Смольном и одна фраза из заключительной речи, почему-то сперва скользнувшая мимо его сознания: «Товарищ Немиров, по-видимому, надеется, что ему опять помогут так же, как в прошлом году, в аварийном порядке, а ему стоило бы задуматься: не попросят ли его самого помочь в этом году другим, не потребуется ли, чтобы он дал новые турбины не только в срок, но и пораньше?»
Что значили эти слова? Нет ли за ними, кроме мобилизующего смысла, еще другого, более прямого и точного смысла: «Не только в срок, но и пораньше...»
— Если Любимов будет звонить, скажите ему, что пора возвращаться, — сухо приказал Григорий Петрович.
Полозов понял, что директор предпочел бы видеть на его месте Любимова. Он подчеркнуто независимо прошел через кабинет к дивану, где устроились начальники цехов, втиснулся между двумя приятелями и весело заговорил с ними.
— Прежде чем начать работу, прошу запомнить общую предпосылку, — без предупреждения, резко начал Немиров и с удовлетворением отметил, что молодой инженер замер и все собравшиеся мгновенно притихли. — Мы должны не только освоить и выпустить в этом году четыре турбины нового типа, мы должны так отработать все производство, чтобы подготовиться к значительно большему, пожалуй даже серийному их выпуску в будущем году. Таких мощных станций, как Краснознаменная, строится и проектируется не одна и не две.
По кабинету прошло движение, даже Алексеев приподнялся, вглядываясь в лицо директора, видимо связывая эту предпосылку с тем, что директор узнал в Смольном.
— Для вас, конечно, это не ново, — продолжал Немиров, — но мне кажется, вы об этом часто забываете, решая повседневные дела. А от этого ваши решения получаются мелкие, деляческие, без учета перспективы развития.
Он окинул взглядом заинтересованные, настороженные лица.
— Хотите пример? Пожалуйста. За последнее время начальники цехов ставят и решают свои вопросы в отрыве от задачи подготовки новых рабочих. Почему так происходит? Смотрят себе под ноги, не думая о возрастающих завтрашних заданиях, не примериваясь к ним загодя, как полагается рачительному начальнику.
Он отодвинул в сторону приготовленные к заседанию заметки, так как чувствовал себя в собранном и ясном состоянии духа, когда ничего не упустишь и ни о чем не забудешь.
— Так вот, друзья, запомните это. И начнем с графика первой турбины. Что сделано за истекшие сутки? Прошу говорить коротко. Товарищ Полозов, начинайте.
Заставляя себя быть спокойной, Аня Карцева втащила тяжелый чемодан вверх по знакомой лестнице. На все той же старой облупившейся двери висел новый голубой почтовый ящик, и над ним табличка: «Любимовым — 2 звонка».
Аня вынула ключи, бережно и суеверно хранимые все эти годы, с трепетом просунула длинный ключ в замочную скважину.
Передняя показалась ей меньше и темнее, чем прежде — так бывает, когда возвращаешься к местам своего детства. Оглядевшись, она сообразила, что переднюю загромоздил огромный платяной шкаф, которого раньше не было. Значит, появились новые жильцы?.. В темном коридоре она наткнулась на что-то. Чиркнула спичкой, увидела два сундука, поставленные один на другой, а на них — детский трехколесный велосипед. Отшатнулась, будто ее ударило в грудь... Зачем, зачем возвращаться вот к этому?.. Спичкой она обожгла себе пальцы. В жидком гаснущем свете успела заметить левую обломанную педаль...
— Ну ладно, — вслух сказала она, выпрямляясь, и вторым, плоским ключом нащупала скважину замка.
Замок долго не открывался. Стало жарко, толчками билось сердце. Скинув пальто, она тщетно крутила ключ и старалась отогнать навязчивое видение: она входит в комнату, Павлик-маленький сидит на полу с клещами в руке, рядом валяются куски обломанной педали, а он испуганно смотрит на мать и бормочет: «Я только попробовал»... Мучительно вспоминать, что она тогда рассердилась.
Замок вдруг щелкнул и легко открылся. Аня увидела тусклые, давно не мытые оконные стекла, два фанерных квадрата на правом. Все стояло так, как она оставила в минуту своего поспешного бегства: застеленная кровать, на которую она так и не легла в ту ночь, стул, на котором просидела до утра. Тот самый конверт на столе. Черепки разбитой чашки на полу, — хотела напиться и уронила. Только конверт пожелтел, вода высохла и все покрыто плотным слоем пыли.
— Ну, во-первых, надо прибраться, — сказала Аня и, зажмурясь, повесила пальто на тот гвоздь у двери, где вешал свое пальто Павлик-большой. И опять стало больно оттого, что она тогда сердилась: «Зачем тащить пальто в комнату, когда есть вешалка в передней?» Если бы он сейчас вошел в комнату со своим рассеянным видом и, как всегда не сразу заметив ее, с облегчением воскликнул: «Ты уже дома!»... Ему вечно чудилось, что с нею что-нибудь случится вне дома. «Ты такая шалая», — говорил он и гладил ее волосы...
Две фотографии стояли рядом на столе, одна прислонена к другой: Павлик-большой и Павлик-маленький. Она решительно стерла с фотографий пыль и поставила их на прежние места, отбросив малодушное желание спрятать их в стол вместе со страшным конвертом. Энергично закатала рукава, чтобы взяться за дело. Не расслабляться! Все уже пережито. Пережито. Не расслабляться!..
В кухне тоже все изменилось до неузнаваемости — нет уже на окне маминых кисейных занавесок, нет общего большого стола, за которым, бывало, дружно чаевничали всей квартирой. У одного из столиков, загроможденных посудой, пожилая женщина в синей рабочей спецовке чистила картошку. Увидав Аню, женщина удивленно привстала.
— Здравствуйте, — сказала Аня. — Не найдется ли у вас какого-нибудь ведра?..
Поняв, что так не знакомятся, она торопливо представилась.
— Господи! — воскликнула женщина. — Я уж не верила, что вы когда-нибудь приедете. Стоит себе комната как нежилая. Сколько на нее зарились! Видно, уж очень у вас бронь серьезная была?
Аня узнала — женщину зовут Евдокией Павловной Степановой. Живет она рядом с Аней, в угловой комнате. В сорок третьем переехала из разбомбленного дома. С тремя ребятами... Ане было трудно представить себе, как эта женщина хозяйничает в комнате, где когда-то жили мама и отец, откуда Аня с двумя заводскими друзьями отца вынесла его слишком легкое, отощавшее тело, чтобы на саночках отвезти на кладбище.
Взяв ведро и тряпку, она поспешно вернулась к себе. Решительно разорвав старую наволочку, начала протирать стекла. Студеный воздух обжигал Анины руки, горячил щеки. Она быстро управилась со стеклами, закрыла окна и остановилась, отбрасывая со лба растрепавшиеся волосы. Комната посветлела, повеселела. Выметены черепки разбитой чашки. Но конверт все еще лежит на столе...
Стиснув зубы, Аня взяла конверт и засунула его в ящик стола, в самый дальний угол. Она так ясно помнила, как он лежал на полу под дверью, как она радостно наклонилась, чтобы поднять его, и вдруг увидела чужой почерк рядом со знакомым номером воинской части... и не сразу сумела вскрыть конверт, и не сразу прочитала те несколько строк... «смертью храбрых»... «память о нашем товарище Павле Карцеве»...
Зачем, ну зачем она вернулась? Бередить уже подзатянувшиеся раны? Откуда взялась вздорная мысль, что нужно бросить как-то наладившуюся жизнь и мчаться сюда, в Ленинград, в свой родной дом, на родной завод, как будто именно тут она найдет тепло и счастье... За десять тысяч километров от дома, в необжитых местах, где все строилось и отлаживалось заново, у нее не возникало никаких сомнений. Как она рвалась в путь-дорогу! Ехала верхом, потом на грузовике, в автобусе, на пароходе, потом больше десяти суток поездом. «Домой, домой!» А что нашла? Пепелище...
Ну что ж. Значит, так и жить. Стиснуть зубы и жить.
Два часа она мыла, чистила, скребла, перетряхивала, перетирала. Вконец умаявшись, огляделась: комната сверкала чистотой и казалась новой, впервые увиденной оттого, что вся мебель переехала на новые места.
Она долго тщательно мылась в холодной ванной. Переодевшись во все чистое, с улыбкой достала из шкафа довоенное любимое платье, встряхнула, недоверчиво осмотрела, надела. Платье было свободнее, чем раньше. Затянула шелковый кушак, остановилась перед зеркалом. Как давно она не разглядывала себя вот так, во весь рост! Оттого, что все эти годы много ходила и работала на свежем воздухе, ноги стали мускулистыми, все тело — крепким, гибким, выносливым. А лицо обветрилось и потемнело... Она подошла к зеркалу вплотную, разглядывая себя пристрастно и недоверчиво. Похудевшее лицо с энергично сошедшимися темными бровями и карими блестящими глазами сейчас показалось сухим и почти старым. Морщинки возле глаз и губ, желтоватые от прошлогоднего загара щеки, упрямые морщины на слишком высоком лбу под гладкими и, кажется, тоже потемневшими волосами. Как все женщины с живыми, подвижными лицами, Аня дурнела, изучая себя в зеркале, потому что зеркало отражало несвойственную ее лицу неподвижность. Стало грустно и страшно. Тридцать два года... Неужели молодость уже позади? Вот и кончилась моя женская незадавшаяся жизнь...
